сь, шумно вздохнул. Как ни крепился хилиарх, боль, причиненная огорчениями нынешнего дня, настойчиво рвалась наружу.
Грузный, носатый, угрюмый, сидел он, неловко поджав хромую ногу, в перекосившемся под его тяжестью кресле. И Динамия поняла, что хилиарха гнетет забота.
Она спросила с невыносимой нежностью:
— Чем расстроен, дорогой?
— Асандр, кажется, проведал о моих планах, — уныло ответил Скрибоний.
И не спеша рассказал ей о ночной прогулке Поликрата, четырех пиратах, Гиппонакте и убийстве Филла. Выслушав тысячника, Динамия тоже помрачнела, задумалась. Через некоторое время задала вопрос:
— Подкупил лекаря?
Скрибоний отрицательно покачал головой.
— Обещал подумать. Потом отказался. Видно, Асандр заплатил больше.
— Отказался? — Динамия встревожилась. — Почему ж не убрал до сих пор?
Скрибоний удивленно приподнял мохнатые брови:
— Зачем?
— Как зачем? — Испуганная, она вскочила с постели и остановилась перед ним, забыв, что совершенно обнажена. — Лекарь выдаст тебя Асандру!
— Не выдал же. — Скрибоний пожал плечами. — Боится меня.
Устранить царя преступной рукою лекаря — то была затея Динамии, настойчиво толкавшей любовника на неверный путь; хилиарх отнесся к делу слабовольно, без огня, забросил на половине, так как искал совсем другое.
— Боится! — вскричала Динамия. — Сегодня боится — завтра осмелеет. Чего бояться, если тебя схватят тут же после доноса? Благодари олимпийцев — лекарь еще не сообразил, что ему нечего опасаться. Избавься от иудея, пока не поздно. Уничтожь сегодня же ночью. Слышишь? — сказала она властно. — Нынешней же ночью. Иначе утонешь сам и меня под воду потянешь.
— Не выдаст, — неуверенно сказал хилиарх, несколько встревоженный опасениями царицы. — Не глуп. Ведь Асандр и его возьмет за шиворот — почему раньше не признался. Укрывательство.
— Эх, мальчишка! За доносы прощают. Где ты родился?
Хмурая, сердитая, она села на постель, сомкнула на коленях руки и уставилась в пространство.
«Такова твоя привязанность ко мне! — злобно подумал хилиарх. Выходка царицы задела его самолюбие. Мужчины любят, чтобы их любили даже те женщины, которых они не любят. — Сейчас только извивалась передо мной, как наяда. Но едва почувствовала опасность — сразу превратилась в сварливую мегеру. Никого тебе, блудная сука, не нужно, кроме себя. И случись беда, продашь меня, не задумываясь. Лишь бы самой уцелеть. Эх, женщина…»
— Я недовольна тобой! — бросила Динамия резко. — Почему не уберешь Асандра? Неужели так трудно прикончить дряхлого, немощного старика?
Бедный Асандр ошибался, полагая, что Динамия не вмешивается в дела.
Скрибоний потемнел от гнева. Много она понимает, жирная курица! Он проворчал, сцепив зубы:
— Уничтожить Асандра легко. Но последствия? Ты не думаешь о них!
— Последствия? Мы договорились: устранив Асандра, женишься на мне, станешь правителем Боспора. Чего ждешь?
— Все это гладко на словах, — Скрибоний тяжело задвигал желваками. — Зарезать обыкновенного человека — одно, убить царя — другое. Тут необходима осторожность.
— Кого боишься? Под твоей рукой — тысяча двести преданных солдат. Пусть только кто-нибудь выразит недовольство — сотрешь с лица земли.
— Преданных солдат, — повторил хилиарх с горечью. — Наемник предан золоту. Он служит тому, кто хорошо платит. А твой супруг богаче меня. Я не уверен даже в своих солдатах. Что же говорить о тех, которые подчиняются другим начальникам?
— Скажи лучше — просто трусишь! — крикнула Динамия.
Хилиарх, старавшийся до сих пор держать себя в руках, вспылил. Он зарычал с яростью, как цепной пес:
— Безумная! Население Боспора состоит не только из меня и тебя. Ясно? Помимо Скрибония и Динамии, здесь живет греческая знать. Она до дрожи в пальцах боится скифов и потому с надеждой глядит на Рим. Здесь живут скифы и маиты. Они люто ненавидят верхушку боспорян и потому готовы загрызть ее покровителей римлян. Ясно? Здесь живет, кроме того, городская чернь. Она ненавидит и знать, и римлян, и скифов и стремится, по примеру Херсонеса, установить в стране свою власть. И здесь живут рабы, которые ненавидят всех и помогут любому, кто пообещает им свободу. И где-то существует, наконец, Рим, который вечно сует длинный нос в боспорские дела. Чтобы прочно усесться на троне Боспора, надо склонить на свою сторону и Рим, и знать, и скифов с маитами, и чернь, и даже рабов. Как-то суметь всех примирить на время, пока мы не свяжем и тех, и других, и третьих по рукам и ногам. В одной столице сорок тысяч жителей — необходимо перетянуть их к себе. Заручиться их поддержкой. А для этого следует терпеливо, с мудрой осмотрительностью вести среди населения тайную работу. На такую работу требуется время. Надо готовиться, ждать, когда выпадет случай, удобный для переворота. Вот почему я медлю. Осторожность — не трусость, госпожа. Ясно?
— Ясно, — улыбнулась Динамия.
