– И ты знаешь, какая помощь от тебя ему нужна сегодня?
– Пока нет, но для начала я хочу лишь вернуть его домой, а дальше он пускай поступает, как сочтёт нужным. Я ему не сторож… Попросит о помощи – я в доску разобьюсь…
– Ты всю жизнь поступал, как эгоист, и даже сейчас пытаешься самому себе лгать. Стремясь помочь сыну, красуешься перед самим собой благородством и отцовским бескорыстием. Ты и сейчас считаешь, что всё время поступал правильно?..
– Не знаю… И в этом вся моя вина?
– Это вина не только твоя, а всех нас, но в ней нет роковой ошибки, а всего лишь заблуждение. Мы смотрим, но не видим, слушаем, но не слышим, пытаемся учиться чему-то, но отторгаем то, что нам не по нраву. Для настоящего знания и его постижения время ещё не наступило.
– Какое время? Для какого знания?
Мне очень не нравится, как складывается разговор. Во-первых, до сих пор неизвестно, с кем говорю, а это всегда ставит в неравные условия. Во-вторых, мне кажется, что мой таинственный собеседник просто не слышит меня, и для него главное – только донести свою мысль. А в-третьих, я всё ещё не понимаю, что ему от меня надо, и почему он отделывается какими-то общими высокопарными фразами. Кому я здесь действительно мог понадобиться, ведь не по своей же воле я повторно сюда попал?
– Не торопись всё узнать сразу, – голос несколько смягчается, но от этого мне не становится спокойней. – Ты прошёл по жизни отмеренный тебе путь достойно, и мы знаем, что порой перед тобой стоял такой суровый и нелёгкий выбор, который многим оказался бы не по силам. Но ты выдержал испытания с честью, поэтому тебе и было отправлено послание…
С интересом вслушиваюсь в старомодные обороты речи, но всё, что он говорит, по-прежнему для меня покрыто мраком, и никакой ясности не наступает:
– Какое послание? О чём вы?
– С тобой встречался Вольф Шварц, который и сам не догадывался, что передаёт тебе наше послание…
– Письмо от его отца, авиаконструктора Бартини?
– Он был не только авиаконструктором – он был одним из нас… Не перебивай и дослушай до конца! Спустя некоторое время всё узнаешь подробно…
А я и не собираюсь перебивать, потому что не только пытаюсь вникнуть в слова своего таинственного собеседника, но и стараюсь ухватить какую-нибудь ниточку, ведущую к разгадке. Однако запутываюсь всё больше и больше. Голова по-прежнему отказывается соображать, хоть в ней потихоньку и складывается какая-то причудливая мозаика. В этой мозаике постепенно находится место всему, происходившему за последнее время: и исчезновению сына, и появлению загадочных людей, выдающих себя за пришельцев из будущего, и ворвавшимся в мою квартиру убогим наркоманам с их реликтовым пистолетом, и письму, доставленному Шварцем, и этим невероятным, но таким реальным полуснам-полуяви… Неужели причина всему – эта пока даже не сочинённая программа сына?!
От этих мыслей мне неожиданно становится легче, словно я приблизился к разгадке, но отчего-то всё равно тоскливо и жалко самого себя, что хоть волком вой. Давно мне так плохо не было. Какие-то события случаются одно за другим, и ты вроде бы в них участвуешь, тратишь силы и нервы, но ничто по-прежнему от тебя не зависит. Ты даже не статист в этих непонятных событиях, происходящих одно за другим, а немой зритель с галёрки, мнение которого совершенно никого не интересует. И голос твой никому не слышен, как бы ты ни надрывался.
Чего стоит только эта странная встреча у стен сказочного замка, от которой мозги закипают ещё больше…
– Теперь слушай внимательно, – продолжает голос, – переходим к главному. От твоей точности и исполнительности зависит многое. Ты пока даже не представляешь, насколько это важно для всех. Ты меня слушаешь?
– Да, – еле слышно шепчут мои губы.
– Тебе необходимо отправиться в прошлое – ты знаешь, как это сделать, – и встретиться с Роберто Оросом ди Бартини. Да-да, с Робертом Людвиговичем Бартини, авиаконструктором, чью весточку тебе доставил его сын, Вольф Шварц…
На мгновение голос замолкает. Его владелец, видимо, ожидает моей реакции. Однако я уже перегорел и со стороны похож, наверное, на безвольную тряпичную марионетку, висящую на верёвочках, которыми управляет неизвестно кто.
– Бартини объяснит тебе всё, что потом необходимо сделать…
– А если я откажусь перемещаться в прошлое?
– Это будет с твоей стороны необдуманно и неправильно, хотя ничего, по большому счёту, не изменит. Но ты не откажешься, потому что ты не безумец, который малодушно согласится ждать сына до конца своих дней, не попытавшись ничего сделать для него… Ты понимаешь, о чём я говорю? Весь мир будет жить, как и прежде, – дети будут вырастать, дарить старикам внуков, радоваться большим и маленьким открытиям и видеть, как всё вокруг меняется. А ты останешься один на один со своим ожиданием и горьким разочарованием от упущенного шанса, ведь твоё время тогда навсегда остановится! Можешь поверить, что самое страшное для любого живущего – это знать, что у него был шанс что-то поменять, но он им так и не воспользовался.
– А сын… Что будет тогда с сыном?!
– Он самостоятельно справится со всеми своими проблемами, но ты его потеряешь уже навсегда. Другие ему окажут помощь, которую он ждёт от тебя. И другие станут ему ближе, чем ты.
