Мой хозяин не терял времени даром. Часов в пять он уже сказал мне, чтоб я быстро собирался — едем к министру по делам зарубежного образования достопочтенному Симону Коко. Только что прошел один из редких для декабря ливней, которые всегда сопровождаются холодным и резким ветром — харматтаном; улицы были усеяны листьями и кое-где завалены сучьями деревьев; особенно приходилось остерегаться сорванных проводов телеграфных и высоковольтных линий.
Мистер Коко, толстый и благодушный на вид человек в просторном красно-желтом свитере ручной вязки, как раз собирался пить кофе. Он спросил, налить ли и нам по чашечке или мы предпочитаем спиртное.
— Ох уж эти мне чернокожие, подделывающиеся под белых!.. — сказал мистер Нанга. — Пить чай и кофе в такое время! Виски с содовой для меня и мистера Самалу.
— Ничто так не согревает внутренности, как горячий кофе, — возразил мистер Коко и, отхлебнув большой глоток, шумно вздохнул от удовольствия. Но в ту же минуту он поспешно, чуть не разбив, поставил чашку с блюдечком на столик возле кресла и вскочил как ужаленный. — Меня убили! — заголосил он, ломая руки. Глаза у пего закатились, дыхание стало шумным и учащенным. Мы с Нангой в испуге подбежали к нему и в один голос спросили, что случилось. Но министр не переставая кричал, что его убили и убийцы могут теперь праздновать победу.
— Что с тобой, Коко? — обняв друга за плечи, допытывался мистер Нанга.
— Мне подсыпали яду в кофе, — вымолвил мистер Коко и окончательно сник.
Тем временем на крики хозяина прибежал слуга.
— Кто подсыпал мне яду в кофе? — спросил Коко.
— Не я, сэр, боже упаси!
— Повара ко мне! — заорал Коко. — Позвать его сюда! Я умру, но прежде убью его! Ступай приведи его!
Слуга бросился вон, но тут же вернулся и сказал, что повар исчез. Министр рухнул в кресло и, держась за живот, принялся громко стонать. От ворот прибежал телохранитель, одетый ковбоем, — мы видели его, когда подъезжали к дому, — и, узнав, в чем дело, бросился разыскивать повара.
— Надо послать за доктором, — сказал я.
— Верно, — обрадовался Нанга и ринулся к телефону. — О телефоне я совсем забыл.
— Да что мне доктор? — стонал наш умирающий хозяин. — Что они понимают в здешних ядах? Меня убили. Что я им сделал? В чем я виноват? О-о-о!
Тем временем Нанга пытался дозвониться доктору, но явно безуспешно. Он кричал в трубку, грозя немедленным увольнением своему невидимому врагу.
— Говорит министр Нанга! Я доложу о тебе кому следует, 286 идиот! Прямо напасть какая-то! Ну погоди, я с тобой разделаюсь. Проклятый дурак!..
В эту минуту в дверь ввалился телохранитель, волоча за шиворот повара. Министр подскочил к нему с проворством, неожиданным для человека его комплекции да еще в таком состоянии.
— Погодите, хозяин, — взмолился повар.
— Я тебе погожу! — взревел Коко, подступая к нему. — Это ты подсыпал мне яд?
Все его огромное тело колыхалось, словно медуза.
— Я?! Подсыпал хозяину яд? Помилуй боже! — воскликнул повар, уклоняясь от увесистого кулака? И тут он прибег к самому верному средству доказать свою невиновность (очевидно, телохранитель уже успел рассказать ему, в чем его обвиняют). Он одним прыжком подскочил к столику, схватил чашку с кофе и выпил ее до дна. Мгновенно воцарилась тишина. Все были в недоумении.
— Зачем бы я стал убивать хозяина? — сказал повар, обращаясь к уже поостывшим зрителям. — Что я, спятил, что ли? Да если бы я и впрямь рехнулся, я скорее бросился бы с обрыва в море, чем травить своего господина!
Это звучало убедительно. Повар продолжал говорить, и таинственная история с кофе наконец прояснилась. Сегодня утром кончился импортный кофе, который всегда подавали министру, а новую банку не успели купить. Поэтому повар сварил ему кофе местного производства, который он покупал в ТОПе.
Во всей этой истории была смешная сторона, но ни один из министров ее как будто не заметил. Словом ТОП — Товары отечественного производства — сокращенно называлась в пароде широко проводимая по всей стране кампания в целях содействия сбыту продукции местной промышленности. Газеты, радио и телевидение призывали каждого истинного сына своего отечества поддержать это важнейшее патриотическое начинание: в нем ключ к экономической независимости, утверждали они, без которой наша свобода, завоеванная такой дорогой ценой, — пустой звук. По городам и селам разъезжали грузовики с репродукторами, из репродукторов лились бодрые рекламные песенки, и под эту музыку с грузовиков распродавались товары. Как раз эти-то грузовики, а не рекламируемая ими продукция, получили у простых людей название ТОП. В таком вот ТОПе повар и купил кофе, который чуть не стоил ему жизни.
Теперь, когда все благополучно разрешилось, мне стало неловко за мистера Коко. Если б от меня зависело, я бы тотчас ушел. Но Нанга принялся поддразнивать коллегу.
— Оказывается, ты боишься смерти, Коко, — сказал он. — Чуть что, и уже кричишь: «Ой, умираю! Умираю!» Точно скорпион тебя укусил.
Он обернулся ко мне, явно ожидая, что я посмеюсь с ним за компанию, но я поспешно отвел глаза и стал смотреть в окно.
