Щеки кончаются. Горы отступают, отступают, медленно уходят к горизонту. Они виднеются теперь вдали синеватой волнистой линией. Снова — невысокие, заросшие тальником берега, рощи ивняка.
Погода совсем разгулялась. Вовсю греет солнце. И река стала голубой. С пастельной мягкостью отражаются в ней белые облака, застывшие над головой.
Ясный, солнечный день клонится к вечеру. Прямо над рекой, у самого горизонта, возникает скопление кучевых облаков, белых, с синими провалами и тенями, похожих на застывшие клубы дыма гигантского костра. Потом в этих облаках постепенно начинает проступать что-то темное, огромное, сразу заполнившее даль и как-то все подавляющее собой.
— Ключевская, — равнодушно говорит пожилая колхозница и в который уже раз любовно пересматривает драгоценные патефонные пластинки.
Сероглазая девушка, опустив на колени книгу, не отрываясь, смотрит в ту сторону, где в облаках появились смутные контуры Ключевского вулкана. И ее чистое юное лицо становится серьезным, даже вдохновенным, словно она вдруг увидела воплощение своей сокровенной мечты…
Вершина горы — за облаками. Виднеются только ее склоны, покрытые снегом. Впрочем, и они скоро скрылись в опустившихся ниже облаках. Похоже, что красавица сопка на несколько минут приподняла облачную чадру, чтобы глянуть на пароходик, бегущий по реке.
Справа по борту, тоже наполовину скрытый облаками, громоздится сумрачный даже в этот светлый вечерний час вулкан Шивелуч.
Приближается царство вулканов — «горелых сопок», как называли их русские казаки в давно прошедшие времена, — на которых по старинному камчадальскому преданию живут боги — Кукх и его супруга Какх…
А пароходик бежит и бежит.
И вот на берегу видны деревянные домики — поселок Ключи, залитый розовым светом заходящего солнца…
В КЛЮЧАХ
Как и всякому дорожному человеку, в пути по-разному приходилось устраивать свой быт. Приходилось спать на палубе буксирного катера, на полу в казарме, на таком неудобном ложе, как три стула, поставленные в ряд, на узеньком диванчике в кают-компании шхуны, на «койках» в номерах поселковых гостиниц.
О, эти дорожные дома! Порой в них принадлежит тебе всего лишь одна койка и половина подоконника. На спинке койки рядом с казенным полотенцем висит твой фотоаппарат, этюдник; на подоконнике стоит бритвенный прибор, флакон тройного одеколона — и это уже твой дом. И как мечтаешь в пути о таком доме, особенно, когда негде приклонить голову, а ты устал и тебе холодно, хочется спать! Как радуешься ему, этому «дому», и с каким равнодушием покидаешь его, отправляясь дальше в путь!..
Добрую память о себе оставила гостиница в поселке Ключи. Никакими чрезвычайными удобствами она не отличалась. Жить пришлось в общей комнате, в которой одна к другой стояло десять кроватей, а посередине — общий стол с общим зеркальцем для бритья. И люди в этой общей комнате были разные, случайные. Хороший все народ, но… Одни из них не могли жить без радио — просто не представляли себе вечернего отдохновения от трудов без орущего во всю свою мощь репродуктора. Другие удивительно, гомерически, храпели по ночам… И все-таки об этой гостинице вспоминаешь с теплым чувством. Почему? Да потому, что есть в ней тетя Маша, как все постояльцы называют тамошнюю «администраторшу» — пожилую женщину в платке на седой голове, в шлепанцах на больных, подагрических ногах.
Собственно, ничего особенного она не делала, чтобы создать удобства для людей. Разве только придирчиво следила за чистотой. Дело заключалось в другом: каждый постоялец — даже если он появлялся на два-три дня — был для нее не «койко-единицей», а живым человеком. Не навязчиво, совершенно искренне, в силу присущей ей доброты и душевности, она проявляла живой интерес к людям. А это ведь очень ценят все плавающие и путешествующие, оторванные от дома, от семьи.
Когда по вечерам тетя Маша входила в комнату, освещенную режущей глаза стосвечовой лампочкой без абажура, и садилась возле стола, сразу становилось по-домашнему уютно. Она внимательно слушала разговоры постояльцев, а так как дотошно знала, кто и зачем приехал в Ключи, давала советы. Или просто выражала бесхитростное сочувствие человеку, заброшенному в такую даль служебными обязанностями.
Тихого молодого паренька — он ехал с женой и ребенком на работу в Козыревский леспромхоз — она убеждала быть настойчивей в своих требованиях к тамошнему директору.
— Знаю я его: мужик прижимистый, — говорила она, — а ты не уступай. Не один едешь — с дитем!
Мрачному, заросшему сивым волосом снабженцу, приехавшему по каким-то делам в Ключевской деревообрабатывающий комбинат, она каждый вечер приносила в кружке мутно-зеленый травяной настой.
— Выпей, голубчик, — говорила она, — в грудях полегчает. А то ночью так храпишь, что не только людям, стенам тяжело слушать!
Тот покорно пил, морщился. К сожалению, настой не действовал на него.
