которые ранее наблюдались лишь в мире деятельности и культуры. Но в том и в другом случае существенны временные определения, ибо все берется по множественному полю воздействий и запечатлений, их передачи и распространения.
§ 95. Но возвращаюсь к тому, что это упорядочение, не будучи содержательным, и не логическое. В отличие от ретроактивно аналитической организации знания, речь должна идти о физической логике, об эмпирических свойствах систем (превращающихся интроспективных или рефлексивных систем). Поэтому важная оговорка: речь идет о рациональной реконструкции или рациональности естественноистори- ческого процесса, а не логического (это просветительский предрассудок вводит нас в заблуждение: рациональность в понимании предмета вовсе не означает логичности, развертывания по законам логики самого предмета). Напротив, есть вещи, которых логика не может, какова бы не была ретроспективно логическая видимость. Непрерывное и аналитически обратимое, рефлексивное восстановление всех определений знания как ментального события (ср. § 98) не возможно (ср. также § 106). Мы сами являемся моментом бесконечного ряда превращений и не можем весь его, универсально и непрерывно, восстановить (это лишь в учебниках мы можем ходить туда и обратно, хотеть думать то или это). На деле упираемся в узловые точки синтезов (это и «точки роста» науки). Это теорема синтеза (ср. перед этим о «вязкостях»). § 96. К не преданности порядка (ср. § 8) в случае «видения»[58]: не естественный порядок вещей, предваряющий эволюцию и руководящий ею (извне или изнутри), а идея хаотического мира, равно и природы и психики (как пометил Саша у древних), упорядочиваемого свободным «однажды делаемым», важнейшим элементом которого является время-форма (= порядок порядков), называвшиеся то «памятью», то «логосом» и отличаемыми от способностей человеческой «души» или субъективности. Порядок знания и понимания дискретен (не поддается непрерывности подразделения и изменения в нашей попытке поместить его во внешнюю перспективу трансцендентного мира законов и сущностей или во внутреннюю развертку рефлексией, восходящей к «первичному» и от него обратно по всей текущей психической жизни). В этих «очагах» нужно, следовательно, устранить и всякие предположения о наличных у субъектов законах мысли, применяемых готовых системах правил, актуализируемых способностях и тому подобное. Точно так же, чтобы увидеть порядок в «видениях», нужно, следовательно, убрать порядок из видимого и строить вместе с теми частями видимого, которые впервые упорядочиваются с видением (ср. группа преобразований, для которых мера, остающаяся при них инвариантной, не предана им, а определяется ими самими, устанавливается по ходу дела). Так сказать, теорема предшествующего синтеза (то есть исходить из того, что упорядочивается самим свободным действием или изменением, из самоупорядочивания). Иначе, например, в так поражающем методологов случае «видения» как неструктурного события мы останемся на уровне нередуцируемого психологического или «мировоззренческого» различия (скрытого качества, скрытой силы) и гештальт-переключения от одного его полюса к другому: почему и как нам выбирать то или другое (например, белую вазу на черном фоне или два профиля)? Но этот вопрос существует лишь в молчаливом предположении уже существующего (одного) порядка в видимом (и неминуемо предполагается знание этого порядка в каком-то языке, что и должно срезаться леммой к феноменологической теореме: мы не знаем мира субъекта помимо и через голову того, что о нем сообщает последний). Интересно было бы это сравнить с параболой Пуанкаре, где в одном и том же мире возможно сохранение как евклидовой, так и неевклидовой геометрии, если соответствующие чувствующие существа уже имеют ту или другую. В действительности, нет проблемы выбора. Разрешающая эмпирия. Ничто не ведет эволюцию изнутри (в смысле линейного вызревания предшествующего состояния). § 97. Но указанный порядок не есть порядок содержания в объективизированном ряду. Он на уровень выше, чем предметные элементы, и придает структуру законам, корреляциям явлений в законах, а не терминам описаний этих явлений и событий. Объективное, от сознания независимое расположение многообразия не есть расположение предметов. Состояние (интеллигибилия точная, как может быть точно свободное действие, то есть ни почему) свобод но, значит не зависит от предмета, в содержании последнего нет ничего, что его определяло бы, то есть ему нет причин в терминах последнего. (Космологически причины, потом). Оно зависит лишь от того, что линии сил захвачены, закручены многосвязным понимательным топосом. Этот закрут и есть состояние, то, что в нем или им говорится и что наблюдается как дискретно выделенное «видение» (см. § 86, куда это относится)[59]. Символ-оператор («пространство») порождает тогда все новые объекты в этом же состоянии или приводит, преобразует их в последнее (множество состояний), это генератор объектов. «Захват» прорабатывает силы, в том числе нашу чувственность, подтягивает ее под синтаксические образования, впрыскивает сверху значения в эмпирию и так далее — например, мутанту приходится наращивать себе «тело», целое физическое Mitwelt, чтобы жить в новых или изменившихся условиях. Но если эмпирия генерируема, то (с этого шага) для состояний и структур всегда будет эмпирия и она будет однозначно разрешающей, и в этом смысле, например, вид геометрии (о котором говорит, в частности, Карнап) есть эмпирический вопрос, решается наблюдениями (и ими однозначно обосновывается), а не конвенциями. Ну что, синтезировали (например, метод измерения выбрали)? Все, дальше выбора не будет. Производство субъекта и его мира (в котором впервые определится та или иная математика, геометрия). Могли пойти и так и этак. Но раз пошли… То есть устанавливается в теле. Но они (геометрии) разные, хотя все эмпирически подтверждаемые и точно так же могущие обеспечить систему мысли (как хопи и европеец). Тогда, имея в виду оба шага, мы и говорим, что трансцендентальные насадки (наугольники), встройки-операторы (подсовывающие под себя тот или иной эстезис) ни истинны, ни ложны, а удачны или неудачны в смысле универсального наблюдателя в сфере, то есть возможностей пульсации и развития.
