И я закричала изо всех сил:
– Джейми! Джейми!
Словно электрическая искра пронзила мой живот, и по телу прокатилась горячая волна. Мертвая хватка Раймона ослабла, чувство покоя и гармонии наполнило меня. Кровать задрожала, когда он нырнул под нее, и как раз вовремя.
– Миледи, с вами все в порядке? – осведомилась сестра Анжелика, появившаяся возле меня.
В ее сочувственном взгляде читалась готовность к худшему. Сестры знали, что я должна умереть, и дежурившей сейчас Анжелике предстояло позвать ко мне священника.
Она осторожно провела рукой по моей щеке и лбу, затем снова по щеке… Простыня лежала скомканной у моих ног, рубашка была распахнута. Руки Анжелики скользнули мне под мышки, растерянно задержались там на мгновение.
– Слава богу! – воскликнула она, давая волю слезам. – Жар прошел!
Она вновь наклонилась ко мне, желая получше удостовериться, что жар отступил не потому, что я умерла…
Я слабо улыбнулась ей:
– Скажите матери Хильдегард, что все в порядке.
Сестра кивнула, заботливо поправила на мне простыню и выбежала из палаты. Едва складки ширмы сомкнулись, Раймон вылез из-под кровати.
– Мне нужно идти, – сказал он, пощупав мой лоб. – Поправляйся, мадонна.
Несмотря на слабость, я приподнялась и схватила его за руку. Провела рукой по его предплечью, как будто что-то искала, но не могла найти. Его кожа была совершенно гладкой, без каких-либо шрамов. Он удивленно посмотрел на меня:
– Что это значит, мадонна?
Я откинулась назад, разочарованная. Я была слишком слаба и не задумывалась над своими словами:
– Я хотела проверить, если ли у вас шрам от прививки.
– Прививки?
Судя по его лицу, он совершенно не понимал, о чем идет речь.
Я уже обладала достаточным жизненным опытом, чтобы уметь читать по лицу.
– Почему вы продолжаете называть меня мадонной?
Руки мои задержались на опавшем животе, как бы боясь потревожить его зыбкую пустоту.
– Я же потеряла своего ребенка.
Он выглядел слегка удивленным.
– Я называл вас мадонной не потому, что вы были с ребенком, миледи.
Уставшие, совершенно без сил, мы ощущали себя так, будто оказались в замкнутом пространстве, где время остановилось и не существовало будущего; единственное, что там оставалось, – это истина.
– Тогда почему же?
В сущности, я не ждала от него ответа, но он ответил:
– Вокруг каждого человека существует некое поле, окружающее его подобно облаку. И каждому человеку присущ свой цвет. Ваше облако голубого цвета, такого же, как покрывало Святой Девы Марии, и такого же, как у меня.
Мягкая ткань ширмы сомкнулась за ним.
Глава 26Фонтенбло
Я спала несколько суток. Не знаю, чем это было вызвано – то ли физической слабостью, то ли стремлением уйти от существующей реальности, – но я просыпалась только для того, чтобы немного поесть, и снова погружалась в забытье, словно чашка бульона у меня в желудке становилась своеобразным якорем, удерживающим меня в постели.
Несколько дней спустя я проснулась от шума голосов, звучавших над самым ухом. Чьи-то сильные руки подняли меня с кровати, и я внезапно почувствовала радость. Я продолжала бодрствовать еще какое-то время, борясь с запахом табака и дешевого вина. Наконец осознала, что меня несет на руках Хьюго, слуга Луизы де ла Тур.
– Опустите меня на пол! – сказала я, слабо отталкивая его.
Он не ожидал такой прыти от умирающей и от растерянности чуть не уронил меня. Однако высокий властный голос мгновенно все расставил по местам:
– Клэр, моя дорогая подруга! Не бойся, все в порядке. Я везу тебя в Фонтенбло. Свежий воздух, хорошее питание – вот что тебе сейчас необходимо. И отдых. Тебе необходим отдых.
От яркого света я заморгала глазами, словно только что родившийся ягненок. Лицо Луизы, круглое и розовое, плыло рядом со мной подобно херувиму на облаке. Мать Хильдегард шествовала за ней следом. Высокая и стройная, она напоминала ангела у ворот Эдема. Иллюзия усугублялась тем, что обе они стояли на фоне цветных витражей в вестибюле «Обители ангелов».
– Это действительно будет вам очень полезно, – сказала мать Хильдегард.
Эти простые слова, произнесенные матерью Хильдегард, звучали более весомо, чем щебетание Луизы.
После этого, не имея ни сил, ни желания протестовать, я безропотно позволила перенести меня в карету Луизы.
Карета то и дело подпрыгивала на рытвинах и ухабах, и это не позволяло мне уснуть на протяжении всего пути в Фонтенбло. Ну и еще безостановочная болтовня Луизы, конечно. Поначалу я пыталась что-то ей отвечать, но вскоре поняла, что она не нуждается в этом.
После дней, проведенных в холодных, мрачных каменных покоях «Обители ангелов», я чувствовала себя непривычно и вздрагивала от яркого света и красочного разнообразия за окном кареты. Я предпочла не вглядываться в окружающий меня мир. Так было спокойнее. Избранная стратегия очень помогала мне, пока мы не добрались до небольшого леса рядом с Фонтенбло. Стволы дубов были темными и толстыми, огромная крона дарила благодатную тень. От слабого ветра тени ветвей на земле начинали шевелиться, и оттого казалось, что лес тоже не стоит на месте, а куда-то движется. Я долго любовалась этим эффектом, и вдруг мне почудилось, что деревья и впрямь двигаются, вернее, раскачиваются из стороны в сторону и поворачиваются при этом.
