— Да, верно, — просияла Эдна. — Вы мистер Самалу.
Я был вне себя от радости.
— Он самый, — подтвердил я и добавил по-английски, чтобы не понял ее отец: — Ваша память не уступает вашей красоте.
— Спасибо, — сказала Эдна.
Возможно, ее домашний наряд или роль хозяйки, которую она теперь играла, делали ее старше, а быть может, она действительно повзрослела со времени нашей встречи. Во всяком случае, сейчас передо мной стояла красивая молодая женщина, а не девчонка-послушница, только что вывезенная из монастыря.
— Да садитесь же, учитель, — сказал Одо, и мне послышалось в его голосе раздражение. Потом он повернулся к дочери и объяснил, что у меня к ней поручение от Нанги. Она взглянула на меня своими большими сияющими глазами.
— Ничего особенного, — пробормотал я смущенно. — Просто мистер Нанга просил меня зайти, передать вам:привет и узнать, как здоровье вашей матери.
— Передайте ему, что она еще в больнице, — недовольным тоном ответил за Эдну отец. — На ее лекарства уходит пропасть денег, а она в этом году не успела посадить ни батата, ни маниоки.
— Не слушайте его, — вмешалась Эдна, и глаза ее сразу потухли. — Ведь он уже посылал тебе деньги через жену, — сердито сказала она отцу.
— Вы только посмотрите на нее! — воскликнул отец. — По-твоему, кто вчера поел, тот и сегодня сыт будет? Нет, дочь моя, сейчас самое время потянуть с богатого зятя, а уж когда он заберет тебя к себе, пиши пропало. Недаром у нас говорят: если ты не сумел отнять меч у поверженного врага, неужели ты сможешь отнять его, когда враг встанет на ноги? Нет, дочка, ты в наши дела не суйся. Он будет давать, давать и давать, пока я не наемся до отвала. Слава богу, у него добра хватит.
— Извините меня, — сказала Эдна по-английски, а потом объяснила на родном языке, что ей нужно кончить стряпню и до часу отнести еду в больницу, иначе ее не впустят. Она смущенно улыбнулась и вышла из комнаты, а я, глядя ей вслед, отметил, что у нее на редкость красивая фигура.
Некоторое время я оставался наедине с ее алчным папашей. Мы больше молчали. Я беззвучно насвистывал и смотрел, как Одо наращивает веревку и сматывает ее в клубок. Затем в соседнюю комнату снова вышла Эдна и оттуда спросила отца, не забыл ли он угостить человека.
— У меня ничего нет, — ответил он, — но если ты нам что-нибудь принесешь, мы не откажемся.
— Я ведь купила вчера несколько орехов, разве я тебе не сказала?
Она принесла на блюдце орех кола и протянула отцу, а он, скороговоркой пробормотав молитву — наверно, о ниспослании неисчерпаемой кормушки, — разломил его, одну за другой отправил себе в рот две дольки и принялся с громким чавканьем жевать их. Блюдце с двумя оставшимися дольками он передал мне, я взял одну и вернул ему блюдце.
С орехом было покончено, а я все сидел и думал, как мне теперь быть. Встать и уйти? Едва ли это было разумно — следовало все-таки дождаться Эдны, даже если и не удастся поговорить с ней с глазу на глаз. И тут меня словно осенило: почему бы мне не подвезти ее в больницу? Ведь отсюда до больницы добрых две мили, а у меня на велосипеде отличный багажник, к которому можно привязать посуду с едой.
— Раз уж я здесь, — обратился я к своему хозяину, — мне бы следовало навестить мать Эдны, чтобы потом обо всем написать мистеру Нанге.
— Вы не слушайте, что тут моя дочка болтает, — сказал он, поднимая глаза от работы, — а напишите-ка моему зятьку, что эти врачи дерут с меня шкуру.
— Напишу непременно, — заверил я его. Мне было ясно, что, каков бы он ни был, мне придется считаться с ним, если я хочу подъехать к его дочке.
Эдну мое предложение нисколько не удивило; как видно, она была очень доверчива, и это был добрый знак. Я привязал бидон с едой к багажнику и, так как у самого дома земля была неровной, вывел велосипед на дорогу; Эдна в красно-зеленом цветастом платье шла рядом. Вскочить на велосипед с привязанным к багажнику бидоном и девушкой на раме было невозможно, но я нашел выход: сел в седло и уперся ногой в землю, удерживая велосипед в равновесии, а когда Эдна примостилась на раме, оттолкнулся и поехал. Эдна сидела так волнующе близко ко мне, чуть ли не в моих объятиях, и запах ее волос так меня пьянил, что в другое время у меня, наверное, голова бы кругом пошла, но сейчас мне было не до того. Дорога в больницу шла по холмистой местности, и я скоро выдохся, но мне совсем не хотелось признаваться в этом перед своей пассажиркой. Хотя сердце так и прыгало у меня в груди, я не останавливаясь одолевал один подъем за другим, и, конечно, это было просто глупо.
— А вы сильный! — сказала Эдна.
— Почему? — спросил или, вернее, выдохнул я, переваливая через очередной пригорок.
— Вы уминаете все эти холмы, словно батат.
