Но ни один мальчишка не оставит Коробку запертой, разве что его оттащить насильно. Скотт ковырнул поглубже. Странные углы у этой штуки. Может, здесь было короткое замыкание, поэтому? Фу-ты! Нож соскользнул.
Скотт пососал палец и длинно, умело выругался.
Может, это музыкальная шкатулка?
Скотт напрасно огорчался. Эта штука вызвала бы головную боль у Эйнштейна и довела бы до безумия
Штайнмеца. Все дело было, разумеется, в том, что Коробка еще не совсем вошла в тот пространственно-временной континуум, в котором существовал Скотт, и поэтому открыть ее было невозможно. Во всяком случае, до тех пор, пока Скотт не пустил в ход подходящий камень и не выбил эту спиралевидную неспираль в более удобную позицию.
Фактически он вышиб ее из контакта с четвертым измерением, высвободив пространственно-временной момент кручения. Раздался резкий щелчок, Коробка слегка содрогнулась и лежала теперь неподвижно, существуя уже полностью. Теперь Скотт открыл ее без труда.
Первое, что попалось ему на глаза, был мягкий вязаный шлем, но Скотт отбросил его без особого интереса.
Ведь это была всего-навсего шапка. Затем он поднял прозрачный кубик, такой маленький, что он уместился на ладони – слишком маленький, чтобы вмещать какой-то сложный аппарат. Моментально Скотт разобрался, в чем дело. Стекло было увеличительным. Оно сильно увеличивало то, что было в кубике. А там было нечто странное.
Например, крохотные человечки…
Они двигались, как автоматы, только более плавно.
Как будто смотришь спектакль. Скотта заинтересовали их костюмы, а еще больше то, что они делали. Крошечные человечки ловко строили дом. Скотту подумалось: хорошо бы дом загорелся, он бы посмотрел, как тушат пожар.
Недостроенное сооружение вдруг охватили языки пламени. Человечки с помощью множества каких-то сложных приборов ликвидировали огонь.
Скотт очень быстро понял, в чем дело. Но его это слегка озадачило. Эти куклы слушались его мыслей! Когда он сообразил это, то испугался и отшвырнул кубик подальше.
Он стал было взбираться вверх по берегу, но передумал и вернулся. Кубик лежал наполовину в воде и сверкал на солнце. Это была игрушка. Скотт чувствовал это безошибочным инстинктом ребенка. Но он не сразу поднял кубик. Вместо этого он вернулся к коробке и стал исследовать то, что там оставалось.
Он спрятал находку в своей комнате наверху, в самом дальнем углу шкафа. Стеклянный кубик засунул в карман, который уже и так оттопыривался: там были шнурок, моток проволоки, два пенса, пачка фольги, грязная марка и обломок полевого шпата. Вошла вперевалку двухлетняя сестра Скотта, Эмма, и сказала: «Привет!»
– Привет, пузырь, – кивнул Скотт с высоты своих семи лет и нескольких месяцев. Он относился к Эмме крайне покровительственно, но она принимала это как должное.
Маленькая, пухленькая, большеглазая, она плюхнулась на ковер и меланхолически уставилась на свои башмачки.
– Завяжи, Скотти, а?
– Балда, – сказал Скотт добродушно, но завязал шнурки. – Обед скоро?
Эмма кивнула.
– А ну-ка покажи руки. – Как ни странно, они были вполне чистые, хотя, конечно, не стерильные. Скотт задумчиво поглядел на свои собственные ладони и, гримасничая, отправился в ванную, где совершил беглый туалет, так как головастики оставили следы.
Наверху, в гостиной, Деннис Парадин и его жена
Джейн пили послеобеденный коктейль. Деннис был среднего роста, волосы чуть тронуты сединой, но моложавый, тонкое лицо с поджатыми губами. Он преподавал философию в университете. Джейн – маленькая, аккуратная, темноволосая и очень хорошенькая. Она отпила мартини и сказала:
– Новые туфли. Как тебе?
– Да здравствует преступность! – пробормотал Парадин рассеянно. – Что? Туфли? Не сейчас. Дай закончить коктейль. У меня был тяжелый день.
– Экзамены?
– Ага. Пламенная юность, жаждущая обрести зрелость.
Пусть они все провалятся. Подальше, в ад. Аминь!
– Я хочу маслину, – сказала Джейн.
– Знаю, – сказал Парадин уныло. – Я уж и не помню, когда сам ее ел. Я имею в виду – в мартини. Даже если я кладу в твой стакан полдюжины, тебе все равно мало.
– Мне нужна твоя. Кровные узы. Символ. Поэтому.
Парадин мрачно взглянул на нее и скрестил длинные ноги:
– Ты говоришь, как мои студенты. Честно говоря, не вижу смысла учить этих мартышек философии. Они уже не в том возрасте. У них уже сформировались и привычки, и образ мышления. Они ужасно консервативны, хотя, конечно, ни за что в этом не признаются. Философию могут постичь совсем зрелые люди либо младенцы вроде Эммы и Скотта.
– Ну, Скотти к себе в студенты не вербуй, – попросила
Джейн, – он еще не созрел для доктора философии. Мне вундеркинды ни к чему, особенно если это мой собственный сын. Дай свою маслину.
– Уж Скотти-то, наверно, справился бы лучше, чем
Бетти Доусон, – проворчал Парадин.
– И он угас пятилетним стариком, выжив из ума, –
продекламировала Джейн торжественно. – Дай свою маслину.
– На. Кстати, туфли мне нравятся.
– Спасибо. А вот и Розали. Обедать?
– Все готово, мисс Па-адин, – сказала Розали, появляясь на пороге. – Я позову мисс Эмму и мистера Скотти.
– Я сам. – Парадин высунул голову в соседнюю комнату и закричал: – Дети! Сюда, обедать!
Вниз по лестнице зашлепали маленькие ноги. Показался Скотт, приглаженный и сияющий, с торчащим вверх непокорным вихром. За ним Эмма, которая осторожно передвигалась по ступенькам. На полпути ей надоело спускаться прямо, она села и продолжала путь по-обезьяньи, усердно пересчитывая ступеньки маленьким задиком. Парадин, зачарованный этой сценой, смотрел не отрываясь, как вдруг почувствовал сильный толчок. Это налетел на него сын.
– Здорово, папка! – завопил Скотт.
Парадин выпрямился и взглянул на сына с достоинством.
– Сам здорово. Помоги мне подойти к столу. Ты мне вывихнул минимум одно бедро.
Но Скотт уже ворвался в соседнюю комнату, где в порыве эмоций наступил на туфли, пробормотал извинение и кинулся к своему месту за столом. Парадин, идя за ним с
Эммой, крепко уцепившейся короткой пухлой ручкой за его палец, поднял бровь.
– Интересно, что у этого шалопая на уме?
– Наверно, ничего хорошего, – вздохнула Джейн. –
Здравствуй, милый. Ну-ка, посмотрим твои уши.
Обед проходил спокойно, пока Парадин не взглянул случайно на тарелку Скотта.
– Привет, это еще что? Болен? Или за завтраком объелся?
Скотт задумчиво посмотрел на стоящую перед ним еду.
– Я уже съел сколько мне было нужно, пап, – объяснил он.
– Ты обычно ешь сколько в тебя влезет и даже больше,
– сказал Парадин. – Я знаю, мальчики, когда растут, должны съедать в день тонны пищи, а ты сегодня не в порядке. Плохо себя чувствуешь?
– Н-нет. Честно, я съел столько, сколько мне нужно.
– Сколько хотелось?
– Ну да. Я ем по-другому.
– Этому вас в школе учили? – спросила Джейн.
Скотт торжественно покачал головой.
– Никто меня не учил. Я сам обнаружил. Мне плевотина помогает.
– Попробуй объяснить снова, – предложил Парадин. –
Это слово не годится.
– Ну… слюна. Так?
– Ага. Больше пепсина? Что, Джейн, в слюне есть пепсин? Я что-то не помню.
– В моей есть яд, – вставила Джейн. – Опять Розали оставила комки в картофельном пюре.
Но Парадин заинтересовался.
– Ты хочешь сказать, что извлекаешь из пищи все, что можно, без отходов и меньше ешь?
Скотт подумал.
– Наверно, так. Это не просто плев… слюна. Я вроде бы определяю, сколько положить в рот за один раз и чего с чем. Не знаю, делаю, и все.
– Хм-м, – сказал Парадин, решив позднее это проверить, – довольно революционная мысль. – У детей часто бывают нелепые идеи, но эта могла быть не такой уж абсурдной. Он поджал губы: – Я думаю, постепенно люди научатся есть совершенно иначе. Я имею в виду, как есть, а не только, что именно. То есть, какую именно пищу.
Джейн, наш сын проявляет признаки гениальности.
– Да?
– Он сейчас высказал очень интересное соображение о диетике. Ты сам до него додумался, Скотт?
– Ну конечно, – сказал мальчик, сам искренне в это веря.
– А каким образом?
– Ну, я… – Скотт замялся. – Не знаю. Да это ерунда, наверно.
Парадин почему-то был разочарован.
– Но ведь…
– Плюну! Плюну! – вдруг завизжала Эмма в неожиданном приступе озорства и попыталась выполнить свою угрозу, но лишь закапала слюной нагрудник.
Пока Джейн с безропотным видом увещевала и приводила дочь в порядок, Парадин разглядывал Скотта с удивлением и любопытством. Но дальше события стали развиваться только после обеда, в гостиной.
– Уроки задали?
– Н-нет, – сказал Скотт, виновато краснея. Чтобы скрыть смущение, он вынул из кармана один из предметов, которые нашел в Коробке, и стал расправлять его. Это оказалось нечто вроде четок с нанизанными бусами. Парадин сначала не заметил их, но Эмма увидела. Она захотела поиграть с ними.
– Нет. Отстань, пузырь, – приказал Скотт. – Можешь смотреть.
Он начал возиться с бусами, послышались странные мягкие щелчки. Эмма протянула пухлый палец и тут же пронзительно заплакала.
– Скотти, – предупреждающе сказал Парадин.
– Я ее не трогал.
– Укусили. Они меня укусили, – хныкала Эмма. Парадин поднял голову. Взглянул, нахмурился. Какого еще…
– Это что, абак4? – спросил он. – Пожалуйста, дай взглянуть.
Несколько неохотно Скотт принес свою игрушку к стулу отца. Парадин прищурился. Абак в развернутом виде представлял собой квадрат не менее фута в поперечнике, образованный тонкими твердыми проволочками, которые местами переплетались. На проволочки были нанизаны цветные бусы. Их можно было двигать взад и вперед с одной проволочки на другую, даже в местах переплетений. Но ведь сквозную бусину нельзя передвинуть с одной проволоки на другую, если они переплетаются…
Так что, очевидно, бусы были несквозные. Парадин взглянул внимательнее. Вокруг каждого маленького шарика шел глубокий желобок, так что шарик можно было одновременно и вращать, и двигать вдоль проволоки. Парадин попробовал отсоединить одну бусину. Она держалась как намагниченная. Металл? Больше похоже на пластик.