— Да как не испугаться, — смущенно посмеиваясь, отвечал Коко. — Сам небось напустил бы в штаны на моем месте.
— Вот еще! Чего мне бояться? Что я, убил кого, что ли?
И они продолжали в том же духе. Я потихоньку потягивал виски, избегая смотреть им в глаза, и думал, что при всей его напускной храбрости Нанга сам перепугался до смерти — потоку-то он так бесновался у телефона. И, пожалуй, боялся он не за Коко, а за самого себя.
Разумеется, где уж тут было говорить о моей стипендии. Домой мы ехали в полном молчании. Один только раз Нанга обернулся ко мне и сказал:
— Если кто-нибудь захочет сделать тебя министром — беги не оглядываясь.
В этот вечер я ужинал с миссис Нанга и ее детьми — министр отправился в какое-то посольство на прием, а затем должен был присутствовать на партийном собрании.
— Жена министра, что жена ночного сторожа, если не хуже, — сказала миссис Нанга, когда после ужина мы сели смотреть телевизор.
Мы оба рассмеялись. В ее словах не прозвучало и тени недовольства. Сразу было видно, что она непритязательная и верная жена, готовая безропотно нести бремя, сопряженное с высоким положением мужа.
— А как, должно быть, приятно бывать па дипломатических приемах, встречаться со всякими знаменитостями, — с лукавым простодушием заметил я.
— Ну, что тут хорошего? — горячо возразила миссис Нанга. — Пустые разговоры на пустой желудок. «Здравствуйте. Как вы поживаете? Очень рад был с вами познакомиться». Вранье, все вранье.
Я от души рассмеялся и встал, сделав вид, будто меня заинтересовали семейные фотографии на стенах. Спрашивая миссис Нанга то об одном, то о другом снимке, я постепенно подвигался к фотографии, стоявшей на радиоле, — эту карточку я сразу заметил, как только вошел в дом. На ней была изображена та самая девушка, которая приезжала с министром к нам в Анату.
— Это ваша сестра? — спросил я.
— Нет. Это Эдна. Наша жена.
— Ваша жена? Как так?
Миссис Нанга засмеялась.
— Мы берем себе вторую жену — мне в помощь.
Всякий, кому вздумается ругать наших министров, перво-наперво скажет, что у любого из них семь спален и семь ванных комнат — по числу дней недели. Что касается меня, то в эту первую ночь в доме министра мне было не до критики, я был зачарован роскошью отведенных мне апартаментов. Когда я улегся на мягкую двуспальную кровать, зажег лампу на ночном столике и снова, уже в другом ракурсе, увидел прекрасную мебель, а через приоткрытую дверь — сверкающие стены ванной и полотенца шириной с женскую шаль, я признался себе, что, если б меня сейчас сделали министром, я бы приложил все усилия, чтобы остаться им на всю жизнь. Не правы те, кто, забывая о человеческой природе, утверждают, что людей вроде Нанги, которые из нищеты и безвестности вознеслись на вершину богатства и славы, нетрудно уговорить отказаться от всех благ и вернуться к своему изначальному состоянию.
Человека, который вымок под дождем, а затем обогрелся и переоделся в сухое платье, куда труднее заставить снова выйти под дождь, чем того, кто все время сидел в тепле. Вся беда в том — я понял это тогда, лежа на кровати министра, — что никто из нас еще не пожил в тепле достаточно долго, чтобы набраться духу сказать: «К черту!» Все мы до вчерашнего дня мокли под дождем. А потом кучка людей — самых ловких, самых удачливых, но далеко не самых достойных, — отчаянно работая локтями, захватила единственное приличное убежище, оставленное нашими прежними властителями, и прочно обосновалась в нем, забаррикадировав все входы и выходы. Из-за закрытых дверей эти люди через бесчисленные громкоговорители пытаются теперь уверить остальных в том, что мы выиграли первый этап борьбы и что теперь нам предстоит второй, еще более важный — расширение нашего дома; для этого необходима новая тактика, всем разногласиям отныне должен быть положен конец, и народ должен сплотиться воедино, потому что распри и склоки могут только расшатать и разрушить дом.
Надо ли говорить, что эти возвышенные мысли не очень долго занимали меня в ту ночь. Засыпая, я уже думал об Элси и всю ночь напролет видел ее во сне.
Глава четвертая
Я легко сижу допоздна, по терпеть не могу рано вставать. Наутро после приезда я еще спал крепким сном, как вдруг над ухом у меня раздался голос министра. Я с трудом продрал глаза, попытался улыбнуться и сказал:
— Доброе утро.
— Соня, — добродушно проворчал министр. — Ладно, лежи. С дороги, верно, устал. Ну пока, я поехал в министерство.
В своей просторной белоснежной одежде он выглядел свежим как огурчик. А ведь он вернулся вчера в два часа ночи или, вернее, уже сегодня. Меня разбудило ночью шуршание гравия под колесами его машины, и я взглянул на часы, с которыми никогда не расставался, забывая снимать их даже в ванной. Я лишь недавно купил эти часы и наивно верил в их герметичность. Теперь-то я знаю, чего она стоит. Но вернемся к Нанге. Было что-то несообразное в том, что он ездит на службу. Я никак не мог представить себе его за письменным столом. Казалось, он был рожден, чтобы разъезжать, встречаться с людьми и очаровывать их. И тем не менее он ежедневно ровно к восьми отправлялся в министерство.