Даже захудалые бедняки, — те из них, которым не помешало какое-нибудь спешное дело (у кого мало денег, много забот), не остались сегодня дома — государство рассматривало театр как средство воспитания граждан и выдавало неимущим особую сумму для посещения поучительных зрелищ.
Шла Эврипидова «Ифигения в Авлиде».
Содержание трагедии было знакомо херсонеситам по известной легенде о Троянской войне.
…Незапамятные времена. В бухте Авлиды тесно от ахейских (греческих) кораблей. Протяжные крики воинов, стук щитов, скрежет мечей. Вождь ахейцев Агамемнон собирается отплыть на судах к городу Трое.
— Отомстим фригийцам за похищение красавицы Елены! — единодушно твердят вооруженные до зубов мужчины.
Но эллинам не удается покинуть гавань. Богиня Артемида разгневана. Она не желает падения Трои и устраивает полное безветрие. Беспомощно обвисли паруса ахейских кораблей. Жрец Калхас объявляет волю Артемиды: безветрие прекратится, если Агамемнон заколет в жертву божественной охотнице дочь Ифигению.
Вождь ахейцев потрясен. Ему жаль юную дочь. И в то же время он обязан исполнить долг перед Элладой. С болью в сердце отец убеждает Ифигению согласиться на жертву. И девушка, после мучительных колебаний, приходит к решению мужественно умереть ради блага родной страны,
На площадке разыгрывались захватывающие сцены. Клитеместра, супруга Агамемнона, стыдила мужа. Рыдала Ифигения. Ее жених Ахиллес грозился выступить против всей ахейской рати.
Амфитеатр, погруженный в тишину, прерываемую изредка чьим-нибудь судорожным вздохом, напряженно следил за ходом событий, и если одни безмолвно, в душе, защищали дочь, то другие кратким возгласом одобряли действия отца.
— Я считала Сафо лучшей поэтессой в мире, — задумчиво проговорила Гикия по пути домой. — Неужели я… ошибалась? Нет, не может быть. Ведь любовь — такое счастье! — Она с нежностью взглянула на Ореста, потом нерешительно опустила глаза. — А долг? — произнесла женщина с некоторым удивлением. — Или… долг выше? Какая сила духа была у древних! Не пощадить родную дочь ради спасения отчизны.
Гикия прочитала наизусть слова Агамемнону:
Ты видишь — там и корабли, и войско,
И меди блеск на витязях Эллады?
Пойми ж меня: к твердыням Илиона
Им нет пути, вовеки им не взять
Троянских стен, коль я, презрев пророка,
Тебя богине в дар не принесу.
— А Ифигения? — продолжала Гикия. — Ее речь, обращенная к матери, врезалась мне в память:
Разве ты меня носила для себя, не для отчизны?
— Нет, Эврипид, пожалуй, не уступит Сафо, — заключила Гикия, все еще, однако, колеблясь.
Она поначалу досадовала на присущий творчеству Эврипида излишне подробный разбор переживаний героев, их душевный разлад, раздвоенность, нарушение цельности внутреннего облика изображаемых людей.
Но, подумав, Гикия поняла, что противоречивость в настроениях Ифигении оправдана событиями и только подчеркивает умение афинского трагика показывать человеческую душу.
— Ты подумай, Орест, — сказала Гикия, — Эврипид жил давно, почти четыреста лет назад… и все же его произведение трогает до глубины сердца не только меня, не только отдельных людей — оно волнует всех, весь народ и сейчас. Почему? Мне кажется, потому… что он писал на вечную тему — любовь к родной земле. Любовь к родной земле, — повторила она с удивившей Ореста проникновенностью. И опять сказала с восхищением, вспомнив Ифигению: — Какая сила духа! И это сделала женщина…
— Миф. Т-так не бывает, — отозвался Орест равнодушно. Однако в голосе его не слышалось прежней предубежденности. Он, кажется, понемногу оживал.
— Но может быть! — возразила Гикия. И добавила тихо: — Во имя свободы Херсонеса и я, наверное, поступила бы так же.
Она гордо вскинула голову.
Гикия уже забыла, как еще недавно говорила отцу «нет», когда Ламах настаивал, чтобы дочь ради блага Херсонеса вышла замуж за боспорского царевича. Женщина постепенно и незаметно для себя менялась.
Орест, впервые за время их супружества, обратил на Гикию долгий изучающий взгляд.
Может быть, он поверил ей. Но, разумеется, ему и в голову не пришло тогда, как быстро и страшно сбудутся слова жены.
Гикия собиралась еще что-то сказать, но тут ее окликнули:
— Дочь Ламаха!
Женщина обернулась.
Перед нею стоял Сириск, тот самый земледелец из Керкинитиды, что подарил ей когда-то пучок редиса. Отец Диона. Старик заметно осунулся, сгорбился за два месяца.
— Радуйся, красавица, — угрюмо поздоровался Сириск и с неприязнью покосился на Ореста. — Это муж твой?
— Да, отец, — смущенно ответила Г икия.
— А-а… Ну, что ж, на доброе счастье! — Старик еще больше помрачнел и поплелся прочь.
— Постой, отец! — Гикия почувствовала недоброе. — Как живет твой сын?
Сириск остановился, пожевал дряблыми губами и горестно вздохнул.
