А вот десантники и жаберы ей опасны. И те и те. Она их, скорее всего, даже не различает, но они могут убить Бориса, или сепа, или меня. Они имеют такую возможность и имеют такие намерения. Сепа на них науськивать опасно, ведь они вооружены и их много и они вполне способны его навсегда утихомирить. Доберись они до Бориса, то сепа, как очередную угрозу, быстро ликвидировали бы, вот она и не дала такому случиться… Ни добраться не дала, ни ликвидировать.
Всё это было так безумно, но зато хоть как-то укладывалось в логику фактов. Или не укладывалось? У меня в голове была полная каша. А Борису обо всём этом говорить? Ведь это стрекоза его на эту площадку заманила… Как Бура на жаберов…
В итоге я решила ролик с гибелью группы Бура Борису не показывать — неизвестно, как он отреагирует на то, что сеп — это стрекозинное жало. Ещё попытается это жало удалить и в итоге удалят нас. А пока, что бы там ни было, стрекоза защищает от сепа, сеп защищает от чундр, а чемоданчик защищает от стрекозы. Вот такая куча-мала, вот такое перекати-поле…
И всё равно я никак не могла уснуть! Никого никуда заманить она не могла! Нет у неё для этого мозгов! Но выглядит всё так, будто заманила. Гадина тупая! Она же не охотник, не поисковик даже. Сама ничего не делает. Сидит или кружит, пока что-то её ни привлечёт…
Тут я услышала тихий стрёкот стрекозьих крыльев и открыла глаза. Стрекоза почти неподвижно висела передо мной метрах в десяти — маленькая точка. Не сводя с неё взгляда, я вытащила из кобуры пистолет, сняла с предохранителя, и — патрон в стволе — не целясь, выстрелила. Естественно, не попала. Стрекоза даже не шелохнулась. У них нет инстинкта самосохранения и страха тоже нет.
— Ты чего!.. — услышала я возглас проснувшегося Бориса и выстрелила ещё раз.
Из разлома послышался шум осыпающихся камней и тут же из-за скалы показался сеп. Краем глаза я видела, что Борис тоже его заметил.
Я снова выстрелила. Сеп глухо зарычал и сделал шаг вперед.
— Татьяна… — испугано воскликнул Борис.
Не пряча слёзы, я опустила пистолет и сунула его в кобуру. Сеп больше не двигался.
— Я могу и в него, — сказала я.
— Его из пистолета не убьёшь. Даже не ранишь.
— А из автомата? — я кивнула на лежащий рядом автомат.
— Я бы не рисковал, — сказал Борис и, посмотрев на стрекозу, заметил: — А у них, похоже, какая-то связь.
— Какая у них может быть связь? — зло спросила я.
— Не знаю. Как ты думаешь, почему он нас еще не сожрал?
— Ну да, — усмехнулась я. — Стрекоза ему не разрешает.
— А что ему не разрешает? Твои духи что ли?
— Я не пользуюсь духами…
— Вот именно.
Я обхватила голову руками, опрокинулась на спину и повернулась лицом вниз, чтобы ничего не видеть. Мне стало стыдно. Я неправильно себя повела. Так и представила эту дурацкую и банальную сцену, достойную какого-нибудь дешевого рассказа, где я выхватываю из кобуры пистолет и высаживаю обойму по стрекозе в бессильном гневе за то, что она погубила моих товарищей по оружию. Я, прости господи, вся в слезах и соплях, палю по неуязвимой стрекозе, а она презрительно-холодно смотрит на мои корчи своими бесстрастными фасеточными глазами… Камера у неё милипиздренная одна единственная и никаких глаз и уж точно бесстрастная, как перед ней ни танцуй и из чего по ней ни пали! Но она должна была отступить. Не из страха и не из-за инстинкта самосохранения, конечно же, а руководствуясь своим алгоритмом. Должна была просто увеличить поле обзора, чтобы в него попадали все. И сеп… Ему-то откуда знать, что от моих выстрелов ей угрожает опасность? По нему что, постоянно стреляют или он пули видит? Она, значит, не дает ему напасть на меня, а он не дает мне напасть на неё. Очень романтично, прямо Ромео и Джульетта. В ней мозгов, как в пылесосе, и в нём с грецкий орех и у них любовь…
Борис долго лежал на краю обрыва, свесив голову, и что-то рассматривал внизу.
— Иди сюда, ложись рядом, — позвал он.
Я сняла берет и примостилась рядом, тоже свесив голову.
— Вон, смотри, уступ, видишь?
— Узкий, — сказала я.
— Нормальный, другого всё равно нет. До него спустишься на паракорде, там встанешь, лицом к стенке. Я спущу тебе рюкзак. Потом спущусь сам. Автомат останется здесь.
— Почему?
— На нём веревка будет держаться, больше не на чем. По уступу пойдём вон туда до расселины, видишь. Это метров десять-двенадцать. Сможешь без страховки? Высоты не боишься?
Высоты я, кажется, не боялась. На тренировках, по крайней мере.
— Что молчишь?
— Высоты не боюсь, — сказала я. — Но всё равно страшно. А сеп?
— Ну, если он не умеет летать, то у нас есть шанс от него избавиться, — усмехнулся Борис, поднимаясь на ноги. — Да и вы с ним, кажется, не ладите.
Завязав конец веревки петлей, Борис захлестнул ею автомат. На другом конце был страховочный карабин и Борис пристегнул его к моему ремню.
