— Так происходило несколько раз. Увидишь ещё. Он не делал резких движений, не скалился, не рычал. Я отходил, он подходил. Я попытался идти быстрее, главное было не побежать.
Какое-то время мы молча смотрели, как они так шли — Борис, полуобернувшись назад, а следом сеп, держа дистанцию. Впереди показался валун.
— На этот камень мне страшно захотелось залезть, хоть я и понимал, что это не спасёт. Поэтому, когда я дошел до камня, то просто прислонился к нему и обессиленно сполз. Мне вдруг стало всё равно, что будет дальше. Видимо, а добоялся до предела.
И я увидела, как медленно идущий следом сеп метрах в десяти от валуна остановился и снова лёг.
— Причём, он будто бы старался на меня не смотреть, глядя всё время куда-то чуточку мимо меня. Может, он на стрекозу смотрел?
Я пожала плечами.
— А я не знал, что там стрекоза. Не знал, что нас трое.
— С того самого момента она всё время с вами. Она и сейчас где-то тут, только я не знаю, где конкретно. Смотрит на нас. Сидит где-нибудь на ветке и смотрит…
Потом два дня мы просто шли. Я уже ни на что не смотрела. Была где-то рядом стрекоза или нет, я не знаю — в МКР сдохла батарея. Даже если стрекоза и включалась, чемоданчик на это больше не реагировал. Борис сначала нёс его, несколько раз предлагая бросить, но я не соглашалась. Тогда он отказался нести и дальше я несла сама, хотя сил не было. Правда, он взял у меня пистолет. Еды и воды у нас тоже не было, а пить хотелось ужасно. Я бездумно тащилась по бездорожью за Борисом и, кажется, уже не соображала, где я и куда иду. Очень болели ступни ног. Хотелось разуться и идти босиком, но я знала, что босиком тут не пройдешь и километра — шипы, жёсткая трава, острые камни. Сначала я держала во рту золотые сережки-гвоздики, перекатывала из языком и посасывала, чтобы выделялась слюна, но на второй день это уже не помогало. Мне стал слышаться шум и плеск воды, а временами казалось, что я даже вижу впереди озеро или водопад на склоне далеких гор, но я знала, что нет здесь ни озёр, ни водопадов. Поэтому, когда на второй день ближе к полудню стрекоза вдруг показалась и снизилась передо мной, максимально сократив дистанцию, я сначала не придала этому значения. Мало ли что может привидеться. Лишь когда она в третий или в четвертый раз повторила свой маневр, я остановилась, глядя на неё, и подумала:
«Что она делает? Она же, приближаясь ко мне, перестает видеть Бориса, а это противоречит программе.»
Я уже бредила. Борис шел, не оглядываясь. Наверное, он даже не услышал, что я остановилась. Я оглянулась назад. Там стоял сеп и смотрел на меня. А может, там и не было никакого сепа. Где бы он прятался в этой степи…
Стрекоза, еще мгновение повисев передо мной, резко порхнула влево, потом замедлилась, сделала небольшой круг и снова вернулась, остановилась, и снова повторила круг влево. Когда она стала это делать в третий раз, я прохрипела:
— Она нас куда-то зовёт…
Борис, ушедший метров на двадцать вперед, остановился и повернулся:
— Что?
— Она нас куда-то зовёт… — повторила я, указывая на стрекозу.
— Куда?
— Откуда я знаю…
— Она может куда-то звать?
— Нет. Но она зовёт.
И я повернула налево и пошла за стрекозой.
Через два часа стрекоза привела нас к ржавой туше сгоревшего и заваленного на бок бронетранспортера. Я знала этот бронетранспортер, я видела его пару раз на мониторах во время дежурств. От него до базы было километров девяносто и стало понятно, что если нас не обнаружат с базы, то сами мы не дойдем.
— Нужно обыскать бэтэр, — проговорил Борис. — В нем должна быть вода, иначе зачем она нас сюда привела…
И он полез внутрь через распахнутые задние створки. Я села, прислонилась спиной к корпусу и вытянула безумно болящие ноги. Было слышно, как Борис внутри что-то двигает и гремит железками. Я впала в полуобморочное состояние и ничего, кроме жажды и усталости не чувствовала. Когда я открыла глаза в следующий раз, Борис стоял передо мной.
— Там ничего нет, — сказал он.
— Надо в радиаторе посмотреть, — сказала я. — Что они в радиатор заливают?..
В результате нам удалось слить из системы охлаждения больше трех литров воды. Не знаю, какой у неё был цвет, запах и вкус, но я её с жадностью пила. Когда я сделала пять или шесть глотков, Борис забрал у меня лоток, который мы приспособили для сбора воды:
— Хватит!
Потом он сам отпил несколько глотков и сказал:
— Неизвестно, что в эту воду намешано и как давно она протухла. Её бы фильтрануть и скипятить. Зажигалка же у нас есть? Я знаю одну местную траву, которая, если постараться, то горит…
Взять воду с собой мы не могли. Был лишь «лоток» — неглубокая металлическая крышка сантиметров 30 на 50 размером. Нести в такой воду невозможно.
— Нужно оставаться здесь, — сказала я, когда мы укладывались спать. — Я за два месяца дежурств видела этот транспортёр два раза, а это значит, суда залетают наши стрекозы. Если мы останемся здесь, через два-три дня нас кто-то увидит. Три дня с водой мы продержимся.
— А нашу стрекозу на базе видят? — спросил Борис.
— Если бы видели, то нас бы уже забрали.
— Не могла же она соображать, что в бэтэре есть вода? — бормотал Борис, пристраивая голову на камень. — Или могла?
— Нет, конечно! Они понятия не имеют, что люди должны что-то пить и есть. Человек для неё всего лишь приоритетный объект наблюдения, за которым она по возможности должна следовать в пределах отведенного ей района. Но она нас сюда позвала.
— Интересно, где она сейчас?
Я пожала плечами…