— Дион болен. Слег, ничего не ест. Смерть близко. Водили в храм Девы — не помогает. Видно, без сына останусь. Куда потом деваться? Я уже стар, еле ноги таскаю.
Керкинитидец, не оглядываясь, побрел в гавань.
Гикия оцепенела.
«Из — за меня», — подумала она с горечью. Женщина поглядела на Ореста. Ко всему безразличный, холодный, он застыл у колонны и рассеянно смотрел куда-то перед собой.
«Дева! — Гикия понурилась. — Одни гибнут из-за любви. Другие и слышать о ней не хотят. Что же такое любовь?»
Сердце женщины будто закаменело. Гикия больше ни слова не сказала сыну Раматавы. В груди тупо ныло от обиды, неприязни к этому бездушному истукану.
Но когда, вернувшись домой, Орест опять уселся у окна и уставился бессмысленными глазами в пустое небо, хмурый, потерянный, глубоко несчастный, сердце Гикии вновь отмякло. Она заплакала от жалости к мужу.
Наблюдая за боспорянином из угла, Гикия напряженно думала.
Пусть посещение театра не совсем всколыхнуло Ореста, не вывело пока из внутреннего оцепенения. Зато от морского ветра у него посвежело лицо. Он даже плечи расправил. Но главное — кажется, задумался. Для начала — и это достижение. Рано или поздно она добьется своего!
Она велела Клеаристе убрать из отведенных им комнат все глиняные бутыли с вином. Только одну небольшую вазу Гикия сама спрятала, на всякий случай, в потайной нише.
Вечером Гикия заметила, что Орест почувствовал беспокойство. Он отошел от окна и стал слоняться по дому, не находя себе места. Губы его высохли, он вполголоса бормотал ругательства. Боспорянина изнуряла жажда.
И только тогда, когда он, весь взъерошенный, бледный, дикий, свалился на ложе и принялся ожесточенно рвать зубами дорогое покрывало, Гикий подала ему кубок вина.
Орест кинул на женщину мутный взгляд, одним глотком опорожнил кубок, успокоился и заснул.
И опять она просидела у его ног до рассвета.
Через несколько дней по настоянию жены Орест посетил вместе с ней одну из херсонесских школ.
Школа помещалась на главной улице недалеко от Монетного двора. Орест заметил у входа мраморный бюст Аполлона, покровителя наук.
…Эллины не баловали детей.
Дома за малейшую провинность их наказывал отец, в школе — учитель.
Мальчишек, не обращая внимания на крик и слезы, купали в ледяной воде, полуголыми выгоняли на улицу в самый холодный день. Грек, если он, конечно, не умирал от подобного закаливания, вырастал крепким, выносливым, способным перенести всяческие невзгоды.
Граждане Херсонеса отдавали сыновей, достигших семилетнего возраста, в руки мудрых наставников, которые с помощью увесистых палок и прочих учебных пособий терпеливо вдалбливали в головы малышей разнообразные знания.
Через девять лет столь заботливого воспитания подросток выходил из школы со спиной, более пестрой, чем змеиная кожа, зато умел отлично читать, писать, считать, петь, а также играть на кифаре.
Правда, не всем удавалось получить образование — дети неимущих родителей, усвоив за три года грамоту, оставались дома, чтобы научиться у своих отцов лепить кувшины, пахать землю или пасти скот.
…Учитель Дриас — пожилой, усталый человек — приветливо встретил дочь первого архонта и сына боспорского царя.
Он долго благодарил за честь, которую они оказали ему, заглянув — слава Аполлону! — в его скромное заведение.
Все школы Херсонеса принадлежали частным лицам, их владельцы соперничали между собой и очень дорожили мнением граждан. Поэтому-то Дриас так обрадовался — неожиданное появлений столь важных посетителей как бы унизило его недругов и возвысило Дриаса в глазах завистников.
Усадив Ореста и Гикию на скамью для почетных гостей и сам опустившись в кресло с прямой спинкой, Дриас принялся громко, нараспев, читать ребятишкам, разместившимся вокруг на низких стульях, отрывки из поэмы древнего автора Гесиода «Труды и дни».
Эта поэма считалась очень полезной для детей, так как учила их повиновению, трудолюбию, давала много ценных советов по ведению хозяйства:
Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно жизнь
Проживает, подобно безжальному трутню, который,
Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.
Так полюби же дела свои вовремя делать и с рвеньем —
Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары.
Труд человеку стада добывает и всякий достаток.
Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям; бездельники всякому мерзки.
Нет никакого позора в работе — позорно безделье…
Каждый прочитанный отрывок учитель сопровождал необходимыми разъяснениями и соответствующими поучениями, благодаря чему урок напоминал бы проповедь, если б Дриас, обращаясь к тому или другому подростку, поменьше употреблял нижеследующие ласковые выражения:
— Дрянь!
— Лодырь!
— Замолчи, пока меня не вырвало желчью!
— Где мой бич, я тебя сейчас выдеру.
Причем угрозы не оставались без осуществления. Под конец урока один из крепких ребят по указанию наставника подхватил провинившегося товарища на спину, другой схватил за ноги и оттянул их вниз, чтобы шалун не брыкался. Учитель же, задрав озорнику хитон, старательн