— Не заметил никаких холмов, — отвечал я, несколько отдышавшись, так как мы теперь легко катились под горку. Но не успел я договорить, как на дорогу выскочила какая-то шальная овца с ягнятами. Я резко затормозил. К несчастью, Эдна опиралась спиной на мою левую руку, так что я сумел нажать на тормоз только правой рукой. В результате велосипед и мы рухнули наземь. Падая, Эдна закричала: «Что скажет отец!» — или что-то в этом роде. Она отлетела далеко в сторону, и я, вскочив на ноги, кинулся к ней. Потом я оглянулся назад и увидел вывалянные в песке клецки и лужицу пролитого супа. Чуть не плача, я стоял и смотрел на следы катастрофы, кусая от досады губы. Тут Эдна разразилась истерическим смехом, и это совсем меня доконало. Я боялся взглянуть на нее. Не поднимая глаз, я забормотал какие-то извинения.
— Вы не виноваты, — сказала Эдна, — все эта глупая овца.
Покосившись в ее сторону, я увидел, что она наклонилась и разглядывает свое колено — оно было расцарапано.
— Боже мой, Эдна, что я наделал!
Она поспешно опустила подол, подошла ко мне и стала оттирать огромное бурое пятно, красовавшееся на моей новой белоснежной рубашке. Потом подняла бидон и принялась листьями счищать с него песок и остатки супа. К своему удивлению, я услышал, что она плачет и бормочет что-то вроде: «Бедная моя мама, она умрет от голода». Мне кажется, в действительности она плакала от унижения: остатки жалкого завтрака, разбросанные по земле, ясно свидетельствовали о бедности ее семьи. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, ее слезы ужасно расстроили меня.
— А что, если отнести ей хлеба и банку консервов? — спросил я. — Это можно купить по дороге.
— Я не захватила денег, — сказала Эдна.
— У меня есть при себе немного. — Я вздохнул с облегчением. — Кстати, мы купим что-нибудь, чтобы смазать ваше колено. Эдна, дорогая, мне ужасно жаль, что так получилось.
Глава десятая
После этого происшествия я уже не мог поговорить с Эдной так, как хотел. Но мне удалось выведать у нее, что первый день рождества она проведет в доме миссис Нанга, будет помогать ей по хозяйству, и я решил явиться туда с визитом.
На рождество в Анате, как и во многих других поселках в нашей части страны, прибавляется народу, на улицах царит оживление. Молодые люди и девушки, уезжающие работать в город, возвращаются домой с кучей денег, которые они тут же спускают. Приезжают на каникулы школьники, студенты специальных учебных заведений и те немногие счастливчики, которым удалось попасть в университет. Вся эта хорошо одетая, уже вкусившая иной жизни молодежь сразу меняет облик нашей деревни, придавая ей веселый и праздничный вид. Парни, которых я встречал в этот день, щеголяли в итальянских ботинках и узеньких брючках, а у девушек были накрашенные губы и гладкие прически — они научились выпрямлять волосы горячими щипцами. Я даже видел девицу в брюках — это был уже верх дерзости.
Я пришел в дом Нанги около одиннадцати. Эдна еще не появлялась. Вместо нее я застал в гостиной какого-то молодого человека, от которого за милю разило водкой; он громко разглагольствовал и требовал, чтобы миссис Нанга дала ему выпить. Судя по виду, он был мелким городским торговцем. Миссис Нанга обращалась с ним спокойно и твердо. Видно было, что все это ей не в новинку. Пожив год-другой в богатстве, поневоле научишься отваживать менее удачливых сородичей.
— Дай мне пива! — икая, кричал молодой человек. — Достопочтенный мистер Нанга мне брат, у него есть шиши, а у меня нет ни шиша.
Он первый рассмеялся своей шутке и перевел на меня осоловелый взгляд. Я не мог удержаться от улыбки — наши торговцы славятся по всей стране своим балагурством и изворотливостью.
— Да, у меня нет ни шиша, — повторил он. — Бутылка пива стоит пять шиллингов, для почтенного мистера Нанги это не расход, у него денег — завались. Видали, какой дом затеял? В четыре этажа! Прежде, бывало, если кто построит двухэтажный дом, так весь город бежит смотреть. А мой родственничек размахнулся на четыре этажа! Я бы мог напроситься к нему жить. А я чего прошу?… Всего-навсего одну бутылку пива, обыкновенного пива за пять шиллингов.
— А почему бы вам и в самом деле не жить вместе с нами? — спросила миссис Нанга, чтобы переменить разговор. — Разве брат выгонит из дому брата?
С минуту он размышлял, склонив голову набок.
— Нет, не выгонит, — сказал он наконец. — Ваша правда, это мой дом.
Новый дом Нанги, о котором шла речь, великолепное четырехэтажное здание в современном стиле, строился неподалеку от его нынешнего дома и впоследствии попал во все газеты. Оказывается, он был не чем иным, как взяткой от европейской строительной фирмы «Антонио и сыновья», получившей от Нанги полумиллионный подряд на постройку Национальной Академии наук и искусств.
Я пробыл у миссис Нанга добрых два часа, пока наконец не приехала Эдна в посланной за нею машине. За это время я успел раздать три шиллинга трем ватагам мальчишек, которые являлись со своими танцорами в масках. Последнего танцора, в съехавшей набок маске и с огромным накладным пузом, мальчишки привели на веревке и обращались с ним так, как взрослые обращаются с настоящей ритуальной маской, буйство которой внушает страх. Дети били в барабаны, гонги или просто в металлические пепельницы и пели: