— Что ж, пойдем, — сказала воспитательница и взяла Санька за руку.
“Дядя” заторопился, сказал: “Ух!” — и влез в машину, торопливо сдавшую в открытые ворота. Снова что-то загудело, ворота задвинулись и громко клацнули. Санёк глядел на то место, где только что стояла машина, и ничего не понимал.
— А папа? — спросил он у воспитательницы.
Та поглядела на него сверху и пожала плечами, словно не понимая, о чем ее спрашивают.
— Иди, поиграй с детьми, — сказала она.
— Где папа? — повторил Санёк, чувствуя, что происходит какой-то обман. Если папа вернулся с фронта, если мама вернулась из командировки, то зачем его привезли сюда на такой красивой машине? Почему здесь ребята и большие, и совсем маленькие ходят вместе?
Воспитательница исчезла. Санёк решил добиться какой-то ясности и пошел искать воспитательницу, которая так неожиданно и поспешно его покинула. Но он запомнил только белый халат. Ему даже показалось, что у женщины нет лица — одно красноватое пятно, как у военных людей, которые ловили разбойника в овраге.
Он обращался к каждой воспитательнице в белом халате, но никак не мог добиться понятного ответа. Он объяснял, что “дядя” привез его к папе, что он приехал на большой и красивой машине с разноцветными ободочками на задних фонарях, и “дядя” с собачьей лапой говорил, что папа здесь, что он вернулся с фронта. А в ответ слышал лишь одно:
— Иди, мальчик, поиграй с детьми.
Тогда для большей ясности он спрашивал, где мама. Наверняка она тоже вернулась из командировки, если папа вернулся с фронта. Ему отвечали:
— Она, наверное, не вернулась.
Оказалось, что это был не детский сад, а детприемник-распределитель. И отсюда ребят никто к вечеру не брал, так как забирать было некому. И потому ночью все спали в общей большой палате, а мертвого часа вообще не было.
Саньку приснился “дядя”; он смеялся, прятал за спину свою собачью лапу и приговаривал:
— Не покажу! Не покажу!
Ребята, как скоро выяснилось, менялись каждый день: одни приходили, другие уходили — не то что в детском саду, где Санёк помнил в лицо каждого. Тут он запомнил только большого мальчика с круглым бледным лицом и его маленькую сестренку. Они сидели за обеденным столом напротив. На завтрак каждому выдавали квадратик масла, и мальчик свой квадратик размазывал пальцем на хлебе сестренки, поверх ранее размазанного. Делал он это с непонятной Саньку аккуратностью. Санёк запомнил длинный палец с плоским ногтем и жалел, что ему не о ком заботиться и некому так ровно намазывать свое масло.
Мальчика звали Витей — так он назвался, — а девочку Фаей, но он ни с кем не хотел дружить: ему хватало сестренки, которая еще не умела говорить и звала его “мамой”.
Санёк обращался ко всем взрослым — и воспитательницам, и “дядям” — все, выслушав его вопрос, пожимали плечами и старались поскорее уйти. Только один “дядя” сказал:
— Вот ты-то мне и нужен.
Санёк обрадовался: сейчас, наверное, все прояснится, и “дядя” отведет его к отцу.
— Пойдем, Александр... Как тебя по отчеству?
— Степан Григорьевич.
— Понятно. Пойдем, Александр Степанович, надо нам перво-наперво сфотографироваться. Это в обязательном порядке, сам понимаешь.
Санёк не понимал, но зачем-то кивнул: хотел понравиться “дяде”, который согласился говорить с ним.
Зашли в темноватую комнату с креслом и квадратным фотоаппаратом на трех ножках.
Санёк однажды фотографировался. Он был тогда с длинными волосами, в матроске и значком на цепочке “Готов к противохимической обороне”. Где теперь этот красивый значок? Санька куда-то посадили и дали в руки плюшевого медведя. Фотограф вертел перед ним зайцем и приговаривал: “Зайка-мозайка!” После фотографирования его повели в парикмахерскую и постригли, и он сказал:
— Теперь я мальчик.
Это пострижение было очень важным событием в его жизни: ведь его дразнили девочкой.
Здесь все было то же, что и в довоенной фотографии, только без медведя и зайца.
— Садись, Александр Степанович, на это кресло. Так. Хорошо сидишь. Теперь мы цифры поставим.
Санёк очень заинтересовался откидной планкой с набором цифр, а “дядя” продолжал объяснять:
— Последнюю цифру восемь меняем на девять. Теперь двигаем эту штуковину тебе на грудь. Чего голову повесил? Подними подбородок и гляди на мой палец. — “Дядя” выставил большой палец. — Очень хорошо! — Отвел планку с цифрами. — Слезай, я тебя провожу.
— Куда? — дрогнувшим голосом спросил Санёк.
— Куда надо, туда и провожу. Пойдем.
“Дядя” вывел Санька в коридор.
— Где папа?
— Беги, Александр Степанович, по коридору прямо.
Санёк обрадовался и побежал по темному коридору, но попал в комнату, полную ребят, и решил, что вышла путаница. Пустился в обратный путь, но воспитательница в белом халате остановила его.
— Ты куда?
— К папе.
— Все обедать! — ответила женщина, сделав вид, будто не слышит Санька.
Единственный знакомый мальчик Витя и его сестренка Фая, которая не умела еще говорить, внимательно выслушали его, и Витя сказал:
— Какой там папа! Здесь сироты, ни у кого нет ни отца, ни матери.
