[122]. Иными словами, оно обладает существованием, реальностью мыслительного поля. Это многообразие, распространенное относительно самого себя, или «Одно», но множественно расположенное (относительно себя)[123]. Это постулат (виртуальной) понятности, понятности как «места» точек. Иди континуум- постулат.
Отсюда вытекает, что истина нового знания в истории возможна лишь потому, что познание — это не арена мгновенно одно непрерывным взглядом охватываемой идеальной системы отсчета, а пути, прокладываемые конечными областями связностей, и что в последних понимание уже существует, есть, независимо от того, понимает ли кто-нибудь, и от реального канала передачи, и общения и его описания. А это значит, что изменение есть изменение поля (жизнь есть способность быть иным) и в качестве такового — саморазмножение и рост. Это многообразие: превращение себя в «другое», оно эволюционировало и размножилось в качестве другого. Изменение поля — это своего рода волна, ибо понимание «другим» (как и превращение себя в «другого») есть оно же, само это понимание. В этом смысле оно (поле) понимает, в силу свойств состояния (управляемого структурой), а не чего-то делаемого нами. Это континуум-постулат, непрерывность. И главное — отвлечение от предметных языков (например, интерпретация формулы Дирака — не что иное, как ее же состояние) и от причины, то есть свободное изменение. (В этой беспредметности и беспричинности интересно взять континуум «в момент, когда» и затем локализовать его уникальность смысла как «притчи», условия sin generis, в чистом виде.) Такая виртуальность означает, что движение уже совершилось, оно ни в начале, ни в конце начинаемой последовательности, и недоступно ни рефлексии, ни внешнему наблюдателю (марсианину). Важен лишь интервал, а он и есть поле. В этом смысле реальность «текстова», то есть выступает в качестве чего-то рассчитанного именно на понимание, что налагает ограничения на возможное: может произойти только понятное. Может наблюдаться только допускаемое теорией. И это 1) не зависит от различий предметных языков, 2) не имеет причины и 3) неразлагаемо.
При этом особенно важно последнее. Ведь истинность как «point ot story» не аддицируется в последовательности по дискретным сознательным привязкам значений и смыслов элементов наблюдения. Но она не только не аддитивна, но и ее дление между точками увеличивает ее сумму в каждой точке — например, для концептуального смысла произведения и для прочитавшего и понявшего его. Эта неразделяемость означает, что принцип понятности (включающий одновременно анализ и синтез) не может быть частичным. Ее ли разделение «между» увеличивает сумму, а точка или со держит целое или больше его, то, конечно, такие образования не «состоят из». Понимание заведомо не в ряду значений, в силу своей конечности мы не можем бесконечно идти ни назад, ни вперед, имея, следовательно, абсолютные начало и конец, а на уровне смысла и значений — не их прибавление (я ведь, поняв, не смыслы добавляю, например, к ньютоновскому понятию — оно несчетно в головах! — как и структура уравнения Дирака та же при ином предметном языке и интерпретации), а претворение, и поэтому это не память, а активное вновь порождение: реверсивно или рекуррентно случаем прошлое, меняем его, а будущее рождается в самом связном времени независимо от конечных целей. Это творческие процессы, вспыхивающие в сингулярностях, которые перемещаются и живут, закручивая вокруг себя миры, последовательные лишь изнутри. Восприятия, конечно, принадлежат индивидуально-психическим механизмам и только ими осуществляются, но содержание их и реализованность не определены без общения и, более того, без давания действовать через себя в точке силам большим, чем само восприятие, и концентрированным вне субъекта. Ибо никакая рефлексия не обнаружит мысли в качестве ментального содержания. Здесь необходимо ввести абстракцию «мысле-организма» («одного» как многого»). Это испытующая и измеряющая множественность с со-общением внутри нее и распространением осознаваемых содержаний с элементом бесконечности. Организмы, секретирующие бесконечность, которую они же должны расположить на непрерывности (в силу континуум- постулата). Бесконечность ведь не предмет, а эффект реализованного, выполненного действия. Такое утверждение равносильно утверждению о ненатуральности или транснатуральности возможных оснований и их непрерывном воссоздании, чтобы на стороне субъекта мог вообще возникать эффект независимого понимания объективных вещей, эффект свободного отличия от самого же себя в натуральном ряду, в потоке энергетических и причинных, культурно-знаковых и тому подобных взаимодействий, в которых чувствующие и сознающие существа участвуют и которые лишь в преобразованном виде могут войти в представление порядка, поскольку все это во времени, в потоке; они не могут сами себе даже противоречить, если не приведены в отношение. То, что мы должны узнать и понять, не существует ни в каком натуральном виде: ни в виде воздействий (внешних) объективных качеств вещей (ибо индивидуальность это