сь об оттенках, высказывать свою мысль в ярких и энергичных выражениях. Как-то раз он сказал мне, что на пути из Анаты в столицу он попал в поистине роковое дорожное происшествие. Я решил, что кто-то погиб. Но когда он рассказал историю до конца, я понял, что слово «роковое» значило у него «очень неприятное».
Вскоре после ужина я ушел к себе, надеясь, что Элси и Нанга последуют моему примеру. Элси меня поняла. Через некоторое время, заглянув в гостиную, я убедился, что ее там нет. Но Нанга продолжал сидеть на прежнем месте, уставившись в папку со своей речью. Каждые две-три минуты я заглядывал в дверь — Нанга и не думал уходить. Уж не уснул ли он? Нет, я видел, что он пробегает глазами страницу. Меня взяла злость. Почему бы ему не забрать эту проклятую папку к себе в кабинет? Но, пожалуй, больше всего меня злило то, что у меня не хватает смелости пройти через гостиную и подняться в комнату Элси. Быть может, он именно этого от меня и ожидал. По правде говоря, отсутствием смелости в подобных ситуациях я не страдаю. Но Нанга с самого начала обезоружил меня своей деликатностью, и теперь все упиралось не столько в мою нерешительность, сколько в мое нежелание выставить Элси шлюхой перед посторонним человеком. Мне оставалось лишь злиться и ждать. Я то садился на кровать, то вставал и босиком, в пижаме принимался ходить взад и вперед по комнате.
Прошло, должно быть, не меньше часа, прежде чем Нанга наконец погасил свет в гостиной и ушел к себе. Я выждал минут десять, чтобы дать ему улечься в постель, да и самому поостыть после пережитых волнений и унять легкую дрожь, которая обычно охватывает меня в ожидании такого рода свиданий. Потом я стал на цыпочках подниматься по лестнице, держась за перила, чтобы не споткнуться. Когда я добрался до площадки, мои глаза уже привыкли к темноте, и я без труда нашел дверь Элси. Я уже взялся за ручку, как вдруг услышал за дверью голоса. Я застыл на месте. Послышался смех, я повернулся и сошел вниз. Я не сразу направился к себе в комнату, а долго стоял в гостиной. Трудно сказать, о чем я думал в те минуты, — мысли путались у меня в голове. Но, помнится, в конце концов я сказал себе, что слишком тороплюсь с выводами и что скорее всего Нанга просто приоткрыл дверь из соседней комнаты, чтобы пожелать Элси спокойной ночи и перекинуться с ней шуткой. Я решил подождать еще немного, а потом, не таясь, взойти по лестнице и постучаться к Элси. Итак, я вернулся к себе в комнату, зажег лампу на ночном столике, дернув за серебряный шнур, заменявший обычный выключатель, снял часы и положил их рядом на стул. Было около одиннадцати. Я и не знал, что уже так поздно. Вскочив как ужаленный, я бросился в гостиную и хотел было взбежать по лестнице, как вдруг услышал приглушенный голос Элси, самозабвенно выкликавшей мое имя. Теперь, оглядываясь назад, я просто не понимаю, как я мог оставаться в бездействии в ту минуту. На меня напал какой-то столбняк, хотя грудь мою распирало от негодования. Но закипавшая во мне ярость вдруг схлынула, сменившись чувством полной опустошенности. В каком-то умопомрачении я стал взбираться по лестнице, вообразив, что Элси зовет меня на помощь. Но, едва подойдя к двери, я отпрянул, охваченный ненавистью и отвращением, и спустился вниз, чтобы уже не возвращаться.
Я сел на кровать и, сжав голову руками, попытался собраться с мыслями. Но в висках у меня стучало, словно кузнечный молот бил по наковальне, и мысли рассыпались и гасли, как искры. Наконец я сообразил, что нужно действовать, действовать быстро и решительно. Сделав над собой усилие, я встал и принялся собирать свои вещи. Я еще сам толком не знал, что буду делать потом, но это меня не заботило — я был слишком потрясен случившимся. Раскрыв шкаф, я стал аккуратно укладывать свою одежду в чемодан, затем принес все, что оставалось в ванной, и тоже уложил. На это простое дело у меня ушла, должно быть, уйма времени. И все это время я как будто бы ни о чем не думал, а лишь до боли кусал губу да изредка безотчетно приговаривал: «Боже мой!» — или что-то в этом роде. Уложив чемодан, я тяжело опустился в кресло, потом встал и пошел в гостиную, прислушиваясь к тому, что делается наверху. Но теперь там царили тишина и мрак. «Да, черт возьми!» — сказал я сам себе и ушел в свою комнату — ждать Элси. Я был уверен, что она придет, сгорая от стыда и обливаясь слезами, а я выставлю ее за дверь — и больше мы с нею не увидимся. Так я ждал ее, ждал и в конце концов заснул. Очнулся я с тяжелым, гнетущим ощущением, что произошло нечто ужасное — я не мог сразу вспомнить, что именно. Это состояние продолжалось недолго. Я вспомнил — и с новой остротой ощутил всю горечь унижения. Часы показывали начало пятого. Элси не пришла. У меня на глазах закипали слезы — такого со мной давно уже не бывало. Я снял пижаму, оделся и вышел из дома через черный ход.
