Стражница — страница 47 из 55

– Из баньки! Мылом пахнет! – сказал один, поводя носом около ее лица. Он подсунул ей под ягодицу руку и шевелил ею, стискивая ягодицу пальцами.

– Из баньки – да в баньку! – хохотнул другой, сидевший от нее через одного.

Она молчала. Она была мертва. Кровь из перекушенной аорты вся вытекла, и жизнь оставила ее.

Дом, к которому ее привезли, был многоэтажный, и на нужный этаж поднимались лифтом. Открывал квартиру тот самый, что обещал ей баньку, – наверное, он являлся хозяином.

Дверь захлопнулась, замок звучно провернулся, закрываясь на щеколду, провернулся второй, звякнула цепочка. Из комнаты грохнула жестяная магнитофонная музыка.

– Ну вот, чего ты, надо дать, как же нет, – беря ее снизу за ягодицы и поигрывая ими, будто мячами, подтолкнул Альбину в глубь квартиры бывший ее любовник. – А то в тюрьму, на нары… За что? Не, мадам, стоп-сигнал!

– Пойдем, водочкой мадам угостим, пусть хлобыстнет, – сказал тот, что был, видимо, хозяином.

– Давай угостись, – толкнул ее, отпуская, в сторону кухни бывший ее любовник.

Тот, что нюхал Альбину в машине, достал из холодильника колбасу и стал на весу отхватывать от нее толстые кривые круги. Тарелки для колбасы он не взял, и отрезанные круги шлепались прямо на стол. Нож, которым он резал, был большим, длинным разделочным ножом того рода, какими любила дома готовить еду Альбина, и, судя по тому, как резал, очень острым.

Водку ей налили в захватанную, мутную стопку, с самым верхом. У них, впрочем, были такие же.

– Чего смотришь? Ну! – приказал ей взять стопку бывший ее любовник.

Она покорно потянулась к той, и вдруг ее быстрым мгновенным махом пронесло по некоему безмерному, безграничному пространству, и она ощутила себя на вершине холма, в ноги, сотрясая ее, с неимоверной, чудовищной мощью бил колокол, все кругом было застлано мглой – ничего не увидеть, неиствовала буря, выла десятками ужасных голосов, и в ней самой тоже все выло – визжало, рычало, хрипело одновременно.

Страшный, неподвластный ей рев вырвался из Альбины. Нож, брошенный на стол рядом с колбасой, оказался у нее в руках – будто ей кто подал его, и рука соседа, метнувшаяся перехватить нож, с непостижимой быстротой окрасилась перед глазами красным.

Беспощадная, звериная сила была в Альбине. Она знала, что она не сдастся, знала, что снесет любые преграды, ей все было нипочем, все было игрой и шуткой – все подвластно.

Рука с ножом металась перед нею, оставляя за собой сверкающую металлическую восьмерку, что-то на миг задержало движение руки, словно бы прилипло на миг, заскрипев, и отпустило, а она сама была уже в коридоре, двигалась вперед спиной к входной двери, и в сознании с графической ясностью стояла картина запоров: цепочка, один замок накладной, второй – внутренний, со всунутым в скважину ключом.

– Подколола! Сука, подколола! – пробился в ее сознание вопль, несшийся из кухни, когда, нашарив рукой, сбрасывала цепочку.

Летящий на нее стул – нацеленный верхним ребром спинки – оказался перед глазами. Она дернулась в сторону, и ребро со страшной силой ударило ее в левое предплечье, тотчас отняв у нее левую руку, но правая с ножом, словно по закону качелей, выбросилась вперед, и следом в барабанные перепонки ударил новый вопль, и снова перед глазами вспыхнуло красное.

От страшного удара спинкой она бы должна была чувствовать боль, но боли не было, только не действовала рука: тянулась ею к замку провернуть щеколду, и не могла поднять ее.

Она тянулась – и не могла, тянулась – и не могла, тот, кого она ранила, выпячивался из закутка коридора в комнату, и она решила использовать это мгновение – крутануть замок правой рукой, и провернуть на один оборот ей удалось.

Жаркое, обессиливающее пламя полыхнуло у нее в правом боку, когда она начала второй оборот. Не понимая случившегося, она отняла руку от замка, чтобы на всякий случай развернуться лицом к опасности, и попыталась взмахнуть ножом перед собой, но пламя прожигало ее насквозь, не двигалась теперь и эта рука, и она увидела лицо бывшего своего любовника прямо перед собой, когда он успел подскочить к ней так близко? и поняла, что произошло, и переполнилась такой ненавистью к нему, такой жаждой отплатить ему тем же, что рука с ножом двинулась, но новая вспышка огня в другом боку пресекла движение руки, и следом ее всю сотрясло в страшном ударе – качели, на которых она летела, врезались на полном ходу в некую вставшую на их пути преграду, и ее от удара выбросило из них, швырнуло в горящую, полыхающую жаром тьму, и она исчезла для самой себя в этом полыхающем мраке.

26

Сознание вернулось к ней страшной, свивающей жгутом тревогой, черным безмерным отчаянием, в которое она была погружена с мизинцами, с макушкой – как в воду, нечем дышать, захлебывалась в нем, словно и в самом деле в воде, не имея возможности вынырнуть к воздуху.

– Что…с Ним? – тяжело шевеля губами, спросила она – неизвестно кого, может быть пустоту, некое глухое пространство перед собой, еще даже не в состоянии открыть глаз.