запрещает), ни в виде их следов и выполнении в материале наших естественных психических и логических способностей (ибо сами они генерированы в качестве разрешающих эти воздействия и должны заново реактивироваться и изобретаться). Никакой самодействующий природный механизм не произведет в человеке человеческое состояние или качество (наоборот, как я уже фактически сказал, он лишь рассеет то, что было). Речь может идти лишь о компенсации этого отсутствия созданием создающего, поскольку цель работы научного ума как раз и состоит в том, чтобы охватить целое физических законов независимо от случайного положения человека в системе природы. Странное тогда мы получаем определение свободы: способность преобразовывать, претворять, чтобы воссоздавалось нечто, бесконечность производящее, секретирующее, то есть критерий успешности — свобода действия, высвобождение свободы…
Постулат понятности дает, таким образом, онтологическую абстракцию порядка (которой покрывается мыслеорганизм, «духовный организм»), структуру; «создать, чтобы испытать (вспомнить и так далее)», некие первичные расположения и пути (преобразования) мысли между ними. И, следовательно, учитывая сказанное о принципе понятности, именно эта связность предполагает локализацию, некую сингулярность, отличную от идеальных вневременных и внепространственных отношений мысли, значений и смыслов. Тем более, что мы должны брать их как «состояния» (и материального и психического, телесного и идеального — неразличимо) и как «события». Как локализовать и что это за локализация? Так, чтобы, привязывая изменение А — А' к «интервалу», мы могли через прошлое выявить эту связную, сингулярную область? Перед нами невербальная мировая вместимость «я сам», то есть когитального сознания и продуктивного воображения, реальных первометафорических осуществлении, синтезов. Это формальный топос (с итерациями эмпирического уже в измерении понимания и смысла), невербальное «место» и мыслящее естественно-редуктивное (феноменальное) состояние. Его свойства мы и обнаруживаем в нормальной трансценденции (или транснатуральности) свободного действия, в бытийной понимательной хронотопии сознательных явлений и событий, в накладываемых ими ограничениях, которые позволяют формулировать какие то законы (в том числе и относительно того, что кажется случайным, нерациональным и так далее). Следовательно, сцепление смысла, понимание, не разлагаемое дискретными и последовательными наблюдениями во времени (и не готовое в мире — в том смысле, что его реальность лишь трансцендентально входит в этот мир), может производиться или порождаться на материальном локализующем «теле» (как, например, на геометрически опознающих или дополняющих друг друга молекулах в живых самоорганизующихся системах, или на феномене «твердого тела», законесообразно организующем множество восприятии, не связанных и собственной метрикой не обладающих). Или, например, чтение «пузырьков» во время эксперимента. Не случайно Дюгем натолкнулся на трудноделимость смысла — по той простой причине, что физический смысл появляется не в цепи причинной связи и не в точке, а в связной области, в точке он лишь коллапсирует, прикрываясь на видимой поверхности разворачиваемой кристаллизацией, которая и дает последовательное (и бесконечное) целое. Локализация же имеет место на пространственно-временно со-стоящем, неподвижном (в относительных движениях не участвующем: с ним «ничего не делается», наоборот, оно, как фиксированная точка, притягивает к себе и возвращает движения). В нем «что» равно «как», таинственный смысл не чистый дух, а вязкость, к которой и привязан интервал, привязан к собственному «абсолютному» движению (он не зависит от выбора предметного языка — как и от источников опыта и их направлений). Шаг «сделанного» и понимание им дают символизацию всех связей на все времена и для всех (как, например, в пифагоровском треугольнике, сферическом законе Кулона или орнаменте Альгамбры). Это порождение «местом», невидимым ни для рефлексии, ни для марсианина (и несоизмеримым, некоммуникабельным для других). Ибо реальность входит в мир транс цендентально, иначе мы вообще не могли бы понимать то, что до нас и на нас завершается. Это «исторический элемент», дополнительный к всеобщим физическим законам. Он фиксирован поперечно области точки, в которой происходит извлечение опыта, то есть реальное решение и выбор понятий, что означает одновременно, что мы не должны искать единого начала всего. Без конечности мы не можем научаться, а если научаемся, то никогда — всему и всегда Изменение в этом смысле первичнее определенности (уникальности в смысле физики) и совпадает с нею в движении — так сказать, накрывает ее (или накрывается ею), а раз так, то в общей картине дела неминуем «исторический элемент», дополнительный к всеобщим физическим законам, которые инвариантно и уникально что то описывают.
Эта видимая пустота и возвращает нас к постулатам, сформулированным в самом начале. Действительно, в каждый данный момент мы имеем упорядоченные конфигурации мысли и пути мысли в них. Но никакие измен