– Да бог с ним, с этим Хананом! Он меня больше не интересует… Что нового по сыну?
– Пока ничего, – вздыхает Лёха. – Ищем…
– Выбили вы меня из колеи, заперев в больницу! – ворчу недовольно. – Вполне мог бы отлежаться денёк дома…
– Ну, и что бы ты потом стал делать? Тебя бы оставили в покое, ты сразу помчался бы неизвестно перед кем размахивать левым пистолетом, отнятым у наркоторговцев. Ты же полицейский, хоть и на пенсии, и должен понимать, чем это рано или поздно может закончиться… Кстати, пистолет мы нашли в багажнике твоей машины и изъяли. Так что имей в виду. Я, конечно, всё замну, никакой огласки не допущу, но… Даник, больше в такие игрушки не играй, а то никакая прослушка не поможет, если начнёшь бодаться с серьёзными людьми!
Ответить мне ему нечего, потому что он, по большому счёту, совершенно прав. Просто какое-то временное затмение на меня нашло…
– И ещё, – вспоминает Лёха, – извини, брат, что вторгаюсь в твоё личное пространство. Но твой разговор с Вольфом Шварцем мы тоже прослушали.
– Кто «мы»?
– Ну, я. Кроме меня, никто о нём не знает. Так я распорядился. Одно непонятно: почему ты не захотел мне ничего рассказывать, когда я спрашивал? Считаешь, что мы уже не друзья?
Последние его слова меня не на шутку бесят:
– Хоть ты мне и друг, но не начальник! Ты действительно вторгаешься в моё личное пространство! За такие поступки морду бьют!
– Успокойся! Мне почему-то кажется, что все эти вещи, завертевшиеся вокруг пропажи Ильи, и в самом деле как-то связаны между собой. Да и Шварц с его замшелым письмом – не в стороне. Интересно было бы узнать его содержание…
– Как это ты ещё не умудрился у меня по карманам пошарить, когда я спал?
– Понадеялся на то, что ты – человек здравомыслящий, и рано или поздно сам обо всём расскажешь. А ведь мы вместе с тобой, если помнишь, любые горы раньше сворачивали, и никаких секретов друг от друга у нас не было…
Часть 2Сын
1
Весь день у меня температура, а тело ломит так, будто я накануне разгружал вагоны с тяжёлыми мешками, совсем как когда-то в счастливой студенческой юности. Лежать на больничной койке мне невмоготу, и я часто подскакиваю, бесцельно болтаюсь по коридору нашего отделения, однако быстро устаю, тогда присаживаюсь где-то или выхожу на балкон, чтобы выкурить очередную сигарету с тамошними завсегдатаями.
Жена дважды приходила ко мне, утром и вечером, глядела на меня печальным и укоризненным взглядом, но ни о чём так и не сказала. Да и мне сказать ей было нечего. Так мы и проводили время – помолчим полчаса рядом друг с другом, а потом она уходит. Оставленные ею апельсины и яблоки незамедлительно перекочёвывают в тумбочку рядом с кроватью. Есть мне ничего не хочется – нет ни аппетита, ни желания.
К вечеру мне совсем хреново – нигде не могу найти себе места. Даже выходить на балкон не тянет – в горле першит от табака, и кашель душит.
Ковыляю к посту медсестры в холле нашего отделения и прошу молоденькую девочку, которая клюёт носом около компьютера:
– Милая, дай таблеточку снотворного, чтобы уснуть.
– У вас что-то болит? – участливо спрашивает она. – Может, хотите обезболивающее?
– Нет, только таблетку, чтобы уснуть и проспать до утра. А утром лучше будет – я себя знаю.
– Вы врач? – девушка с интересом принимается меня разглядывать.
– Нет, но хорошо знаю свои болячки…
Выданная таблетка и в самом деле помогает. Ещё не дойдя до своей палаты, начинаю зевать, и силы окончательно оставляют меня, едва доползаю до кровати…
…И снова эта знакомая дорога с ухабами и камнями, тонущая в сером ватном тумане. Но иду по ней уже не наощупь, потому что помню с прошлого раза: скоро она пойдёт в гору, и мне придётся карабкаться наверх чуть ли не на четвереньках. С каждым шагом будет всё тяжелей, однако впереди уже не полная неизвестность…
Страха, который преследовал меня вначале, больше нет, а наоборот, какое-то нетерпеливое и радостное ожидание. Неясное предчувствие всё время подсказывает: ты должен был сюда непременно вернуться, потому что это необходимо именно тебе. И ничего плохого с тобой здесь не случится. После подъёма, там, у высоких стен, – откуда только такая уверенность, и сам не представляю! – тебе откроются новые горизонты, о которых ты всегда мечтал, но они до последнего времени были для тебя недостижимы. Ты их просто не видел. Сегодня – выбор за тобой, потому что ты переходишь на новую ступень. Ступень – чего? Не торопись, со временем узнаешь.
С каждым шагом всё дальше за спиной будут оставаться твои бесконечные хлопоты и волнения, а проблемы, которые всегда мешали жить, отныне покажутся несущественными и легко решаемыми. Непременно решаемыми – для чего же тогда подниматься?
В сердце пусто – настолько пусто, что уже не остаётся ни любви, ни ненависти. Странная пустота, которой никогда раньше не было. Даже не верится, что такое могло произойти.