– Луиза! – вскрикнула я, схватив ее за руку и прервав болтовню на полуслове.
Луиза умолкла и, приподнявшись с сиденья, посмотрела в окно, находившееся рядом со мной. В следующую же минуту она отпрянула от окна и закричала на кучера.
Мы подъехали к грязной площадке на опушке леса и увидели висящие на деревьях три трупа. Двое мужчин и одна женщина. Высокий властный голос Луизы все еще продолжал звучать, то увещевая, то спрашивая о чем-то. Изредка можно было различить робкий голос кучера, пытавшегося что-то объяснить извиняющимся тоном, но я ни на что не обращала внимания. Несмотря на то что трупы раскачивались, а одежда развевалась на ветру, они казались более неподвижными, застывшими и инертными, чем деревья, на которых они висели. Лица почернели от удушья. Зрелище потрясло меня. В моем замутненном сознании всплыл образ месье Форе. Он не одобрил бы такую работу. Казнь была проведена непрофессионально. Подул ветер, и на нас пахнуло страшным зловонием.
Луиза пронзительно взвизгнула и неистово заколотила руками по раме, лошади рванули, и она повалилась на сиденье кареты.
– Дерьмо! – воскликнула она, обмахиваясь носовым платком. – И надо же было этому идиоту остановиться в таком месте! Какое безрассудство! Я уверена, это плохо скажется на ребенке и на тебе, моя дорогая… О дорогая, моя бедная Клэр! О моя дорогая!.. Прости меня! Я не хотела напоминать тебе… О, я такая бестактная! Сможешь ли ты простить меня!
К счастью, причитания Луизы по поводу того, что она расстроила меня, помогли ей в конце концов забыть о трупах, но мне они порядком надоели, и в полном отчаянии, не видя другого способа положить этому конец, я вернулась к разговору о повешенных.
– Что это были за люди? – спросила я.
Мой замысел удался. Луиза закрыла глаза, вспомнив потрясшее ее зрелище, поспешно вытащила пузырек с нашатырным спиртом, глубоко вдохнула его и с облегчением чихнула.
– Гуге… пчхи! Гугеноты, – пояснила она, морщась и чихая. – Еретики-протестанты. Так сказал кучер.
– Их вешают? До сих пор?
Мне казалось, что преследования на почве религии остались далеко в прошлом.
– Ну конечно, не только за то, что они протестанты.
Она осторожно коснулась носа вышитым платком, внимательно оглядела его и, снова поднеся к носу, с удовольствием высморкалась. Спрятала платок в карман и со вздохом откинулась на спинку сиденья.
– Наконец-то я пришла в себя. Какой все-таки ужас! Если их нужно было повесить, ради бога, пожалуйста! Но зачем это делать в таком месте, где могут оказаться дамы? Ты заметила, какая от них вонь? Фу! Это владения графа Медарда. Я непременно напишу ему гневное письмо по поводу всего этого, вот увидишь!
– Но за что все-таки повесили этих людей? – спросила я, резко оборвав щебетание Луизы, так как знала, что только таким образом можно остановить поток ее красноречия.
– Скорее всего, за колдовство. Ты видела, что там была женщина. Если в том или ином деле замешана женщина – значит, оно так или иначе обязательно связано с колдовством. Если замешаны только мужчины, речь может идти о еретических проповедях и призывах к мятежу, но женщины ведь не читают проповедей. А ты обратила внимание на ее уродливую старую одежду такого темного цвета? Ужасно! До чего же надо дойти, чтобы носить такую темную одежду все время? И какая нормальная религия может заставить своих приверженцев носить подобную одежду? Сразу видно, это дьявольский промысел, не иначе. Дело в том, что они боятся женщин, и поэтому…
Я закрыла глаза и прислонилась к спинке сиденья, ища утешения в том, что до поместья Луизы осталось недалеко.
Кроме обезьянки, с которой Луиза не расставалась, в ее загородном доме было еще немало вещей, свидетельствовавших о сомнительном вкусе хозяйки. На убранстве парижского жилища Луизы, несомненно, сказались вкусы ее отца и мужа: комнаты были обставлены богато и каждая выдержана в своем, изысканном стиле. Но Жюль редко наведывался в загородный дом, будучи слишком занят в столице, так что здесь вкус Луизы проявился во всем своем великолепии.
– Это мое новое приобретение. Разве он не прекрасен? – ворковала она, любовно поглаживая рукой резное темное дерево игрушечного домика, висевшего на стене и выглядевшего совершенно нелепо рядом с золоченой бронзовой фигуркой Эвридики, служившей подсвечником.
– Это похоже на кукушкин дом, – бесцеремонно заявила я.
– Ты уже видела такой? Не думаю, что в Париже найдется второй такой же дом.
Луиза слегка надула губы при мысли о том, что она не является единственной обладательницей уникальной игрушки, но сразу спохватилась и стала переводить стрелки стоящих тут же часов. Она отступила назад, горделиво разглядывая маленькую деревянную птичку, высунувшую голову из часов и прокричавшую несколько раз «ку-ку!».