– Что-что? Что вы хотите? – пришел к ней, однако, из этого некоего пространства женский голос.

– С Ним. Что с Ним? – повторила она.

Она знала, что с Ним произошло нечто ужасное. Возможно, Его уже не было даже в живых. Возможно.

– С кем с ним? Вы о ком? – снова пришел к ней голос.

Она сделала попытку открыть глаза. Слипшиеся ресницы не отпускали друг друга, белесая пелена дрожала между ними и не могла превратиться в картину окружающего пространства.

Чьи-то пальцы взяли ее веки и раздвинули их. Заморгав, она увидела перед собой белые рукава, и увидела линию схождения белого потолка с белой стеной, увидела белый ламповый плафон на белом металлическом штыре, а белые рукава оказались рукавами халата, в который была облачена женщина на стуле около нее.

– С Ним… ну… Ну, с Ним… – Она объяснила.

Женщина на стуле перед нею смотрела на Альбину с удивлением.

– По-моему, ничего, – сказала она потом. – Заявили, что болен, не может исполнять обязанности, а сегодня вот передали, все полетели к нему. В Крым туда, Форос место называется.

– Кто заявил? Кто поехал? – Альбина не поняла из слов женщины ничего, кроме того, что «болен».

– Ну, эти, что комитет по ЧП создали, – сказала женщина. И приблизилась к ней лицом – видимо, наклонилась: – Почему вас это волнует так? Вас это не должно сейчас волновать. О себе думайте. Трое суток вон без сознания были.

А ведь это больница, дошло, наконец, до Альбины. Значит, она все-таки оказалась в больнице, ей сделали операцию, и эта женщина около нее – медсестра.

– Жить буду? – спросила она.

– Будешь, милая, будешь, – тотчас перейдя на «ты», заприговаривала медсестра. – Раз три дня прожила, будешь и дальше.

– Правда? Не утешаете? – Голоса Альбине не хватало, и она не говорила, а хрипела.

– Вот ей-богу! – Сестра перекрестилась. – Доктор вас все время смотрит, про три дня – это его слова. Главное, сказал, чтобы в себя пришла.

Альбина обессиленно закрыла глаза. Отчаяние, удушавшее ее подобно воде, залившей дыхательные пути, отступало, уходило от нее – словно вода, вихрясь воронкой, сливалась в открывшееся отверстие, и уходила, оставляла ее корежившая все внутри тревога. Что бы с Ним ни было до того, раз она пришла в себя и будет жить, – будет все в порядке и с Ним. Несомненно. Она знала это так же наверняка, как то, что она – это она.

Через некоторое, самое недолгое время она почувствовала, что ее всю перекручивает болью. Боль была во всем теле, ломала ее, просверливала визжащими сверлами одновременно в тысячах мест, – невозможно терпеть. Как странно. Словно тревога за Него являлась наркотиком, заглушавшим эту физическую боль, и лишь отступила – прекратилось и ее наркотическое действие.

Она застонала и снова открыла глаза.

– Что, больно? – понятливо спросила медсестра.

Альбина молча сказала веками «да».

– Сейчас пойду доложу, – поднялась медсестра. – Еще б не больно, конечно. Три с половиной часа тебя зашивали. Такая была порезанная. Твое еще счастье – живучая. Где это тебя так?

Альбина не ответила ей, закрыв глаза.

Сколько прошло времени, прежде чем она заново пришла в себя после сделанной ей оглушающей наркотической инъекции, – это Альбине осталось неизвестно. Теперь была ночь, белый круглый плафон под потолком сиял желтым колючим шаром, а рядом с ней никого не было. Она заволновалась. Теперь ей – она ясно чувствовала в себе это желание – требовалось узнать все до конца: что с Ним такое было, что у Него за болезнь, какой такой комитет по ЧП и зачем этот комитет полетел к Нему.

– Э-эй! Кто там? Кто-нибудь! – позвала она, пробуя приподняться на локте, и тотчас тело ее отозвалось раздирающим огнем боли, и она упала обратно на подушку. Однако палата, в которой она лежала, являлась, по-видимому, реанимационной, и медсестра дежурила прямо здесь, – глаза успели ухватить другую кровать, и от нее, откликаясь на Альбинин голос, поднялась белая фигура.

Сейчас это была другая медсестра, не та, что днем.

– А, проснулись! – сказала она. – Все хорошо, завтра вас в общую переведут, я полагаю.

Альбина подумала с досадой: новой медсестре придется объяснять заново, что ее интересует.

Но медсестра поняла Альбину с полуслова.

– Да, конец делам, – сказала она. – Эти все, из комитета, все арестованы. А он никакой не больной, так это они объявили, снова в Москве, прилетел, жив и здоров, снова у власти.

Альбине не могла представить себе из ее слов всю картину.

– Подробней, пожалуйста, – попросила она. И добавила через паузу: – С вечера восемнадцатого.

– А, вы ж не знаете ничего! – дошло до медсестры.

Она начала рассказывать о событиях минувших трех дней – об Его аресте на его даче в Крыму во время отдыха, о танках на московских улицах, о пресс-конференции, которую устроили эти люди, создавшие комитет по ЧП, о ночном бдении народа на площади перед неизвестным до того зданием на берегу Москвы-реки, называемым теперь Белым домом, о баррикадах, которые там сооружались