До меня не сразу дошла подоплека этой перебранки. А когда дошла, я тихо рассмеялся.
Точно. Мастер Веналайнен же говорил, что этот посох передается по наследству от одного хранителя Кирьявалахти к следующему. Вручить его Клугге – это обречь того на работу шаманом в глухой деревне, а самому бодренько отправиться на пенсию и беззаботно обжираться эклерами.
– Ой, да иди ты в баню! – Наконец разочарованно сдался Веналайнен. – Придётся мне себе еще личных учеников брать. С тобой, я так погляжу, не договоришься, а о деревне кому-то в будущем всё же нужно будет заботиться.
– Здравая мысль, мастер. Идея про баню, между тем, тоже не так плоха, – неожиданно сказал Клугге, и судя по тому, как загорелись глаза у старого шамана, он мгновенно простил «горе-ученичку» его нежелание жить в деревне.
Я в баню не пошёл. Вместо этого я нашел Юми и попрощался с ним.
– Спасибо, что помогли дяде Сигварду, – глаза русала все еще были красными после вчерашнего.
– Может, ты все-таки расскажешь мне о Танасии Смертине? – опять попробовал подступиться я.
Юми покачал головой. Время было, так что мы болтали о том о сём. Начиная с книг – оказывается, русал обожал заставлять разных людей читать ему их вслух, удивительно даже, что меня минула чаша сия, – и заканчивая путешествиями.
А потом русал улыбнулся:
– Что-то мы засиделись, мне пора. Ну, бывай, Женя! Скоро увидимся!
Я высказал сомнение в этом, ведь завтра я вернусь в Петербург, но Юми только рассмеялся.
– Магический мир далеко не такой большой, как ты думаешь! Мы точно еще пересечемся. Кстати, как бы ты ни упирался, теперь я еще сильнее верю в сплетню о том, что ты – родственник Мавета! Ну не сын, конечно, но хотя бы брат, пусть внешне вы и не похожи.
Я изумленно округлил глаза.
– Почему ты так решил?!
– Он тоже, когда смеется, касается волос и отводит взгляд. Точь-в-точь как ты!
– Что?.. Откуда ты знаешь? Ты с ним знаком, что ли?
Вместо ответа Юми только подмигнул и, в прыжке перевернувшись через себя, скрылся под водой. Только хвост мелькнул на прощанье. Я стер с лица брызги и растерянно заморгал.
***
Пьяный Клугге Айземанн – это что-то с чем-то.
Он нашёл меня на лесной поляне, где я, наколдовав фортепиано, играл Пахельбеля[1]. Нормальная музыка, написанная нормальным композитором – никакого вызова проклятых, просто моя тяга к искусству.
Я бы и не заметил Клугге, увлекшись фугой, если бы не его равномерные аплодисменты по завершении.
При взгляде на стража я поперхнулся.
– Клугге, с тобой все хорошо? – испуганно поинтересовался я, потому что Айземанн изволил припереться в длинном шелковом халате морковного цвета, с распущенными волосами и глиняной бутылкой в руке.
Зрелище скорее пугающее, чем чарующее, ибо – какого черта?
– Да, – сказал он очень внятно. – После сливовых настоек мастера Веналайнена у всех всё хорошо. Это один из законов Кирьявалахти.
– Ох… Может, вернёмся домой?
– Не оскорбляй меня предположениями о том, что могу вести себя или выглядеть неподобающе, Женя.
– Хорошо, – смирился я.
Нет, в принципе, вёл себя Клугге ничуть не хуже, чем обычно, только нос задирал чуть выше. А выглядел… Э… Кхм… Наверное, находись мы среди людей, мне пришлось бы отдирать от него визжащих фанаток, а так – неба ради, шелковый халат так шелковый халат. Пусть развлекается.
– Тебе сыграть что-нибудь? – предложил я, но Клугге покачал головой.
Он сидел на бревне, лучи медленно опускающегося за лес солнца били ему в спину, заставляя ткани халата выглядеть еще огненнее, а черные волосы делая чуть ли не синими.
– Я хочу рассказать тебе свою историю, – сказал он. – Мне кажется странным, что подробности моей биографии знает каждый второй из тех, что слышит мою фамилию, но не ты. При том, что мы с тобой явно еще не раз будем работать вместе, а еще ты живёшь с безмозглой рыбиной, которой я подарил свою любимую серьгу, и планируешь ухаживать за моей сестрой. Считай, мы почти родственники.
Фига себе у него критерии. Мы что, минуя стадию дружбы, в семью превращаемся?!
А Клугге могуч.
Айземанн протянул мне глиняную бутылку, и я, помедлив глотнул. Господи помилуй!!! У меня глаза чуть не выпали из орбит от крепости и сладости настойки.
Клугге хлопнул меня по спине, и я, откашлявшись, сел рядом с ним на бревно. От стража пахло березовыми вениками и можжевеловым маслом из хорошо протопленной бани.
– Всё, что я скажу – не секрет, – повторил Айземанн. – Если бы сегодня ты чуть внимательнее читал газеты в библиотеке, то в статье о самых известных детоубийцах века прочитал бы заметку не только о Юхане Сигварде, но и об Алане Айземанне. То есть о нашем с Ингой отце.
У меня отвисла челюсть.
– Что? – тупо переспросил я.
Клугге пожал плечами.