Она слушала хилиарха, доверчиво раскрыв рот. С каждым словом Скрибония глаза царицы все. больше загорались. Он покорил женщину тонким, изворотливым умом, прозорливостью, дальновидностью и душевной силой.
И даже то, что он, выйдя из себя, смело обозвал царицу «безумной», как какую-нибудь блудливую служанку, пришлось ей по душе, сладко растревожило извращенное воображение.
Именно такой человек достоин быть властелином Боспора, супругом внучки Митридата Евпатора. Милый! Как он хорош, когда сердится. Это бес, а не мужчина. Задыхаясь от желания, царица обняла Скрибония за могучую волосатую шею, прошептала на ухо:
— Прости. Я была неправа. Отныне — я твоя рабыня, мой благородный лев. Поступай, как знаешь. Тебе нужны деньги? Завтра получишь целый мешок золота. Я отдам на доброе дело все свои драгоценности. А сейчас… иди ко мне! Иди же…
Скрибоний вернулся в казарму через три часа. Он не сразу лег спать. Пришлось искать Филлу заместителя. Нашелся. За деньги все найдешь.
Это был маленький, вертлявый, безбородый человек с толстым задом и крашеными бровями. Дух знает, откуда берутся подобные слизняки. Ясно, для чего отиралась в казарме, меж здоровенных солдат, эта яркокрылая мошка, не способная, кажется, и щита приподнять с земли.
Но Скрибоний разбирался в людях. Как раз среди таких вот слабосильных проныр и встречаются непревзойденные мастера ножевых драк и убийств из-за угла.
…На рассвете городская стража обнаружила в тихом переулке тело придворного лекаря Давида, сына Исроэла.
Давид, сын Исроэла, был убит точным ударом в затылок. Труп лежал совершенно голый. При нем не оказалось никаких вещей. Очевидно, возвращаясь от любовницы, толстогубой Федры, лекарь Давид, сын Исроэла, попал в руки следивших за ним грабителей. Так, во всяком случае, решила стража.
— Вот до чего доводят бабы! — вздохнул Асандр, узнав о гибели врача. — Сидел бы дома, собачья кровь, — жив бы остался. Придется искать другого эскулапа. А ты, — с укоризной повернулся старик к начальнику городской стражи, — ты сегодня же удвой число коллакретов, несущих охрану улиц. Что такое? Совсем распустилась чернь. Вечером зарезали кого-то у Скифских ворот. Ночью нападают на царского лекаря… Позор! Скоро сам царь, пожалуй, не сможет спокойно пройти по Пантикапею. Навести порядок!
Ночь прохладна, не очень темна. Луны еще нет, зато и небе — черно-синем, прозрачном, словно агат — сверкают гирлянды планет и звезд: бело-голубых, красноватых, желтых.
На юго-востоке, в перекошенном конусе Девы, горит Юпитер. К полуночи он поднимется в южную часть неба. За ним, как бы двигаясь по его мерцающему следу, между тремя огненными точками Змееносца и пылающей россыпью Стрельца покажется Сатурн.
Медленно, с холодным космическим спокойствием перемещаются далекие звезды и планеты. Под утро засияет луна Селена. Значительно левее Сатурна, у Козерога, зловеще блеснет кровавый Марс.
И уже в лучах утренней зари, затмив далеко разбросанные искры Водолея, взойдет красавица Венера.
Море слегка шумит. Слабый ветер доносит из глубины полуострова терпкий запах молодой полыни. Почти неуловимо благоухают соцветия-корзиночки бело-желтой ромашки и юная листва мать-и-мачехи.
Издалека слышатся крики жеребят и фырканье кобылиц: где-то в степной лощине — селение оседлых скифов.
Четыре греческих рыбака лежат на берегу, возле разрушенного временем старого пограничного вала.
Он преграждал когда-то кочевым отрядам доступ в Пантикапей. Теперь местные скифы покорились, взялись за земледелие. Западный рубеж Боспора отодвинулся до Киммерика, а лет двадцать назад — к Таврским горам, за Феодосию, где царь Асандр построил новый, третий по счету, каменный вал.
Вытягиваясь из щелей меж распавшихся и обомшелых известковых глыб, над травой нависают тонкие, покрытые мелкой листвой побеги дикого шиповника. Под ними и укрылись эллины.
Костер не горит — огонь может привлечь морских или степных бродяг. Ночью у берегов Меотиды небезопасно. Было бы тепло под шерстяным плащом, но горек, леденит сердце разговор о многотрудной рыбацкой судьбе.
Дребезжащий старческий голос:
— Не зря говорят: живем не как хочется, а как можется. Оскудевает море. Помнится, раньше я ловил втрое больше рыбы. Жил в достатке. Эх, как я любил жареную скумбрию! Ныне — худ и наг, хотя целый день провожу на воде.
Второй голос — судя по силе, принадлежащий человеку средних лет:
— Море не оскудевает. Сельди достаточно. И кефали, и ставриды. Вот беда — рыбаков много развелось. Что у нас? Дырявая лодка да невод гнилой. У толстосумов же — суда быстроходные, огромные сети, их рабы выходят на промысел даже в бурю. Принид, купец из Мирмекия, так разбогател, — солит рыбу в ямах, вырытых прямо у берега. Одна яма может вместить столько сельди, сколько нам вместе не наловить и за полгода. А у Принида — пятнадцать таких ям! Тяжелые настали времена. Кто был сыт — еще больше разжирел, кто был неимущ — совсем обнищал.
Молодой голос:
— А все из-за Асандра, чтоб ему пропасть! Обнаглели при нем эвпатриды.