— Стопор спускай потихоньку, и сразу опять зажимай. Спускайся по чуть-чуть, сантиметров по тридцать-сорок. На карнизе сначала найди место, где уверенно сможешь стоять, только потом отстегнёшься и подашь голос. Пока ты не отстёгнута, а я наверху, я, если что не так, смогу поднять тебя обратно. Сама ты не поднимешься, паракорд тонкий, не удержишься. И вниз не смотри, поняла?
— Поняла.
— Может, бросить твой чемодан?
Я отрицательно мотнула головой:
— Нет, нельзя. Я справлюсь.
Когда мы были уже внизу, на уступе, стоя лицом к скале, оказалось, что Борис не сможет поднять или толкать перед собой стоящий между нами рюкзак, который я пока придерживала рукой.
— Нет, не потяну, — хрипло сказал Борис, прижимаясь щекой к скале. — Мне его, не наклонившись, не поднять, а наклониться я не могу — упаду. Так что, бросай, Татьяна.
Рюкзак пришлось бросить. Я разжала пальцы и он, отделившись от стены, медленно полетел вниз. Смотреть туда я не стала. Ноги или от страха или от долгого напряжения мелко дрожали и это было очень опасно.
— А теперь двигаемся вправо, — услышала я голос Бориса. — Сначала одну руку, потом другую. Старайся нащупать что-то, за что можно держаться. Потом ноги потихоньку передвигай. Там дальше выступ пошире, будет легче. И не смотри вниз и не вздумай даже пытаться на карачки опуститься. Только стоя, медленно по шажочку. Пошли.
И я пошла. Когда, спустя вечность, я оказалась в расселине и почувствовала, что могу прижаться к скале спиной и расслабиться, то испытала огромное облегчение, а когда до расселины добрался Борис и, переведя дух, забрал у меня чемоданчик, то я была счастлива. Какое-то время мы стояли в узкой расселине, тесно прижатые друг к другу, и отдыхали. Теперь я видела, куда упал рюкзак. Он лежал на уступе под площадкой, который был ниже нас, но выше дна ущелья. Я молча указала на рюкзак пальцем, еще не в силах говорить. Борис посмотрел в указанном направлении и кивнул:
— Оттуда мы его не достанем, — сказал он. — Значит, ни воды, ни еды у нас теперь нет. А пройти нам надо почти двести километров.
Счастье моё быстро улетучилось.
К ночи мы вышли из ущелья и добрались до первых деревьев и кустов, росших у подножия горы, на которой располагалась Девятка. Ни стрекозы, ни сепа после спуска с площадки я не видела, но вечером, когда мы доедали вынутые Борисом из кармана два энергетических батончика, чемоданчик ожил.
Торопливо дожёвывая последний кусочек, я откинула крышку и ткнула клавишу активации. На экране, как и вокруг, были сумерки. Сур уже спрятался за горизонт, а Сурами ещё не взошла. Видно было не очень-то, и я не сразу заметила сепа. Он, черный на темном фоне, неторопливо бежал по траве среди редких кустов, низко опустив морду, словно нюхая чей-то след. По следу он и шел. Впереди местность поднималась — там был какой-то холм или вал — и на фоне более светлого неба вдруг показался силуэт человека. Сеп остановился, поднял голову, понюхал воздух и рысью двинулся вперед, догоняя свою жертву, а стрекоза обогнала его и полетела к силуэту. Человек перевалил гребень возвышенности и стал спускаться. То, что он был жертвой — не вызывало никаких сомнений. Сеп не та зверушка, которая позволяет кому-то съедобному беззаботно прогуливаться в его персональном ареале.
Стрекоза поднялась выше, чтобы в зону обзора попадали сразу оба объекта и тут я по походке и силуэту узнала Бориса. Значит, это не трансляция. Это опять была запись.
— Так это я!.. — наконец узнал себя и Борис.
Сеп поднялся на обваловку рва — теперь было видно, что это вал, а за ним ров — и увидев, что Борис, спустившись, повернул влево, тоже повернул налево и пошел по гребню, не прячась.
— Вот там мы и встретились, — сказал Борис. — Сначала я его почуял, потом услышал, а потом увидел. Он стаял на валу метрах в тридцати и смотрел на меня сверху вниз, а я понял, что бежать бесполезно. Дерева или скалы, куда взобраться, вокруг не было. Даже палки никакой подходящей не было, только камни.
— А ты до этого с сепами не имел дела?
— Нет. Я их только на картинках видел или на видео. Ну, и слышал про них истории всякие из разряда «говорят». Вот, видишь, камень взял…
— Смелый ты, — восхитилась я.
— Да не смелый. Я бы побежал, честно говоря, но очень мне страшно было повернуться к нему спиной. Мне и сейчас страшно, ведь я до сих понятия не имею, почему он так себя ведёт. Когда ты в стрекозу стрелять начала, я думал, что он нас сожрёт.
Мы смотрели, как сеп полубоком, то и дело съезжая на осыпающемся склоне, спустился с вала и снова остановился.
— Он словно показать хотел, что не будет нападать. Видишь, переступил вправо-влево несколько раз, а потом, видишь, лёг.
Стрекоза подлетела ближе, Борис потихоньку пятился, сеп просто смотрел.
— Я вот так вот боком, не спуская с него глаз, медленно отходил подальше. Подумал, может это мой взгляд так на него действует, что он не нападает.
Было видно, что когда Борис отдалился от сепа достаточно далеко, тот медленно поднялся, сделал вперед три или четыре шага и снова лег.