В застекленных витринах — ноздреватые, похожие на чугунно-серые губки, вулканические бомбы, пепел, куски застывшей лавы, канареечно-желтой серы. На столе — макет вулкана.
В просторных светлых комнатах станции с коврами на полу, с книжными шкафами вдоль стен как-то особенно чинно и тихо, как бывает в научных учреждениях. В лаборатории поблескивает стеклянная посуда. А вот это и есть недавно полученный спектрограф. В других комнатах — киноаппарат, проекционный фонарь.
На одну минуту возникает представление о том, что находишься в тихом оазисе науки, далеком от треволнений жизни. Но сейчас же опровергаешь сам себя: какой же «тихий оазис», если на станции почти никого нет, если большинство ее работников как раз сейчас, разбитые на несколько отрядов, в труднейших условиях ведут исследовательскую работу!
Самый крупный отряд — на сопке Безымянной. Он изучает лавовую пробку, выбросы.
Это вон там, далеко, — где клубятся облака, где мертвенно светятся снежные склоны и вершины вулканов. Там, над ледяными полями, свистит ледяной ветер, слышен грохот камнепадов. Маленькая брезентовая палатка и одинокий костер — единственный приют смелых людей…
Сопка долго считалась потухшей, но четыре года назад она вдруг проснулась. Сила взрыва ее была огромной: количество выделившейся энергии достигло примерно величины, какую могла бы дать за год работы такая мощная гидростанция, как Куйбышевская. Наблюдения за сопкой показывают, что ее вулканическая деятельность продолжается…
Станция существует с 1935 года. Основана она по инициативе известного советского ученого Ф. Ю. Левинсона-Лессинга, и с тех пор здесь ведутся систематические исследования вулканов Ключевской группы. Работы вулканологов имеют немалое практическое значение: изучение лав, газовых струй раскрывает тайны земных недр. Пытается станция решать и такие задачи: составлять прогнозы, предсказывать активизацию вулканической деятельности.
Возможно ли это? В принципе возможно. Каждому извержению предшествуют явления, которые фиксируются с помощью специальных приборов. Во-первых, это землетрясения, причина которых обусловлена пробуждением вулкана. Во-вторых, вблизи вулкана изменяется наклон земной поверхности — перед извержением она приподнимается, вспучивается. В-третьих, меняются температура и химический состав горячих источников и газовых струй в кратере. В-четвертых, происходят изменения магнитного поля в районе вулкана. Все это признаки того, что он просыпается, оживает…
Сотрудники станции ведут разнообразнейшую научную работу. Сейсмологи производят магнитные съемки группы Ключевских вулканов и Шивелуча. Изучаются отдельные «объекты»: потухший вулкан Плоский — самый древний на Камчатском полуострове, сопки Безымянная, Зимина, Удина, курильский вулкан Эбеко на острове Парамушир. Геохимики изучают газообразные продукты вулканов. Уже сейчас известно немало химических продуктов вулканизма, которые найдут практическое применение в народном хозяйстве страны.
Признаться, как-то странно слышать о том, что вулканы «служат» человеку. Но это так. Вулканические продукты, выбрасываемые во время извержений и измеряемые миллионами, миллиардами кубических метров, в значительной своей части могут найти и находят применение в строительстве. Таковы вулканическая лава, туф, пемза, перлит. Вулканический пепел повышает урожайность овощей.
…За окнами станции — как самые наглядные, самые внушительные экспонаты — высятся в синем вечернем сумраке кажущиеся сейчас матово-голубыми снежные вершины вулканов.
ВВЕРХ ПО РЕКЕ
Значение реки Камчатки в жизни области весьма велико. Река — основной путь, соединяющий побережье Тихого океана с срединными районами полуострова. По ее почти шестисоткилометровому (считая только судоходную часть) пути вверх и вниз идет основной поток грузов. Вниз по течению ежегодно сплавляются сотни тысяч кубометров леса. В зеленой, закрытой горами долине Камчатки выращиваются богатые урожаи овощей, зерновых культур. И, наконец, это огромный питомник рыбных «запасов» области: многие реки, впадающие в Камчатку, — нерестилище лососевых рыб.
И вот при всем при том река засорена — засорена лесом, топляками («нерпами», как их здесь называют). В устьях притоков тоже громоздятся завалы. На отмелях лежат оставшиеся после сплава бревна. Забиты древесиной многие протоки.
Сильнее всего река засорена выше поселка Ключи — в 130 километрах от устья.
Реку необходимо очистить: разобрать заломы и завалы, удалить с береговой полосы поваленные деревья, пни, камни, которые опасны для судоходства. И тогда она станет доступной для судов в течение всей навигации. Будет открыт путь к сельскохозяйственным районам, не говоря уже о том, что очистка реки положительно скажется и на развитии лососевых рыб — ценнейшего богатства полуострова.
Все, о чем сказано выше, может увидеть каждый, поднимаясь из Ключей вверх по реке. Я спросил капитана катера, на котором плыл: «Почему на реке так много бросового леса?» — «Заботы у людей о реке нет», — недовольно ответил он… Писали об этом в местных газетах. И в планах семилетки предусмотрены работы по очистке реки.
