Никуда не денешься, придётся ему, наверное, рассказывать о письме, которое адресовал мне покойный батюшка разорившегося заводчика Шварца. А потом, чтобы связать это послание с исчезновением сына, придётся доложить и о своих вещих снах, в которых я встречался с загадочными «Стражами Времени». Что-то скрывать от него сейчас глупо. А следом за этим потянется убийство незнакомца в ресторанчике – короче, всё, что произошло, от начала и до конца… Только поверит ли Шауль в этот невероятный калейдоскоп внешне не связанных друг с другом событий? Не сочтёт ли меня окончательно свихнувшимся от свалившихся на мою голову бед?
Но Шауль слушает внимательно, не перебивает и даже иногда согласно кивает головой. Я же мельком поглядываю на него и слежу за реакцией. Мне казалось поначалу, что он с первых слов станет резко возражать и обвинять меня в беспочвенном фантазировании, ведь я-то уже насмотрелся на коренных израильтян, которые, при всей своей внешней простоте и благожелательности, ничего не принимают на веру и во всём требуют вещественных доказательств. Да я и сам, наверное, становлюсь потихоньку таким. Ничего не поделаешь – жестоковыйный мы народ ещё с библейских времён. А сегодняшние времена – они сильно изменились, что ли?
После того, как заканчиваю рассказ, он некоторое время задумчиво расхаживает по комнате, потом молча отправляется на кухню заваривать кофе. А я с напряжённым вниманием слушаю, как он позвякивает за стеной чашками и кофейником и что-то негромко бормочет.
На часах полдень. Почти час с лишним потерян на рассказы, а ведь можно было бы уже… Но торопить его не хочу, пускай дозреет. Наконец, Шауль возвращается ко мне с двумя чашками горячего кофе.
– Да, интересно ты рассказываешь, – говорит он неторопливо и ставит передо мной чашку. – Одного понять никак не могу: для чего ты всё-таки понадобился этому гениальному авиаконструктору из прошлого? Какие-то предположения у тебя есть? Если он собирается передать через тебя послание человечеству, разве не мог написать книгу или статью и опубликовать в печати? Если же ты понадобился для чего-то другого, то для чего? И почему именно ты, а не кто-то другой? Какой из тебя, извини за прямоту, передатчик? И кому это послание будет адресовано? А больше всего не понимаю, для чего потребовалась такая странная форма передачи, если можно было оставить какую-нибудь потайную рукопись для потомков? Неужели это было бы сложней, чем городить такую запутанную комбинацию с тобой и твоими перемещениями во времени? Стоит ли игра свеч? Нет ли здесь какого-то подвоха?
– Во-первых, в те времена свободно публиковаться в печати было просто невозможно. Если бы Бартини попытался что-то сообщить человечеству открыто, не согласовав свои взгляды и намерения с кураторами от науки, тысяча препятствий встало бы перед ним. В конце концов, это сочли бы политическим инакомыслием, какие бы благие и безопасные для властей идеи в его голове ни созревали. Он ведь не был ни официальным идеологом тогдашней системы, ни признанным в научном сообществе философом, для которого некоторое вольнодумие традиционно допускалось. К тому же, Бартини уже отсидел десятку в сталинских лагерях, а это клеймо на всю оставшуюся жизнь. Ты даже не представляешь, что происходит с психикой нормального человека после такого испытания. Я уж не говорю о вечном страхе, навсегда поселившемся в его душе, и этот страх, поверь мне, ничем не вытравить и за годы… А во-вторых, мне кажется, что мой разговор с Бартини будет, – каким бы это ни казалось абсурдным, – всего лишь о моём сыне и его компьютерной программе прогнозирования будущего. Сегодня этой программы пока не существует, но Илья создаст её через некоторое время. Я это знаю.
– Всё равно не понимаю, каким образом Бартини смог узнать о том, что появится только через сто с лишним лет? – Шауль смотрит на меня широко открытыми недоверчивыми глазами. – Неужели у этого итальянца-изобретателя был пророческий дар, такой же, как у наших библейских праотцов? Ни за что не поверю, что такое в последние столетия возможно…
– Мне кажется, что тут всё проще и банальней. Хотя не менее фантастично… – задумчиво чешу лоб и выдаю мысль, которую только сейчас мне удаётся кое-как сформулировать – Вдруг секрет состоит в том, что он уже тогда владел возможностью путешествовать во времени? Как – не знаю, но владел. Заглянул, скажем, в 2070 год – да-да, не в прошлое, а в будущее, чего мы не умеем! – и вернулся назад с новыми знаниями, почёрпнутыми оттуда. Разве сюда не вписываются многие его изобретения, обгоняющие на десятки лет собственную эпоху? Может, и праотцы наши библейские поступали так же – не какие-то туманные видения с картинами грядущих бедствий посещали их, а они просто переносились в будущее и возвращались назад с конкретной информацией. Тебе такое не приходит на ум?
В глазах у Шауля неподдельное отчаяние, и он хватается за соломинку:
– Но уже не раз доказано, что перемещаться можно только в прошлое! Причём здесь будущее? Да ещё какие-то компьютерные программы… Разве можно непостижимый дар предвидения, который давался только избранным и самым достойным, уложить в сухие математические формулы?!
– Может, мы просто не всё об этом знаем! Тот же Бартини рассматривал время как величину многомерную, то есть оно способно двигаться не только от прошлого к будущему, но и наоборот. Не знаю, доказано ли сегодня это ещё кем-нибудь, но он писал о таких вещах с уверенностью…
Шауль нервно подхватывается со стула и начинает метаться по комнате, потом исчезает на кухне, и я слышу, как он вновь принимается молиться, как молился совсем недавно. А потом наступает продолжительная тишина, и мне уже становится тревожно – что он там замолк? Не наложил ли на себя руки от нахлынувшей на него чудовищно кощунственной информации? Или сейчас вернётся и просто откажется продолжать то, ради чего мы собрались?
Эх, напрасно я сегодня этот разговор затеял! Мог бы как-то обойти острые углы…
Но вскоре он появляется, и глаза его немного влажные от слёз, однако сам Шауль спокоен и держится абсолютно уверенно:
– То, о чём мы рассуждаем, только предположения. Ничего мы не докажем, пока сами в этом не убедимся. И никакой нам интернет не поможет. Надеюсь, что рано или поздно это разъяснится… Остался у меня один маленький вопрос. Как думаешь: если твой Бартини мог самостоятельно перемещаться во времени, то почему он всё-таки позвал тебя к себе, ведь ему, наверное, было бы проще самому прибыть в наше время для встречи с тобой или с тем, кому его послания предназначены. Зачем разыгрывать такую многоходовую комбинацию с письмами и прочим?
– Понятия не имею! – развожу руками. – Пойми, всё, о чём мы говорим – только предположения, и я ничего не утверждаю! Откуда мне знать, как всё происходило в действительности и что у него было на уме?!
Вероятно, у Шауля ещё немало вопросов, но он лишь машет рукой и выдыхает:
– Ладно, закончим! Можно разговаривать об этом до бесконечности… Ты готов к путешествию?
– Готов.
– Тогда начнём. Точное место и время?
– Российский город Таганрог. Время… Ну, пускай это будет лето 1950 года. До 1948 года с Бартини встретиться, наверное, проблематично, потому что он находился в закрытой «шарашке» в статусе заключённого, то есть под пристальным наблюдением вертухаев, а потом, после формального освобождения, надзор за ним, может, уже не был таким строгим…
– А если взять дату попозже, после того, как Сталин умер? Ведь после 1953 года наверняка госбезопасность оставила учёного в покое?
– Ты даже в таких деталях осведомлён? – невесело усмехаюсь в ответ на наивные предположения Шауля. – Ничего там, по большому счёту, со смертью тирана не изменилось, потому что госбезопасность при любом режиме – государство в государстве. Судя по всему, Бартини, отбарабанивший в «шарашке» свою десятку от доски до доски, так до конца жизни от страха перед этим репрессивным аппаратом не избавился. Могу предположить, что мне ещё придётся приложить немало усилий, чтобы разговорить его и убедить, что я – именно тот, кого он ждёт… Да и в 1953 год мне попасть не удастся.
– Почему?
– Это год моего рождения. Возникнет та же ситуация, что и при нашей последней попытке перемещения…
– Сколько времени планируешь пробыть там?
– Если всё будет складываться удачно, думаю, день, максимум, два.
– Тогда вперёд…
Поудобней устраиваюсь на диване, где всё это время будет находиться моё бренное тело, и Шауль присаживается рядом:
– Ну, готов? Поехали. Закрой глаза. Считаю до десяти, а когда услышишь свою любимую ключевую фразу «Мент – везде мент», тебя уже здесь не будет…
4
…У Азовского моря специфический аромат, не похожий ни на какие другие. Прежде я тут никогда не бывал, потому что в детстве родители всегда возили меня в Крым или на Кавказ, а вот сюда мы так ни разу и не добрались. Сегодня я уже вдыхаю запахи Средиземного, Мёртвого и Красного морей, но это совершенно другие запахи. А вот на берегу Азова я впервые – хотя бы так, виртуально…
Обнаруживаю себя сидящим на выкрашенной в ядовито зелёный цвет скамейке на парковой аллее. Откуда-то из-под развесистых крон деревьев эхом разносятся залихватские марши. Белый жестяной колокольчик радиовещания немного дребезжит и гнусавит, покачиваясь на деревянном столбе рядом с танцплощадкой, но никто на него внимания не обращает.
Вокруг довольно многолюдно. Сижу я, оказывается, в городском парке культуры и отдыха. В двух шагах от меня мороженщица с большим белым ящиком на колёсиках под пёстрым матерчатым зонтом. Позади – дощатый ларёк с газетами, папиросами и прохладительными напитками в бутылках. Курорт начала пятидесятых…
– Гражданин, с вами всё в порядке? – слышу голос из-за спины.
За скамейкой, на узкой полоске гравия, отделяющей газон от асфальтированной дорожки, стоит молодой парнишка-милиционер в белой летней гимнастёрке, затянутой портупеей. На боку у него плоский кожаный планшет и пистолет, неуклюже выглядывающий из неудобной дерматиновой кобуры.