Я долго бродил по городу, стараясь держаться освещенных улиц. Предрассветный туман мелкими каплями оседал на моих волосах, холодил мой пылающий лоб, и гнев мой тоже остывал. Скоро у меня потекло из носа, и, так как я не захватил с собой носового платка, я высморкался пальцами. Мало-помалу в голове у меня начало проясняться, и я вернулся к действительности. Город просыпался. Мне встретился ассенизатор, он нес на голове бачок с нечистотами. Верхнюю часть его лица закрывала помятая фетровая шляпа, низко надвинутая на лоб, а нос и рот были по-гангстерски повязаны черным платком. Прямо на тротуарах, под маркизами роскошных магазинов спали нищие. Возле урны сидел сумасшедший — он считал ее своей собственностью и неусыпно охранял. Первые автобусы, еще пустые, обгоняли меня. Около шести погасли уличные фонари. Я вбирал в себя эти впечатления вместе со свежим утренним воздухом. Может показаться странным, что человек с такой тяжестью на душе способен обращать внимание на всякие пустяки, совсем как в пословице: на голове несешь слона, а ногой нащупываешь в траве кузнечика. Но видно, так уж устроен человек. Ни одна мысль, как бы значительна она ни была, не может полностью вытеснить другие.
Возвращаясь обратно, я тщетно пытался подобрать слова, которые я должен сказать Нанге. Что до Элси, мне следовало знать, что она самая обыкновенная потаскушка, и чем меньше о ней говорить, тем лучше.
Когда я свернул на улицу, где стоял особняк Нанги, я увидел его у ворот: он явно поджидал меня. Он смотрел в противоположную сторону и не сразу меня заметил. Моим первым побуждением было повернуть назад. Но я тут же овладел собой, да и он оглянулся, увидел меня и пошел навстречу.
— Где ты пропадал, Одили? — спросил он. — Мы… я вот уже сколько времени ищу тебя, еще немного, и позвонил бы в полицию.
— Я не желаю с вами разговаривать, — сказал я.
— Что такое?! Час от часу не легче! Что случилось, Одили?
— Я уже сказал, что не желаю с вами разговаривать, — ответил я холодно.
— Чудеса, да и только! Уж не из-за девчонки ли ты? Но ведь ты сам мне сказал, что между вами нет ничего серьезного. Я затем и спрашивал тебя, чтобы не было недоразумений… Я думал, ты устал и лег спать.
— Послушайте, мистер Нанга, уважайте хотя бы самого себя. Не испытывайте моего терпения, если не хотите, чтобы наши имена попали в газеты.
Даже для меня самого это прозвучало дико. А Нанга был просто ошеломлен, в особенности когда я назвал его «мистер».
— На этот раз ваша взяла, — продолжал я, — но хорошо смеется тот, кто смеется последний. Я вам этого не забуду.
Когда я подошел к дому, я увидел Элси: она стояла в дверях, скрестив руки на груди. Завидев меня, она поспешно скрылась.
Я вынес свой чемодан. Нанга подошел и примирительно положил руку мне на плечо.
— Не прикасайтесь ко мне! — сказал я, отстраняясь от него, как от прокаженного.
Он попятился, улыбка застыла на его лице. Я был доволен.
— Не ребячься, Одили, — сказал Нанга отеческим тоном. — В конце концов, она тебе не жена. Чего ты валяешь дурака? Она мне сказала, что между вами ничего нет, да и ты мне сказал то же самое. Но, как бы там ни было, мне очень жаль, если это тебя задело, беру вину на себя. Я приношу свои искренние извинения и сегодня же приведу тебе полдюжины девочек, хочешь? Можешь баловаться с ними, пока сам не запросишь пощады. Ха-ха-ха!
— В какой стране мы живем?! — сказал я. — И это министр культуры! Помилуй нас бог.
Я плюнул. Плевок был скорее символический, но все же плевок.
— Послушай, Одили! — взревел Нанга, как рассвирепевший леопард. — Я не потерплю дерзостей от такого сопляка, да еще из-за какой-то девки! Понятно? Попробуй только еще оскорбить меня, я тебе покажу! Неблагодарный мальчишка! Вот она, нынешняя молодежь! Подумать только! Ладно, что с тобой говорить… Но если ты еще раз оскорбишь меня…
— Руки коротки, — сказал я. — Вы безграмотный старый… — Я махнул рукой и пошел к воротам, задев чемоданом Дого, кривоглазого телохранителя. Как видно, он услышал нашу перебранку и в одной набедренной повязке выбежал из пристройки для слуг узнать в чем дело.
— Чего он тут разоряется, хозяин? — спросил Дого.
— А! Не обращай внимания на этого идиота, — ответил Нанга.
— Э нет, пусть не думает, что он может безнаказанно оскорблять моего господина! А ну-ка, приятель! — крикнул Дого и бросился вслед за мной. В голосе его звучала угроза.
Я обернулся, но, решив, что не стоит связываться, зашагал дальше.
— Оставь его, Дого. Он и без тебя свернет себе шею. Я сам виноват, что позвал его сюда. Неблагодарная скотина!
Я был уже у ворот, но он говорил так громко, что я слышал каждое слово.
Я взял такси и поехал к своему другу Максвелу. Максвел Куламо, адвокат, был моим однокашником. Мы звали его тогда Кулмакс или Куль Макс, и близкие друзья продолжали называть его так и теперь. Он был признанным школьным поэтом, и я до сих пор помню двустишие, которым заканчивалось его стихотворение, написанное по случаю победы нашей школьной команды в футбольном матче.
Ура нашим доблестным нападающим!