…Из Ключей я выехал по милости капитана буксирного катера. Рейсовых пароходов не было и в ближайшие два дня не предвиделось. Они перевозили людей за реку на уборку сена.
Рано утром я стоял на пирсе, не зная куда податься. Вдруг слышу: до Козыревска идет буксирный катер.
— Попросите капитана, может, возьмет, — сказали мне.
Капитан — мрачноватый, небритый человек в куртке и сапогах — согласился взять меня.
— Садись, — коротко сказал он, кивнув в сторону своего суденышка, приткнувшегося к пирсу. И пошел колоть дрова, тут же, на пирсе.
Взял он не только меня, еще паренька из Козыревского леспромхоза и двух молодых специалистов, ехавших на работу в леспромхоз, — одного с молоденькой женой и грудным младенцем.
Сначала было холодно. Слева, под облаками, виднелся конус Ключевской сопки — чистейшей белизны, которая бывает у только что выпавшего снега. И казалось — это ее холодное с ледяной струйкой дыхание заставляет ежиться, плотнее запахивать плохо греющий плащ. Потом солнышко поднялось выше. Стало светло, тепло. Река заголубела. Все кругом было легким, воздушным — бледно-зеленым, голубым.
Негромкое журчание воды за бортом…
Остановка в овощном совхозе. Молодые специалисты и матросы побежали зачем-то в кооператив. Неужто за «горячительным»? Впрочем, нет, не может быть. Капитан говорил мне: «Дисциплина у нас сознательная: никто на борту пьяным не был!» Купили они шесть бутылок ситро и банку перца.
Моторист вздумал купаться. Разделся, лихо прыгнул с борта в воду. Его подхватило, понесло быстрым течением. Он поторопился выбраться на берег и, пританцовывая, лязгая зубами, оделся с быстротой иллюзиониста: вода в реке ледяная!
С берега горьковато пахнет корой тальника, разогретой солнцем. И вдруг откуда-то издали — негромкий слаженный хор женских голосов. Поют «Рябинушку». Наверное, за работой поют. Как это удивительно хорошо!..
И снова в путь, снова скольжение по голубой глади реки, вдоль зеленых берегов.
Вдруг капитан хватает за руку: — «Гляди!» — Я посмотрел — сердце оборвалось: медведь!.. Идем по-над самым берегом, а медведь в прибрежных кустах, ну в пяти-шести метрах! Опустив лобастую морду, он что-то вынюхивает в густой высокой траве. На нас — никакого внимания. Хватаюсь за аппарат: раз — и готово! Снял медведя, можно сказать, подойдя к нему вплотную. Рулевой дает гудок — он никакого внимания. Так и не поглядев на. катер, медленно, не спеша, скрывается в кустах. Капитан смеется: «Привык, видно, разбойник, к катерам!»
Другое дело — лиса. Видим ее немного позже — сидит на бережку огненно-рыжая красавица с белой грудкой, неотрывно смотрит на катер. Вся — изящество, грация. Дали гудок — она так кинулась в кусты, будто пламя метнулось по зелени!..
И как это капитан не запутается в бесчисленных, похожих одна на другую, протоках реки, среди больших и малых островов? Как ориентируется он по берегам, на которых, кажется, нет никаких отличительных знаков — однообразные кусты тальника и больше ничего. Правда, кое-где стоят полосатые столбы с треугольниками — указывают основное направление. Но все-таки, откуда он, капитан, знает, что именно здесь нужно подойти вплотную к берегу, а здесь лучше держаться середины реки?
— Как же не знать-то? — резонно удивляется капитан. — Куда я тогда годился бы? Столько хожено-перехожено…
— Но ведь река постоянно меняет русло.
— Конечно, меняет, на то и река… За ней глаз нужен!
Тут до меня доходит, что кажущееся мне безмятежным скольжение катера по голубой глади реки для него, для капитана, да и для всей маленькой команды катера, — труд, требующий зоркости и постоянного внимания.
Капитан все время следит за рекой, заберегами. Иногда что-то скажет рулевому или просто махнет рукой, указывая нужное направление.
Все чаще из воды то тут, то там торчат затонувшие бревна. Одним концом они зарылись в дно, а другой немного выдается над поверхностью реки.
А вот и севшая на мель «сигара». В этом году Козыревский леспромхоз попробовал сшивать «сигары» сам. Сшить-то сшил, а сплавить все не смог: весенний паводок сошел слишком быстро. Несколько «сигар» завязло в песке. Так и будут лежать до паводка в будущем году…
Река заметно обмелела. И вот наступает момент, когда катер начинает кружить по ней, словно разыскивая, нащупывая дорогу. Он то бойко бежит вперед, то вдруг поворачивает обратно. Подойдет то к одному берегу, то к другому. Матрос все время замеряет багром глубину — «Сто! — кричит он, — девяносто!..»
— Вырубают леса, вот река и мелеет, — говорит капитан. Он стоит, покуривая, на носу катера и прислушивается к выкрикам матроса. — Будете в Козыревске, увидите: на ближайший лесной участок нужно ехать чуть не двадцать километров. А ведь стояли леса у самой реки… Теперь о чем думать надо? О том, чтобы сажать их!