– Ну а это разве не прелесть? – вопросила Луиза, коснувшись головы птицы, прежде чем та спряталась. – Мне удалось заполучить их через Берту, мою экономку. Ее брат привозит такие вещички из Швейцарии. Что бы ты ни говорила о швейцарцах, но они прекрасные резчики по дереву, разве нет?
Мне хотелось ответить «нет», но вместо этого я пробормотала что-то совершенно обратное.
Куриные мозги Луизы неожиданно заработали в другом направлении, возможно, при упоминании о швейцарских слугах.
– Знаешь, Клэр, – проникновенным тоном сказала она, – тебе придется ходить в церковь каждое утро.
– Почему?
Луиза кивнула в сторону двери, где в это время проходила одна из служанок с подносом в руках.
– Мне это безразлично, но слуги… Они здесь, в сельской местности, ужасно суеверны. А один из лакеев нашего парижского дома настолько глуп, что сказал повару, будто ты – Белая Дама. Я объяснила им, что все это глупость, конечно, и пригрозила, что уволю любого, кто будет распространять подобные сплетни, однако при всем при том было бы неплохо, если бы ты ходила в церковь. Или хотя бы громко молилась, и как можно чаще, чтобы они могли слышать.
Помимо того, что я была неверующей, мне казалось, что и церковь-то находится довольно далеко, но с некоторой долей юмора я согласилась сделать все, что смогу, чтобы рассеять страхи слуг. Итак, весь следующий час мы провели с Луизой, громко читая псалмы по очереди и молитвы в один голос. Не представляю, какое воздействие это оказало на слуг, но я совершенно обессилела и отправилась в свою комнату вздремнуть, где и проспала без всяких снов до следующего утра.
У меня часто возникали трудности со сном, возможно потому, что бодрствование мало чем отличалось от тяжелого забытья. Я лежала, уставившись в белый потолок, расписанный цветами и фруктами. В темноте он казался нависшим над головой серым пологом, олицетворявшим депрессию, которая затуманивала мое сознание днем. Но если все-таки мне удавалось ночью сомкнуть веки, перед мысленным взором возникали видения, причем яркие, не приглушенные мнимым серым пологом. Так что можно считать, что изредка я спала.
Ни от самого Джейми, ни от кого-либо другого не приходило никаких известий о нем. Не знаю, что не позволило ему навестить меня в «Обители ангелов» – чувство вины или обида? Но он не появился ни там, ни в Фонтенбло. А сейчас он, возможно, находится в Орвиэто.
Иногда я ловила себя на мысли о том, увидимся ли мы снова и когда и что сможем сказать друг другу. Но большей частью я старалась не думать об этом. Дни шли за днями, и я предпочитала не думать о будущем, не вспоминать прошлое, а жить только настоящим.
Фергюс в отсутствие своего кумира совсем пал духом. Когда бы я ни выглянула в окно, я видела его сидящим под кустом боярышника, с отсутствующим взглядом, устремленным на дорогу, ведущую в Париж. Я заставила себя выйти к нему. Спустилась с лестницы и прошла по садовой дорожке.
– Тебе что, нечего делать, Фергюс? – спросила я. – Не может быть, чтобы никому из конюхов не требовался помощник.
– Да, миледи, – неуверенно отвечал он, яростно почесывая ягодицы.
Я заподозрила неладное.
– Фергюс, – продолжала я, удерживая его за руку, – у тебя что, вши?
Он вырвал руку, словно обжегшись.
– О нет, миледи.
Я наклонилась, чтобы поднять его, и одновременно запустила палец за воротник, обнажив темную грязную шею.
– Немедленно в ванну! – строго приказала я.
– Нет! – Он рванулся в сторону, но я удержала его за плечо.
Меня удивила его горячность. Он всегда ненавидел ванну, но все-таки регулярно залезал в нее, а сейчас я просто не узнавала его. Обычно послушный ребенок отчаянно вырывался у меня из рук, отказываясь повиноваться. Когда ему наконец удалось вырваться, раздался треск рвущейся материи, и он бросился бежать, не разбирая дороги и сокрушая кусты на своем пути, словно кролик, преследуемый лаской. Послышался шорох веток и грохот осыпающихся камней. Фергюс перемахнул через стену и был таков.
Я пробиралась через лабиринт ветхих построек, расположенных на задворках дома Луизы, содрогаясь при виде грязи и ощущая не совсем приятные запахи. Вдруг я заметила впереди какую-то кучу мусора. С нее взлетела туча мух, оглашая воздух отвратительным жужжанием. Я находилась достаточно близко к этой, видимо, навозной куче и поняла, что мух спугнул кто-то другой, успевший нырнуть в темный проем двери, ведущей в такой же темный сарай.
– Ага! – громко крикнула я. – Вот ты где! Выходи, бездельник! Немедленно!
Однако никто не появлялся на мой зов, но в сарае явно происходило какое-то движение, и мне показалось, что я заметила мелькнувшую там тень. Зажав нос, я перешагнула через зловонную кучу и вошла в сарай.
