— К чему изготовиться? — уточнила Юлька, оглядываясь.
И пытаясь разобраться: чует она что-то, не чует? Или вообще не думала что-то чуять? Бред какой-то.
— Тебя защитить, — удивился древний дядечка её непонятливости.
В том, что он древний — и сама Юлька древняя, как мамонт — сомнений не было. В подобном прикиде нынче даже по Африке не щеголяют — раздражённо думала она. И всё тащилась, тащилась по оазису, машинально ловя глазами те пятна-тени, что побольше.
Таких было мало. Облезлый какой-то оазис — досадовала она — не рекламный. И пальмы жидкие, обгрызенные, и трава пожухлая. Жара её не мучала, пить не хотелось. Но легче от этого не становилось.
— Пока ты не обретёшь свой божественный УАТ, тебя легко обидеть, — тарахтел за спиной спутник. — Понятно, что на девятисущую мало у кого рука подымется. Почитай, ни у кого нормального не подымется. Так и ненормальные в мире не перевелись. Накажи их Зур! А я тебе слабая защита. Меня в два счёта прикончат. Так меня и не жалко. Кому я нужен? Всего-то пятисущий. Так и то одно название. У меня КАТ какой-то ущербный. Как ушёл с малолетства из дому, так с тех пор ни разу назад не тянуло. Даже глянуть: как они там?
Юлька пыталась вслушиваться в его монолог. Для того чтобы почерпнуть хоть что-то полезное. УАТ, КАТ — белиберда какая-то. Лишь с упомянутым Зуром понятно: раз призывают его гнев, значит, бог. Зато вспомнила, как её обозвал толстяк на базаре, когда при виде неё чуть не обмочился: девятисущая.
— А когда обрету свой божественный УАТ, меня легко будет обидеть? — решила направить она разрозненную пока информацию хотя бы в одном конкретном направлении.
И тут же поняла, что за спиной стихли скрипучие шаги. Остановилась, обернулась. Спутник был потрясён услышанным. Округлив и без того большие чёрные глаза, таращился на неё, как на взлетевший в небо экскаватор. Наконец, он еле выдавил:
— Тогда ты… ты…
И плюх на коленки. Прямиком в горячий белый песок. Юлька поморщилась: она бы точно взвыла от боли, а ему хоть бы хны.
— Что я? — грозно потребовала ответа, ибо явно имела право повелевать.
Раз у неё на четыре каких-то сущностей больше. Дворянка небось или что-то в этом духе.
— Твоему могуществу, великая, не будет равной силы, — наконец, нашёл подходящие слова дядечка.
Час от часу не легче — озадаченно подумала она и попросила:
— Встань, пожалуйста. Пожилой человек не должен стоять на коленях перед соплячкой.
Он поднялся, но как-то неуверенно. Словно ждал какого-то подвоха. Не дождался и приободрился. Юлька же дождалась конца нелепой пантомимы и мягко спросила:
— Чего ты так боишься?
— Нам бы поторопиться, — шагнув к ней ближе, почти прошептал дядечка. — Если набегут любры, так и вовсе будет худо. Против них я и вовсе не защитник.
— Давай поторопимся, — покладисто согласилась она и зашагала быстрей.
Любры ещё какие-то. Это рыба или мясо? И какая, интересно от неё останется котлета, если они сюда набегут? Для чего? Исключительно ради неё? Бредятишный бред.
Тем не менее, на душе стало как-то неспокойно. Юлька и сама закрутила головой, хотя даже не представляла, кого высматривает. У обозначенной опасности не было ни формы, ни содержания — одно название. Но даже от него мурашки носились по спине табунами.
Глава 23По мне мой город точно не заплачет
Разбудило её настойчивое сопение над ухом. И привалившаяся к телу горячая ходящая ходуном масса. Секса не хотелось — хоть тресни! Хотелось скорей обратно заснуть и досмотреть сон. Но ушлый татаро-монгольский обольститель, как всегда, почувствовал это всеми фибрами своей степной дремучей души. Поэтому вкрадчиво прогудел в ухо:
— Я только помогу раздеться. Ты же не любишь спать одетой.
Она это действительно не любила. Но из двух зол выбирают лучшее.
— Даяш, я ничего, — пролепетала Юлька, попытавшись отодвинуться. — Я обойдусь. Ты спи.
— Я засну, — пообещал он столь многозначительно, что внизу живота против желания затеплело. — Раздену и сразу же.
Настырные железные пальцы уже стягивали с неё бриджи. За которыми — ну абсолютно случайно — уехали и слипы. Их нарочито медленное сползание по ногам всё больше подогревало предательски отозвавшееся тело. Нагревание при трении — етить его в маковку! Физика соблазна.
— Я зубы не чистила, — нашлась Юлька, ибо гигиена в сексе категорически важна.
Особенно для этого степного чистоплюя.
— А я и не собираюсь с тобой целоваться, — заверил он.
И рывком усадил её. Так резко сорвал майку, что руки взметнулись вверх, не успев вцепиться в края последнего «оборонительного» рубежа. Сопротивление было подавлено, не зародившись. Подлый приёмчик, о котором Юлька спросонья позабыла. А со степными налётчиками клювом не щёлкают.