— У меня есть мама, — горячо возразил Санёк, — она в командировке, и папа — он воюет, но приехал.
— Наверное, твоего папу на фронте убили, как моего, а мать или умерла, или ее посадили.
Санёк растерялся, не зная, что сказать, а Витя зевнул и похлопал себя ладонью по раскрытому рту.
— Куда посадили?
— Куда-куда! — передразнил Витя и сложил пальцы решеткой.
— Не могли ее посадить! Она не разбойник! — рассердился Санёк.
Витя как-то по-взрослому улыбнулся и зевая произнес:
— Охо-хонюшки! — поднял с земли прутик, выпавший из веника и подал Фае, которая очень обрадовалась прутику. — Еще как могли.
— За что?
— За то самое! — огрызнулся Витя, которому надоело вести этот неинтересный ему разговор.
И повел сестренку к единственной березе у высокого забора. Он часто там сидел с Фаей, показывал ей цветы, листики, муравьев и дразнил соломинкой жука.
Санёк не знал, что на него заведено дело № 6129 (эта цифра была и на фотографии).
Дело выглядело так: папка с номером дела, а внутри бумаги.
На одной сверху фиолетовая печать и ниже от руки:
“Начальнику Детского Приемника УИТЛ (Управление исправительно-трудовых лагерей) КНКВД СССР (Комитет народного комиссариата внутренних дел) лейтенанту милиции т. Строганову № 14/509Ю г. Москва.
ХОЗУ (какое-то управление) НКВД просит принять во вверенный Вам детский приемник Александра Степановича С... шести лет, родители которого репрессированы органами Народного комиссариата внутренних дел.
Лейтенант госбезопасности Голиков
Инспектор ХОЗУ Осипов
Следующий лист дела — анкета. Вверху номер 6129.
ФИО... С... Александр Степанович
Социальное положение.... Нищенствующий элемент
Начато...
окончено...
На.... листах.
Место для фотографии.
Третий лист дела — акт.
Акт о приеме ребенка в детский распределитель.
Мною дежурной Центрального Детского приемника-распределителя Тростянской в присутствии помощника дежурной Кореневой, проживающей в общежитии ВОХР (Военизированной охраны) составлен акт в том, что в указанное время в приемник был доставлен сотрудником НКВД тов. Осиповым ребенок, оказавшийся Александром Степановичем С... 6 лет.
Ребенок одет: ботинки старые, чулки, короткие штанишки (ветхие), зеленая курточка.
При осмотре вещей ничего не обнаружено.
Подписи.
на четвертом листе результаты опроса задержанного.
Место рождения... Не известно
Особые приметы... Нет
Отец Степан Григорьевич
Мать Антонина (отчества не знает).
Местожительство и где работали родители... Не знает
Где проживал до ухода из дома... Находился в д/саду, направлен ХОЗУ УИНКВД в Д/дом.
Данные о судимости и приводах..... нет
Заключение санчасти... Состояние здоровья ребенка в момент приема... Здоров.
* Документ подлинный, сохранены номера и фамилии.
Когда кругом все зашевелились, загалдели, заплакали, а воспитательницы в белых халатах заговорили: “Собирайтесь! Едем!”, Санёк даже обрадовался. Если куда-то едем, то значит, как говорил “дядя” с собачьей лапой, куда-то приедем. То есть — приедем к папе, к отцу. Если дорога не к нему, зачем ехать? Одно непонятно: как собираться? А “тетя” в белом халате все повторяла свое: “Собирайтесь, собирайтесь!”
Отец иногда шутил: “Нищему собраться — только подпоясаться”, а Санёк, по делу на него заведенному, значился даже не нищим, а “нищенствующим элементом”, то есть у него нечем было и подпоясаться. Но ничего этого Санёк, разумеется, не знал — знала военная женщина с красноватым лицом и красной папкой с делами на ребят, которых принимала для отправки в город Чкалов в центральный детский распределитель. Санёк вообще ничего не знал и даже обрадовался, когда дошкольников построили в колонну по двое и приказали держать друг друга за руку, чтобы не потеряться и, главное, для удобства подсчета.
Санёк пристроился к Вите с Фаей, единственным, кого знал, хотя Витя не очень лез в друзья, то есть вообще не лез, а избегал любого приятельства.
— Держитесь за руки! — повторила воспитательница в белом халате, а военная “тетя” в гимнастерке и блестящих сапогах, чем-то неуловимо похожая на тех военных людей, что ловили в овраге разбойника, молча глядела на ребят спокойными серыми глазами и время от времени раскрывала папку.
Вот все пошли. Куда? Зачем? Санёк не понимал, что происходит, но движение успокаивало: вдруг к папе, как обещал “дядя” с собачьей лапой. Но тут же шевельнулись и некоторые сомнения: не могут все дети идти к папам. Санёк отвлекся от своих мыслей на шевеления, лица, разговоры, безответное желание подружиться хотя бы с Витей, который представлялся ему взрослым и многознающим. Как жаль, что нет здесь Оли, которая ела медленнее всех, а если ее ругали за медлительность, тихо плакала. Ее было так жалко! Он бы заботился о ней и теперь шел бы за руку с ней, а не с этим худеньким мальчиком с розовым клеенчатым браслетцем на запястье правой руки и надписью чернильным карандашом “Володя Стуканов / отчества не знает”.