§ 98. Классичность описания, по Вайцекеру, означает необратимость фактов (кстати, у него же в другой связи пример: некоторые фазы атома серебра теряются для дальнейшего знания при взаимодействии с регистрирующим устройством). Без необратимости знание или память были бы невозможны и нельзя было бы ввести понятие «знать нечто». С другой стороны, время и знание с их характерной структурой должны быть предположены, чтобы мы могли понимать физику (в этой связи можно было бы провести следующее рассуждение: мы интерпретируем некоторую теорию А, опираясь на средства, предданные (и, следовательно, независимые) в В, являющиеся условиями всякого опыта (хотя известные всегда из частного опыта) и тому подобное, но А, в свою очередь, может использоваться для выявления и объяснения В[60]; иными словами, как говорит Вайцекер, понятия, в которых мы интерпретируем формализм, старше самого формализма (и иначе даются), но если формализм универсален, то он приложим к опыту, в котором образовались эти первые понятия (это, очевидно, уже будет протофизикой или прегеометрией в смысле Уиле- ра?); следовательно, если необратимость — условие знания и памяти, а знание и память должны быть предположены (быть в В), чтобы можно было понимать физику, то физические теории необратимости могут (и должны) быть использованы для понимания этих предданных условий всякого опыта и, тем самым, для создания единого логического пространства анализа и физических, и сознательных явлений).
Но вернемся к необратимости и к понятию «знать нечто». Вайцекер считает, что «ментальный факт есть возможность ментального события (скажем, воспоминания), которое должно быть произведено рефлексией (которая уже пользуется ретенциями. — М.) или каким-либо другим взаимодействием» (но я бы добавил здесь один hie: поскольку знание, то нет универсальных сил взаимодействия — they are put to zero, и произвольный выбор начальных условий здесь невозможен, раз имеет место особый род взаимодействия, по линии которого психологический» объект движется самостоятельно; см. статью). Но он же говорит, что ментальное событие не полностью определено, когда оно случается. И, следовательно, можно осмысленно спрашивать: «что же я действительно испытываю сейчас?» (как и в прошлом}, «что же на деле я думаю?». Но ведь понятие (осознанного) знания тавтологически имплицирует, что мы знаем состояние собственного ума и что знание в полном виде ментального события определимо непрерывно (может быть развернуто аналитически; в аналитической обратимости законы имеют один и тот же вид везде), то есть знаем, что мы думаем или знаем [и мы не можем думать одновременно в двух разных мирах, в разошедшихся мирах (шизофрения!), а они должны расходиться в силу необратимости, другие начальные условия (а они — другие, ибо происходят активные внутренние преобразования структур законов и предметов в силу взаимодействия аналитических и причинных структур с «полем материи», с «материей») будут давать другой «лист истории», вырезаемый в суперпространстве; внутри листа будет детерминизм, а точка суперпространства — волна вероятности как вероятного распределения циклов (листов истории) универсума; поэтому сосуществование альтернативных историй универсума, или, что то же самое, «сосуществование» прошлого с настоящим]. Ср. это с неполной определенностью события мысли. Без идеи неявных зависимостей здесь никуда не придешь, как и без идеи универсальной невосстановимости в универсальном и непрерывном виде бесконечного ряда превращений. Сам же Вайцекер говорит об этом, что сознание в этом смысле есть бессознательный акт, оно есть возможность большего сознания (то же самое, по поствоспоминанию Вайцекера, как-то сказал Джеймс). В другом месте в связи с необратимостью: в событии участвовало (в смысле провзаимодействовало) много объектов, что дает весьма малую вероятностью reversal, и если про- участвовал человек, то он может сказать, что случилось то-то и то-то (раз и навсегда). Но: а случилось ли это?