Лошадь металась и вертелась как безумная, вставала на дыбы, приводя в ужас грумов и конюхов, которые быстро утратили свою профессиональную сдержанность при мысли, что одна из королевских лошадей может пораниться у всех на глазах.
Каким-то чудом, то ли благодаря упрямству, то ли из чувства страха, Фергюс все-таки продолжал держаться на лошади, — соскальзывая то вправо, то влево, подпрыгивая и обдирая кожу тощих ног. Конюхи что-то кричали ему, но он не слышал их, крепко зажмурив глаза и вцепившись в лошадиную гриву так, словно от этого зависела его жизнь. Один из конюхов схватил вилы и стал угрожающе размахивать ими, чем до смерти испугал мадам Монтрезор, решившую, очевидно, что он собирается заколоть ребенка.
Пронзительный крик мадам Монтрезор никак не подействовал на жеребца. Он продолжал пугливо пританцовывать, пятясь от приближавшихся к нему людей.
В какой-то момент конюх попытался снять Фергюса с лошади, и тут возникла реальная опасность, что ребенок упадет с лошади и будет неминуемо растоптан ею. Я не могла себе представить, как спасти мальчика от верной гибели. Но тут лошадь сделала неожиданный рывок в сторону купы невысоких деревьев и кустарника возле самого паддока[17], то ли желая спрятаться от надвигавшихся на нее людей, то ли сбросить чудовище, громоздившееся у нее на спине.
Когда лошадь проносилась мимо кустов, я заметила мелькнувшего там человека в красном шотландском костюме, а вслед за тем нечто красное обрушилось с дерева вниз. Это был Джейми. Забравшись на дерево, он всей своей массой обрушился на жеребца, и тот рухнул на землю. Мелькнули голые ноги, и зрителям стало ясно, что этот необычный человек ничего не носит под своей шотландской юбкой. Группа придворных бросилась к упавшему лорду Брох Туараху, а конюхи погнались за быстро удаляющейся лошадью.
Джейми неподвижно лежал на спине под буковым деревом. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза и рот — широко открыты, а руки крепко обнимали прильнувшего к нему Фергюса. Когда я подбежала к ним, Джейми подмигнул мне и через силу улыбнулся. Он с трудом переводил дыхание, но я успокоилась — ему нужно было лишь отдышаться.
Осознав наконец, что он больше никуда не мчится, Фергюс осторожно поднял голову, а затем уселся прямо на живот своего спасителя и воскликнул:
— Как замечательно, милорд! Не повторить ли нам все это снова?
Спасая ребенка в Аржентане, Джейми растянул мышцы бедра и сильно хромал, когда мы вернулись в Париж. Он послал Фергюса, который ничуть не пострадал ни от своей шальной выходки, ни от скандала, последовавшего за этим, на кухню поискать себе чего-нибудь на ужин, а сам рухнул на стул возле камина, потирая опухшую ногу.
— Очень больно? — сочувственно спросила я.
— Не очень. Просто ноге требуется покой.
Он поднялся со стула и с удовольствием потянулся, почти коснувшись руками почерневших дубовых потолочных балок над камином.
— Терпеть не могу эти длительные поездки в экипаже. Мне больше по душе ездить верхом.
— Мне тоже. — Я слегка потерла затекшую от долгого сидения поясницу. Боль, казалось, отдавала в низ живота и в ноги, утратившие, как я думала, былую выносливость в связи с беременностью.
Я провела рукой по ноге Джейми, затем указала на кровать:
— Ложись на бок. Я натру тебе ногу. У меня есть хорошая мазь, которая немного облегчит боль.
— Ну, если ты настаиваешь…
Он с трудом поднялся и лег на левый бок, при этом шотландская юбка задралась выше колен.
Я открыла свой медицинский саквояж и стала перебирать баночки и коробочки: репейник, скользкий ильм, плющ… А, вот наконец! Я взяла небольшую стеклянную баночку, полученную от месье Форе, и, отвинтив крышку, осторожно понюхала. Целебные мази быстро портятся, но в эту для лучшей сохранности было добавлено значительное количество соли. У мази был приятный запах и красивый бледно-желтый цвет — цвет свежего крема.
Я подцепила лопаточкой немного целебной мази и осторожно нанесла ее на мышцы бедра, еще более приподняв при этом шотландскую юбку Джейми. Нога была теплой, но не горячей, как при воспалении. Она излучала обычное тепло молодого, крепкого и здорового мужского тела. Я осторожно втирала крем в кожу, ощущая выпуклость твердых мускулов, крепость мышц и сухожилий.
Джейми слегка застонал, когда я надавила посильнее.
— Больно? — спросила я.
— Да, немного, но продолжай, — ответил он. — Уже становится легче. Я не признался бы в этом никому, кроме тебя, Саксоночка, но это было великолепно. Мне никогда не доводилось испытывать нечто подобное.
— Рада, что ты остался доволен собой, — сухо ответила я, беря вторую порцию крема. — Я тоже интересно провела время.
Не прекращая массажа, я рассказала ему о предложении герцога Сандрингема. Морщась от боли, так как я надавливала на больное место, он промычал в ответ:
— Значит, Колам был прав, говоря, что этот человек мог помочь избавиться от обвинений, выдвинутых против меня.
— Судя по всему, да, но я думаю, вопрос в том, захочешь ли ты принять его покровительство?