Ко мне тетя Маша относилась со сдержанной жалостью и некоторым недоверием. Она не могла понять — как это человек мог заехать из самой Москвы в такую даль только для того, чтобы посмотреть, как живут здесь люди, и потом написать об этом.
— Что же, — спрашивала она, — у вас в Москве, выходит, и смотреть не на что? И писать не про что? Да и как вы можете написать правду, ну вот обо мне, если вы меня и не знаете совсем? Я к примеру, конечно, говорю — что обо мне писать, о старой старухе?..
Кое в чем она была права. Но вот все-таки попытался я написать и о ней…
Поселок Ключи, как и Усть-Камчатск, расположен на берегу реки. Но облик у него другой. Если Усть-Камчатск раскинул свои домики на ровном месте, то Ключи расположились у подножия семьи вулканов, и многие улицы поселка горбатятся по склонам невысоких приречных холмов.
Поселок окружен горами. Слева, за рекой, — вулкан Шивелуч. Вчера под вечер он выглядел мрачным, угрюмым. Сегодня утром, освещенный солнцем, он красуется весь розовый, с густыми синими тенями во впадинах и ущельях. Но все-таки и сейчас в этой громаде с иззубренной вершиной, на которой лежат освещенные солнцем облака, есть что-то недоброе…
Справа — совершенно скрытые облачной завесой Ключевская сопка и другие вулканы, поменьше. Неужели они так и не покажутся из-за облаков? Более чем обидно: находиться у самого, можно сказать, подножия Ключевской и не увидеть знаменитую сопку вблизи!..
В поселке много добротных двухэтажных домов. Немало строится новых. В центре расположены управление деревообрабатывающего комбината, недавно построенный кинотеатр, большие промтоварный и продуктовый магазины, светлый просторный ресторан. Если пойти направо, то, поднявшись по улице вверх, выйдешь к стоящему в стороне от поселка белому, двухэтажному зданию Вулканологической станции Академии наук.
Если пойти налево, то скоро окажешься на длинной тихой улице, застроенной жилыми домами. Здесь много старых высоких деревьев. На огородах, в палисадниках пестреют розовые и красные маки, синеют васильки.
В Ключах, кстати сказать, немало цветоводов-любителей. Медсестра местной больницы выписывает семена и цветочную рассаду из Владивостока и Ленинграда. В красном уголке больницы цветут астры, гвоздики, георгины. Есть здесь и свой мичуринец, завхоз средней школы. На маленьком приусадебном участке он развел малину, смородину, клубнику, вырастил яблоньки, вишневые деревца. Все это — результат упорного труда человека, любящего свой суровый край…
В поселке высокие, на полметра от земли, деревянные тротуары. И это понятно: на дороге по щиколотку пыль. Серая, тонкая, как пудра, она превращается после дождя в непролазную грязь. Но и сухая, она порядком отравляет жизнь. Пройдет машина — над улицей долго висит облако пыли. Дунет покрепче ветер — тучи пыли встают над домами. Будь она неладна, эта пыль, хотя ее происхождение и может вызвать невольное почтение: это ведь вулканический пепел…
ДОК
Ключи — поселок деревообработчиков. И вся жизнь его и его будущее теснейшим образом связаны с ДОКом — так сокращенно называют Ключевской деревообрабатывающий комбинат.
Лет двадцать назад бывшие охотники и рыбаки встали у пилорам, станков и вошли таким образом в ряды славного рабочего класса Камчатки. Зимой и летом по одной из проток реки Камчатки идут «хлысты» к эстакаде лесозавода. Сотни тысяч кубометров леса обработано здесь за время существования предприятия.
Немало часов провел я в цехах лесозавода, прослеживая длинный путь покрытого красной, словно кровоточащей, корой бревна даурской лиственицы — все его трансформации, вплоть до того, как оно превращается в желтые, пахнущие смолой дощечки, прямые для ящиков или полукруглые для бочек.
Основная производственная задача ДОКа — обеспечивать тарой рыбокомбинаты, изготовлять пиломатериал для строительства. Есть на ДОКе и небольшая верфь, где строят кунгасы — рыболовные, жилые — и деревянные катера. В планах ДОКа на семилетку предусмотрен мебельный цех.
Из протоки, заполненной плавающими в тихой зеленоватой воде бревнами, одно из них, направленное точным ударом багра, попадает на бревнотаску — зубчатую цепь, бегущую по дну деревянного желоба. Она поднимает бревно на эстакаду. Вал, усаженный металлическими шипами, подает его в пилораму. Дьявольский грохот, лязг. Бешеная пляска пил: вверх — вниз, вверх — вниз. Брызжут желтые, как пшено, опилки. Три минуты — и бревно уже не бревно, а длинные доски, плывущие по транспортеру. Браковщицы быстро ставят на них углем условный знак, определяющий дальнейший путь каждой доски: на пиломатериалы или на последующую обработку.
В ящичном цехе — незатихающий, пронзительно стонущий визг пил. Попадающие сюда доски мгновенно распиливаются на куски и вдоль по торцу до нужной толщины. Обрезаются по формату — и проваливаются в люк, на упаковку. Аккуратные, одинакового размера дощечки связываются в пачки. В каждой пачке дощечек ровно на четыре ящика — их уже соберут на рыбокомбинате.