– Но у меня больше не получается перемещаться по времени! – раздражённо откликаюсь я. – Совсем недавно хотел было отправиться на несколько дней назад, чтобы уберечь сына от похитителей, и не смог…
– И ты не понял, почему такое перемещение тебе не удалось? Я же тебе в прошлый раз об этом рассказывал!
– Что-то вспоминаю…
– Раньше ты перемещался в те эпохи, в которых тебя ещё не было. Годы и столетия оставались до твоего рождения. А последний раз тобой было выбрано время, в котором ты уже существовал. Какова была бы твоя реакция, если бы ты случайно наткнулся даже не на своего двойника, а на самого себя?! Как такое можно допустить? Одна душа на два тела? Который из них ты – настоящий? Это бы тебя уничтожило. Поэтому ты и не смог этого сделать. Тебе уже было рассказано про это.
– Почему бы меня это уничтожило? – снова недоумеваю и от бессилия даже скребу ногтями каменную стену, у которой по-прежнему переминаюсь с ноги на ногу.
Но мой невидимый собеседник, кажется, опять не слышит вопроса:
– Возвращайся домой. Соберись с силами и отправляйся к Бартини. Он ждёт тебя… Ни о чём не беспокойся. И ещё раз повторяю: ты должен запомнить всё, что скажет Роберто. И не только запомнить, но и сделать всё, что он попросит…
– Больной, просыпайтесь, – тормошит кто-то край одеяла. – Через час будет врачебный обход, и до этого вам нужно привести себя в порядок, а нам – сделать несколько утренних анализов.
Молча лежу и не открываю глаза. Не сразу вспоминаю, что всё ещё нахожусь в больнице, куда меня упёк позавчера Штрудель.
Пока медсестра катит к кровати стойку с измерительными приборами и меняет в капельнице пустые пузыри с физраствором и лекарствами на полные, без интереса поглядываю в окно. А там уже утро. Я и сам не заметил, как проспал всю ночь крепко и, кажется, без сновидений…
Без сновидений ли? А что тогда со мной было? Откуда снова взялся замок и голос, отправлявший меня на встречу с авиаконструктором?!
Как ни странно, но чувствую себя бодро, словно заново родился на свет. Голова светлая и не болит, руки-ноги целы. Идеи, хоть их сейчас и не сильно много, но бурлят и пенятся. Что я здесь прохлаждаюсь? Надо выбираться отсюда и снова приниматься за поиски сына. Или – отправляться к Бартини?
Теперь я уже догадываюсь, чем нужно заняться в первую очередь…
Из одежды на мне лишь пижамные штаны и безразмерная рубаха с весёлым узорчиком из больничного логотипа. Меня в такой униформе сразу же охрана на выходе из медицинского центра остановит.
Ничего не поделаешь, придётся обращаться к Штруделю. Больше не к кому. За годы милицейской, а потом полицейской службы друзей себе я как-то не нажил, а вот врагов… Лёха же – больше, чем друг.
Трубку он берёт сразу, будто ждёт моего звонка.
– Лёха, привет! Твоя помощь требуется.
Отвечает он, чуть помедлив, видно, подозревает меня в очередном подвохе. Когда начинают разговор с таких слов, – и он уже не раз убеждался в этом, особенно когда я обращаюсь, – значит, назревает что-то для него не очень приятное. Тем более сегодня, когда он – начальник полиции, а я – вольная птица на пенсионерских хлебах, с которой и спроса-то никакого.
– Слушаю тебя, Даник.
– Забери меня отсюда. Я уже здоров, бодр и готов к новым свершениям, как юный пионер.
– К каким свершениям? Опять задумал ввязаться во что-то непонятное? Если бы ты не был моим другом, я бы уже давно на тебя какое-нибудь дело по мелкому хулиганству состряпал, чтобы остудить твою буйную головушку. А так – вынужден терпеть все твои выходки…
– Произвол творишь, господин начальник полиции! Не по понятиям поступаешь!
– Ну, да. Даже невзирая на твои седины и заслуги перед родным сионистским отечеством…
– Короче, не до шуток мне сейчас. Вытаскивай меня отсюда срочно. И одежду мою привези, а то я тут во всём больничном. Кто-нибудь меня увидит в таком прикиде, заплачет от жалости.
– Прежде ответь на вопрос: что задумал? Пока не скажешь, пальцем не пошевелю.
– Между прочим, меня и без твоей помощи через день-два выпишут. Тогда ты от меня никакой информации вовек не получишь. Жаль будет только, что время потеряю на бесполезную лёжку здесь. Ты меня знаешь – заяц трепаться не будет…
– В том-то и беда, что знаю этого зайца, – обречённо вздыхает Лёха. – Сейчас за тобой кого-нибудь пришлю, а то сам не могу – очередная проверка нагрянула, будь она неладна!
– Про одежду не забудь…
Каждый звонок Шаулю Кимхи даётся мне нелегко, и перед тем, как набрать его номер, всегда приходится настраиваться на долгую и многословную беседу, в которой ни в коем случае нельзя ляпнуть чего-то необдуманного, чтобы, не дай Бог, не задеть чувств глубоко религиозного человека. Шауль далеко не глуп и, конечно же, всё понимает с полуслова, потому хитрить или говорить полуправду при нём не прокатывает. И неискренность он сразу замечает, после чего до него уже не достучаться. Лучше уж выложить всё как есть, даже самое паршивое и неприятное, а потом потихоньку, шаг за шагом, перетягивать его на свою сторону. Главное, чтобы это было убедительно и правильно до него донесено.