Дальше последовал не менее изученный приём — что, впрочем, было бесполезно. Справиться с навалившимся медведем — это тебе не коня на скаку останавливать. Особенно, если медведь сбросил шкуру. И Юлька не сразу осознала, что её блудливые пальчики уже скребутся о его взбугрившуюся спину. Что ноги уже…
— А может, ну его? — подкинул Даян провокационный вопросик, не прекращая томительно-таранные атаки губами, руками и прочими инструментами «насилия».
— Угу, — гуднула Юлька прощальным приветом уходящего на дно корабля.
И добродетельные, полные сакрального смысла супружеские обязанности, как всегда, обернулись расшатыванием христианской морали. Фанатичными последователями чего они так и оставались со времён шалой юности. Просто на какой-то момент подустали «следовать». Но теперь с новыми силами… Опять полночи прошалили.
Утром, проснувшись, Юлька обнаружила себя в клубке постельного белья рядом с измятой подушкой Даяна. На которой лежала её любимая орлеанская лилия. Потеревшись о цветок носом, глянула на смартфон: половина пятого. За окном фонарь боролся с упирающейся зимней ночью. В душе желание поваляться боролось с любопытством.
Она поднялась и заторопилась в ванную. Раз мужики — в чём нет сомнений — уже все на ногах, значит, самое важное проходит мимо неё. Интересно: Кирилл здесь ночевал? Или всё-таки уехал?
Ночевал он здесь. О чём свидетельствовали застеленный в гостиной диван и трио голосов за закрытой кухонной дверью.
— Ты чего такая хмурая? — как-то слишком заинтересованно осведомился Севка, дежурно подставив лоб для материнского поцелуя.
Они приканчивали яичницу, приправленную горами разнообразной мясной продукции с полями нарезанной зелени.
— Сон странный приснился, — неожиданно для себя, призналась Юлька.
А ведь не собиралась. Но из неё это признание будто бы силой выпихнули.
Звяканье ножей и вилок о тарелки оборвалось. Все трое переглянулись с явным подтекстом — из тех, что заставляют женщину моментально насторожиться. И приготовиться — неважно к чему, лишь бы встретить во всеоружии.
— Что? — нетерпеливо понукнула она затихших партизан.
Севка молча встал и продефилировал к кухонному столу оделять мать яичницей. Кирилл так же молча мазал маслом её любимый хлебец из «опилок». Даян, наполняя пиалу салатом из овощей, суховато бросил:
— Садись.
Реакция на ТАКОЙ мужнин тон срабатывала безукоризненно. Юлька послушно села. Приняла у сынули тарелку с завтраком и выжидательно уставилась на Даяна. Тот не стал тянуть резину:
— Я тоже видел странный сон. И Севка. И даже Кирилл.
Имя хоть и бывшего, но соперника он выговаривал с обыденной непринуждённостью. Будто имя друга или близкого знакомого. Все уси-пуси с ревностью — и прочими мелодраматическими бреднями — два настоящих мужчины с первых же совместных шагов пустили прахом. Когда мужики вступают на тропу войны, все трагикомедии им по боку. И пока не зароют топор войны, «женский вопрос» назад не откопают.
— Сколько у нас ящериц? — встревожилась Юлька, зашарив глазами по кухне.
Беленькая в центре стола скакала по венчикам букета лилий в вазе — наслаждалась. Один бронзовый продолжал эксперименты с солонкой, пытаясь пропихнуть в дырку булаву. Задница второго с растопыренными хвостами торчала из горшочка с горчицей. Рука зачесалась прихлопнуть его крышечкой: может, удастся похоронить заживо? А после так же переловить остальных.
— Пока три, — успокоил её Даян не слишком убедительным тоном.
— Вы подозреваете, что… Кирилл, тебе лучше уехать! — и не думала успокаиваться Юлька.
— Уеду, — невозмутимо согласился тот. — Устрою вас в Кеуле и сразу уеду.
— Ма, ты ешь, — посоветовал Севка, соскребая с тарелки остатки каши из яичницы, ветчины, помидоров, горчицы и ещё бог знает чего. — Время поджимает.
— Что, уже? — обнаружила Юлька, что, несмотря на суетливую подготовку, покинуть свой дом она была не готова.
Ну, нисколечко. Ни капелюшечки и… Вообще!
— Уже, — отрезал Даян, не отрывая взгляда от тарелки.
Кирилл тоже не удостоил сочувственным взглядом — чурбан хладнокровный.
— А квартира, кредит? — не сдавалась она.
— Всё сделано, — усмехнулся Кирилл, потягивая кофе.
— Когда?
— Вчера.
— Значит, уже сейчас? — сдалась она, не в силах бодаться с тремя мужиками сразу.
Да ещё супер упёртыми. Привыкшими брать на себя ответственность в трудные времена. Да и в любые другие — когда им заблагорассудится.
— Ты ешь, — повторил Севка. — А потом собери немного посуды. Только немного! — дурашливо возвысил он голос, всё-таки прихлопнув крышкой горшочек с горчицей.
Через несколько секунд — которые все дружно пялились на фарфоровый саркофаг — бронзовый малыш вновь восседал на горшочке. Теперь на высокой маковке крышки, распушив хвостики на манер павлина.
— Петушок с высокой спицы стал беречь его границы, — насмешливо продекламировал Севка.
Поразив невнимательную мать знанием сказки Пушкина наизусть.
— Стеречь, — поправил его Кирилл.
— Точно, — согласился Севка.
Они переглянулись с видом посетителей одного клуба и обладателей всех его тайн.