А потом, изредка отпивая настойку, поведал мне историю семьи Айземанн.
Алан Айземанн был наследственным колдуном-аристократом с Изнанки, обладателем такой же, как у Клугге, колдовской техники. Он питал слабость к русской культуре, поэтому с удовольствием переехал в Петербург, а затем стал стражем Центрального района.
У Алана было всё: любимое дело, ум и талант, несметные богатства, допуски к порталам, позволявшим ему путешествовать по всему миру, и женщина, которую он без памяти любил. Когда она сказала, что беременна, не было человека счастливее Алана Айземанна. Александра – так её звали – настояла на том, чтобы рождать в человеческом госпитале. Алан с подозрением отнесся к этой идее, но он боготворил супругу, и поэтому согласился.
Возможно, зря.
Потому что при родах Александра умерла. Несовершенные человеческие врачи не смогли спасти ее. И что еще страшнее – они сказали, что оба близнеца родились с больными сердцами. Это нельзя исправить. Даже у современной медицины есть предел возможностей.
Алан Айземанн забрал детей и отправился в Небесные Чертоги. Ангелы тоже не могли помочь. Тогда Алан потребовал, чтобы из высших сфер позвали кого-нибудь, способного вылечить его детей. Ему ответили, что это невозможно.
«Мои дети умирают» – сказал он. «С людьми такое случается» – посочувствовали ему.
Высшие сферы не вмешиваются в дела Земли, кроме как в случаях, когда инициатива исходит оттуда, либо же отправляется официальный запрос, который рассматривается от полугода.
Близнецам врачи дали всего два месяца – в лучше случае.
Тогда Айземанн бросился к своему наставнику – шаману по имени Веналайнен, который всегда казался ему почти всемогущим. Веналайнен был готов вырвать из груди своё старое сердце ради малышей, но, увы, даже это не помогло бы. Алан оставил детей старику и куда-то уехал.
Говорят, он всю жизнь был похож на вихрь, оживший смерч – а в те дни особенно.
– Веналайнен до сих пор корит себя в том, что не понял, что замышляет его любимый ученик, – поделился Клугге, глядя на свои пальцы, белеющиеся в спускающейся темноте. – Ведь очевидно было, что отец не сдастся. Что он не медитировать ушел, а искать другие выходы. Но Веналайнен тогда пребывал в таком шоке – этот старик, Женя, куда добрее, чем кажется, – что только нянчился с нами и сам лихорадочно пытался придумать, как быть. Странное дело – такая могущественная магия, такие огромные деньги, всего два крохотных тельца с двумя дырками в сердцах там, где их не предполагается – а сделать ничего нельзя.
В общем, неудивительно, что Алан Айземанн, когда ему отказали небожители, отправился к демонам. Хозяин Сумрачного Города сказал, что не может помочь. Зато нашлась одна старая демоница, чья особая техника позволяла ей обменивать жизни одних на жизни других – конечно же, в очень плохой пропорции.
– Тридцать свежих детских сердечек, Айземанн, – сказала она. – И твои малыши останутся в этом мире.
– Насколько детских?
– Не старше пяти лет.
И тогда Алан Айземанн пришел в детский сад, в котором, будучи стражем, регулярно отлавливал проклятые порождения ребяческих ночных кошмаров. Его там обожали, иногда он вел занятия, как приглашенная знаменитость.
Алан поздоровался с нянечкой, сказал, что ему нужно кое-о-чем сообщить детям, прошел в класс. Запер за собой дверь, призвал теневые клинки и убил всех, кто находился внутри.
Получилось даже больше тридцати детских сердец.
Плюс трое взрослых.
Когда Алан Айземанн с пропитанным кровью мешком, за которым тянулся дух свежей смерти, снова явился на порог Веналайнена и велел отдать ему близнецов, старый шаман уже понял, что его любимый ученик сделал нечто ужасное.
Нечто непростительное.
Что душа Айземанна отныне искажена; что за синими глазами нет больше ничего, кроме пустоты.
– Я не могу пустить тебя, Алан, – сказал Веналайнен. – Что ты натворил?
Когда тот в ответ молча всадил ему клинок в грудь и старый шаман сразу осел на пол, он почувствовал огромное облегчение. Ведь он боялся, что придется сражаться, и что – самое страшное – он может победить. А ведь это был его любимый ученик, черт возьми.
Любимый и талантливый настолько, что смог попасть мечом в ту самую точку, которая обездвижила Веналайнена и создала у астиномов впечатление, будто Алан хотел убить шамана, но промахнулся.
Но вот в чем загвоздка: если бы Алан хотел, он бы убил.
– Прощайте, наставник, – поклонился Айземанн-старший и вместе с плачущими в люльке близнецами и мешком, полным чужих сердец, ушёл во тьму.
Его арестовали через пару месяцев.
А близнецов нашли только через пять лет – Алан пристроил их к одной ведьме в Сумрачном Городе.
Они были живы и здоровы. Вот только ведьма не удержалась от любопытства и насильно пробудила магические дары детей, когда им было всего по пять лет – чтобы понимать, чего от них ожидать в будущем. И, возможно, в дальнейшем найти им более полезное применение, чем «счастливая спокойная жизнь», за которую заплатил их отец.
Жадность губит. Все знают это. Но некоторые все равно почему-то попадаются на крючок.