Вместо любви – запоздалое сожаление. И ещё обида на самого себя за высокомерие и пренебрежение к тем, кто когда-то нуждался в моей поддержке. И ведь человеку требовалось, по сути дела, совсем малого – не клятв и признаний, не показного добродушия и снисходительного похлопывания по плечу, а всего лишь твоего внимания. Пускай даже молчаливого. И ещё – чуточку сочувствия. Чтобы человек знал: ты рядом и всегда подставишь плечо в трудную минуту. Всего-то. Может быть, это никогда и не понадобится, но уверенность должна быть. И это, наверное, намного важней показной лживой любви…
Ненависть? Как лёд, она растает, когда поймёшь, что главный твой враг – не кто-то посторонний, а твой антипод, созданный лишь собственным воображением и прячущийся внутри тебя. И даже не в сердце – в мозгу. Под какими личинами он только ни выступает! Разумная осторожность, упрямство, злопамятство, настороженность, нежелание вникать в чужие проблемы… Антипод, которого ты пестовал и вынашивал в себе, как самого любимого и дорогого ребёнка, не любит света, а ты его всё-таки попробуй вытащить наружу, напоказ. Он – эгоист, который всегда боготворит лишь себя, нежным ядом лести вытравливающий из тебя остатки благоразумия. Он будет противиться, но ты всё равно пробуй бороться с ним вопреки его протестам, и назло ему поступай иначе, чем он требует от тебя. С добротой и участием относись к окружающим, даже к тем, кто тебя ненавидит или обидел…
Легко это говорить, а вот сделать… Делать день ото дня…
Сумбур какой-то в голове, но он, как ни странно, не мешает мне продолжать дорогу.
…Почему я сейчас раздумываю о каких-то высоких и совершенно посторонних материях вместо того, чтобы заниматься необходимым – искать сына? Для чего я упрямо карабкаюсь на эту надоевшую гору к придуманному сказочному замку?! Или… это и в самом деле надвигающееся безумие, как расплата за неправедную жизнь? Что меня толкает вперёд? Пресловутая и вытравливаемая, но так и не вытравленная – как её ещё называют – гордыня?
А может, бросить всё и вернуться назад? Но куда?! Сзади меня пропасть, которая ожившими оползнями со змеиным шипеньем настигает меня, едва не хватает за пятки, и поэтому нужно торопиться, пока она не погребла меня в своей бездонной глубине. Торопиться в гору…
Помню, что в прошлом сне – или не сне? – я всё-таки добрался до стен замка, но внутрь так и не попал. Какой-то странный голос из тёмного окна разговаривал со мной. О чём – уже едва ли вспомню…
Ах, да, я сказал ему тогда, что хочу найти сына, а мне было велено не беспокоиться и отправляться назад. Куда назад – к своим заблуждениям и грехам? Начинать всё с нуля?
Так же, как и тогда, туман незаметно рассеивается, и впереди вырастает высокая, уже знакомая стена, окружающая замок. Те же башенки на углах, те же закрытые ставни на окнах. Но как мне всё-таки попасть внутрь? Или опять вернусь назад ни с чем? Если уж я здесь, значит, для чего-то шёл сюда?
– Ты хорошо сделал, что оказался здесь снова, – голос невидимого собеседника, как и в прошлый раз, возникает из ниоткуда.
Всё повторяется. Оглядываюсь по сторонам и задираю голову вверх, но опять ничего над собой не вижу.
– Где ты и кто ты? Почему ты скрываешься? – пытаюсь выкрикнуть как можно громче, но мне почему-то с великим трудом удаётся выдавливать из себя слова. – Хочу, наконец, увидеть твоё лицо.
– Это для тебя так важно? Я могу показать тебе любое лицо, даже твоё собственное, только что это изменит? Внешность обманчива и ничего не говорит о её обладателе. Или ты явился сюда вторично только для того, чтобы решить эту ничтожную задачу?
– Я уже говорил, что сына хочу вернуть…
– Тебе было сказано, что не о чем волноваться. Сын вернётся к тебе, потому что пока он не в состоянии обойтись без твоей помощи. Но ты должен, прежде всего, сам узнать, чем ему сможешь помочь. Иначе все твои путешествия бессмысленны.
– Если ты можешь принимать любые обличия, значит, наверное, способен объяснить мне, что происходит? Для чего понадобился весь этот маскарад? И кому? Если у тебя есть какие-то условия и требования, то скажи…
Некоторое время стоит тишина, и мне даже слышно, как ветер шуршит плотными воздушными потоками по шершавым камням, из которых сложена стена.
– Твоего сына сейчас здесь нет, – снова оживает голос, – но, если понадобится, он тоже придёт сюда.
На мои вопросы невидимый собеседник явно не обращает внимания, но я упрямо твержу:
– Понадобится – кому?
– Всем.
– Он, как и я, никому ничего не должен, а нужен лишь мне, потому что я его отец. Ты же сказал, что он пока не может обойтись без меня, а я ничего не могу сделать, чтобы ему помочь! Скажи, что нужно, и я в доску разобьюсь, но сделаю…
– Почему-то раньше ты его почти не замечал и никогда не интересовался, чем он живёт и какие у него интересы. Что сейчас изменилось? Можешь ответить?
Не знаю ответа, лишь переминаюсь с ноги на ногу и упрямо повторяю:
– Это всё-таки мой сын, и я обязан знать, что с ним происходит, а, кроме того, я просто чувствую, что ему требуется помощь…