В ожидании ответа я старалась ничем не выдать своего волнения. Я заранее знала, каким он будет. Семейство Фрэзеров известно своим упрямством, и хотя мать Джейми была Макензи, сам он был Фрэзером до кончиков ногтей.
Вбив себе в голову, что он должен во что бы то ни стало остановить Карла Стюарта, он вряд ли откажется от этой мысли. И все же мне казалась весьма соблазнительной возможность вернуться домой, в Шотландию, к спокойной жизни.
Словно прочитав мои мысли, Джейми фыркнул:
— Ну, хорошо, я скажу тебе, Саксоночка. Если бы я был уверен, что Карл Стюарт сможет добиться успеха и избавить Шотландию от власти англичан, я отдал бы все свои земли, свободу и даже жизнь, чтобы помочь ему. Но, будучи отпрыском королевского рода, он всего лишь — напыщенный глупец. У меня нет иного выхода, как только остаться здесь. И я обязан с благодарностью отвергнуть предложения его светлости.
— Я знала, что ты ответишь именно так, — сказала я, слегка надавив на бедро.
Он улыбнулся, затем взглянул на мою руку, измазанную желтоватой мазью:
— Что это за снадобье?
— Месье Форе дал мне его. Он не сказал, как оно называется. Я не думаю, что оно содержит какие-нибудь активные ингредиенты, но это замечательный жирный крем.
Тело Джейми у меня под руками напряглось, и он взглянул через плечо на голубую баночку.
— Тебе дал ее месье Форе? — спросил он.
— Да, — удивленно ответила я. — А в чем дело?
Вместо ответа он отвел в сторону мои вымазанные кремом руки и, свесив ноги с кровати, потянулся за полотенцем.
— А на крышке баночки есть изображение геральдической лилии? — спросил он, вытирая мазь.
— Да, есть. Что-то не так с этой мазью?
На лице у него появилось необычное выражение, нечто среднее между испугом и радостью.
— Я бы не сказал, что здесь что-то не так, Саксоночка, — наконец ответил он. Растерев ногу так, что рыжеватые кудрявые волосики поднялись на ней дыбом, он отбросил полотенце в сторону и задумчиво посмотрел на банку. — Месье Форе, должно быть, очень ценит тебя, Саксоночка. Это очень дорогая мазь.
— Но…
— Нет, конечно же, я отдаю должное этому снадобью, — заверил он меня. — Но сознание того, что я мог бы стать одним из его ингредиентов, вызывает у меня какое-то странное чувство.
— Джейми. — Я вдруг почувствовала, что у меня сорвался голос. — Что представляет собой эта мазь? — Я схватила полотенце, торопливо вытирая руки, покрытые ценной мазью.
— Жир повешенного, — неохотно ответил он. Я пребывала в полной растерянности, но, постепенно придя в себя, продолжила:
— Ты имеешь в виду… — По телу у меня побежали мурашки, а волосы на голове зашевелились.
— Именно так. Жир, вытопленный из повешенных преступников. — Он говорил весело, быстро овладев собой, в то время как я совершенно утратила самообладание. — Говорят, очень помогает при ревматизме и болях в суставах.
Я вспомнила, с какой тщательностью месье Форе собирал извлеченные в ходе операции частицы организма пациентов в «Обители ангелов» и многозначительный взгляд, которым Джейми одарил хирурга в тот вечер, когда тот проводил меня до дома.
Ноги мои сделались ватными, внутри все похолодело.
— Джейми, черт возьми, да кто же такой этот месье Форе? — вскричала я.
На лице Джейми появилось еще более веселое выражение.
— Он — палач, Саксоночка. Я думал, ты знаешь.
С конюшенного двора, куда Джейми отправился отмываться, он вернулся дрожа от холода. Но ему необходимо было более основательное омовение, чем можно позволить себе в раковине спальни.
— Не волнуйся, все в порядке, — заверил он меня, скинув рубашку и скользнув обнаженным под одеяло. Тело его было покрыто гусиной кожей, и он все еще продолжал дрожать, обнимая меня. — Ну как, Саксоночка, от меня больше не пахнет этой гадостью, а? — спрашивал он, в то время как я, затаив дыхание, лежала под одеялом, крепко обхватив себя руками.
— Нет, — сказала я. — Джейми, боюсь, у меня кровотечение.
— Иисусе, — тревожно прошептал он, и я почувствовала, как его захлестнула волна страха. Он прижал меня к себе, гладил мне волосы и спину, но мы оба чувствовали полную беспомощность перед лицом физической опасности, грозившей мне.
Сильный человек, он не мог защитить меня; страстно желал помочь мне, но был не в состоянии сделать это. Впервые я не чувствовала себя защищенной его объятиями, и сознание этого угнетало нас обоих.
— Ты думаешь… — начал было он, но сразу же умолк и сглотнул. Я чувствовала, как он судорожно старался подавить свой страх. — Это опасно, Саксоночка? Ты можешь сказать мне?
— Нет, — сказала я, еще плотнее прижимаясь к нему и стараясь успокоиться. — Я не знаю. Кровотечение не сильное. Во всяком случае пока. — Свеча пока еще продолжала гореть.
Он взглянул на меня потемневшими от тревоги глазами:
— Может, мне лучше позвать кого-нибудь к тебе, Клэр? Кого-нибудь из женщин, работающих в больнице?