Мы оба стояли, разинув рот от удивления, не двигаясь. Я с замиранием сердца взирала на человека, похожего на дикаря с острова Борнео, а он – на меня. Солнечный свет, проникающий сквозь щели между досками, позволил нам получше разглядеть друг друга. Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я увидела, что он не такой страшный, каким показался мне поначалу, хотя и симпатичным его трудно было назвать. Борода была такой же грязной и спутанной, как и волосы, достающие до плеч и спадающие на рубашку, грязную и рваную, как у нищего. В довершение ко всему он был бос. Я не испугалась, потому что воочию убедилась, что он сам страшно напуган. Он так плотно приник к стене, словно хотел вжаться в нее.
– Не бойтесь, – спокойно сказала я. – Я не сделаю вам ничего плохого.
Но вместо того чтобы успокоиться, он резко повернулся вправо, вытащил из-за пазухи деревянный крест, висящий на кожаном шнурке, направил его прямо на меня и начал читать молитву дрожащим от волнения голосом.
Я с трудом перевела дыхание.
– О боже!
Глаза у него стали безумными, он продолжал держать крест, но по крайней мере перестал молиться.
– Аминь, – сказала я, подняла обе руки и помахала ими у него перед лицом. – Видите, ничего со мной не произошло. И пальцы мои не скривились и не склеились. Значит, я не ведьма, верно?
Человек медленно опустил крест и стоял с изумленным видом.
– Ведьма? – переспросил он.
У него был такой вид, как будто он принял меня за сумасшедшую, что было нетрудно при таких обстоятельствах.
– Так вы не думали, будто я ведьма? – спросила я, чувствуя нелепость своего положения.
Его клочковатая борода задвигалась, как если бы он пытался улыбнуться.
– Нет, мадам, – сказал он. – Я привык к тому, что люди принимают меня за колдуна.
– Вас?
Я получше присмотрелась к нему. Кроме того, что он был грязен и весь в лохмотьях, ясно было, что этот человек давно не ел. Его запястья и шея, выглядывающая из воротника рубашки, были тощими, как у ребенка. В то же время он говорил на хорошем французском языке с небольшим акцентом, что выдавало в нем человека образованного.
– Если бы вы были колдуном, то наверняка не очень удачливым. Но кто вы на самом деле?
Тут его снова охватил страх. Он стал озираться по сторонам в поисках лазейки, через которую можно было бы улизнуть, но сарай был новым, добротным, у него была только одна дверь, где стояла я. Собрав остатки мужества, он выпрямился во весь свой рост, оказавшись примерно дюйма на три ниже меня, и с усилием произнес:
– Я – преподобный Вальтер Лоран из Женевы.
– Так вы священник?
Я была в шоке. Не могла представить себе, как мог священник, будь то швейцарский или какой-либо другой, дойти до такого состояния. Отец Лоран казался потрясенным не меньше меня.
– Священник? – повторил он, словно эхо. – Папист? Нет, никогда.
Вдруг меня осенила догадка.
– Гугенот! Значит, вы протестант?
Я вспомнила тела повешенных, увиденные мною в лесу. Это объясняло многое.
Губы его искривились, но он на мгновение крепко сжал их, прежде чем ответить.
– Да, мадам. Я пастор. В течение месяца проводил здесь богослужение. – Тут он быстро облизнул губы, не сводя с меня глаз. – Простите, мадам, мне кажется, что вы не француженка…
– Я англичанка, – сказала я, и он вздохнул с облегчением, как будто огромная тяжесть упала с его плеч.
– Великий Боже! – воскликнул он. – Значит, вы тоже протестантка?
– Нет, я католичка, – ответила я. – Но не питаю никакой ненависти к протестантам, – торопливо добавила я, заметив выражение тревоги, вновь появившееся в его глазах. – Не беспокойтесь, я никому не скажу, что вы здесь. Вы, наверное, пробрались сюда, чтобы украсть немного еды? – сочувственно спросила я.
– Воровать грешно! – в ужасе воскликнул он. – Нет, мадам. Но…
Он снова крепко сжал губы, но взгляд, брошенный в сторону дома, выдал его.
– Значит, кто-то из прислуги приносит вам еду, – догадалась я. – И вы позволяете им для этого воровать. А потом, видимо, снимаете с них грехи. Не очень-то прочны ваши моральные устои, как мне кажется. Но это, в сущности, меня не касается.
В глазах его засветилась надежда.
– Значит, я могу не опасаться ареста, мадам?
– Нет, конечно же. У меня у самой нелады с законом. Меня едва не сожгли на костре.
Сама не понимаю, почему это я так разболталась в тот момент. Может быть, потому, что впервые за долгое время встретила умного, образованного человека. Луиза была милым, добрым и преданным существом, но у нее в голове примерно столько же мозгов, сколько у кукушки в часах ее гостиной. Вспомнив о швейцарских часах, я вдруг поняла, кто был таинственным благодетелем пастора.
– Знаете, – сказала я, – если вы хотите остаться здесь, я вернусь в дом и скажу Берте или Марице, где вы.
Этот бедный человек был весь кожа да кости, ну и еще глаза. Большие и добрые. Все, о чем он думал, отражалось в них. Сейчас он, наверное, подумал о том, что тот, кто намеревался сжечь меня на костре, вряд ли был прав.
– Я слышал, – медленно проговорил он, вновь коснувшись своего креста, – об англичанке, которую парижане называют Белой Дамой. Она – коллега Раймона-еретика.