– Прикидывать-то он мастер, – сказал я с горечью. Насчет такого я не уговаривался и в таком предприятии не стал бы участвовать. – Пожалуй, он уже прикинул и насчет правдоподобной истории, чтоб объяснить людям вашего времени, как это все получилось. Да и в самом деле, зачем ему из кожи вон лезть в двадцатом веке, когда он может быть признанной, боготворимой знаменитостью в двадцать пятом?
– Но что будет, если они попросят его написать хотя бы одну картину?
– Он скажет, что труд его жизни окончен и он не чувствует себя в силах добавить к этому что-нибудь значительное. Не сомневаюсь, кончится тем, что он еще будет читать лекции о самом себе. Можете за него не беспокоиться, он не пропадет. Меня вот тревожит, что вы здесь увязли. Можно ли надеяться на спасательный отряд?
Мистер Глеску с убитым видом покачал головой.
– Каждый лауреат дает подписку, что он сам несет ответственность в том случае, если возвращение невозможно. Машину запускают раз в пятьдесят лет, а к тому времени какой-нибудь другой ученый будет требовать права посмотреть разрушение Бастилии, присутствовать при рождении Гаутамы Будды и чего-нибудь в таком роде. Я
тут действительно увяз, как вы выразились. Скажите, это очень худо – жить в вашем времени?
Чувствуя себя виноватым, я хлопнул его по плечу.
– Ну, не так уж и худо! Конечно, надо иметь удостоверение личности, – не представляю, как вы будете его получать в таком возрасте. И возможно – конечно, нельзя сказать наверняка – ФБР либо Иммигрантское управление вызовут вас на допрос, поскольку вы все-таки что-то вроде иностранца, проникшего сюда нелегально.
Лицо его перекосилось.
– Боже мой! Ведь это ужасно.
Но в этот миг меня озарила идея.
– Не обязательно… Слушайте, у Морниела есть удостоверение личности – года два назад он поступал на работу. А свидетельство о рождении он держит в ящике стола вместе с другими документами. Почему бы вам не стать
Морниелом? Он-то никогда не уличит вас в самозванстве.
– Вы думаете, я мог бы? Ну, а его друзья, родственники…
– Родители умерли. Ни одного родственника, о котором бы я слышал. И, кроме меня, как я вам уже говорил, никого, близкого к понятию «друг». – Я вдумчиво оглядел мистера Глеску с головы до ног. – По-моему, вы могли бы за него сойти. Может быть, отрастите бороду и покраситесь под блондина. То да се… Правда, серьезная проблема
– чем зарабатывать на жизнь. В качестве специалиста по
Метауэю и направлениям в искусстве, берущим от него начало, на многое вам рассчитывать не приходится.
Он вцепился в меня.
– Я мог бы писать картины. Всегда мечтал стать художником. Таланта у меня мало, но я знаю множество технических приемов живописи, всевозможные графические нововведения, которые неизвестны вашему времени.
Думаю, что даже без способностей этого будет достаточно, чтобы перебиться на каком-нибудь там третьемчетвертом уровне.
И этого оказалось достаточно. Совершенно достаточно. Причем не на третьем-четвертом уровне, а на первом.
Мистер Глеску, он же Морниел Метауэй, – лучший из живущих ныне художников. И самый несчастный среди всех них.
– Послушайте, что происходит с публикой? – разозлился он после очередной выставки. – С ума они, что ли, посходили – так меня расхваливать? Во мне ведь ни унции таланта. Все мои работы не самостоятельны, все полотна до единого – подражания. Я пытался сделать хоть чтонибудь, что было бы полностью моим, но так погряз в Метауэе, что утратил собственную индивидуальность. Эти идиоты-критики продолжают неистовствовать, а вещи-то написаны не мною.
– Кем же они тогда написаны? – поинтересовался я.
– Метауэем, конечно, – ответил он с горечью. – У нас думали, что парадокса времени не существует, – хотелось бы мне, чтоб вы почитали ученые труды, которыми забиты библиотеки. Специалисты утверждали, что невозможно, например, скопировать картину с будущей репродукции, обойдясь таким образом без оригинала. А я – то что делаю – как раз и копирую по памяти!
Неплохо было бы сказать ему правду, он такой милый человек, особенно по сравнению с этим проходимцем Метауэем, и так мучается.
Но нельзя.
Видите ли, он сознательно старается не копировать те картины. Он так упорствует в этом, что отказывается думать о книге и даже разговаривать о ней. Но мне все же удалось недавно выудить из него две-три фразы. И вы знаете, какая штука? Он ее не помнит – только в самых общих чертах.
Удивляться тут нечему – он и есть настоящий Морниел Метауэй, без всяких парадоксов. Но если я ему когданибудь открою, что он просто пишет эти картины, создает их сам, а не восстанавливает по памяти, его покинет даже та ничтожная доля уверенности в своих силах, которая в нем есть, и он совсем растеряется. Так что пусть уж считает себя обманщиком, хотя на самом деле ничего подобного.
– Забудьте об этом, – твержу я ему. – Доллары все равно остаются долларами.
Роберт ШЕКЛИ
ОРДЕР НА УБИЙСТВО
Том Рыбак никак не предполагал, что его ждет карьера преступника. Было утро. Большое красное солнце только что поднялось над горизонтом вместе с плетущимся за ним маленьким желтым спутником, который едва поспевай за солнцем. Крохотная, аккуратная деревушка – диковинная белая точка на зеленом пространстве планеты –
поблескивала в летних лучах своих двух солнц.
Том только что проснулся у себя в домике. Он был высокий молодой мужчина с дубленной на солнце кожей, от отца он унаследовал продолговатый разрез глаз, а от матери – простодушное нежелание обременять себя работой.
Том не спешил: до осенних дождей не рыбачат, а значит, и настоящей работы для рыбака нет. До осени он намерен был немного поваландаться и починить рыболовную снасть.
– Да говорят же тебе: крыша должна быть красная! –
донесся до него с улицы голос Билли Маляра.
– У церквей никогда не бывает красных крыш! – кричал в ответ Эд Ткач.
Том нахмурился. Он совсем было позабыл о переменах, которые произошли в деревне за последние две недели, поскольку лично его они никак не касались. Он надел штаны и неторопливо зашагал на деревенскую площадь.
Там ему сразу бросился в глаза большой новый плакат, гласивший:
ЧУЖДЫМ ЭЛЕМЕНТАМ
ДОСТУП В ПРЕДЕЛЫ ГОРОДА ЗАПРЕЩЕН!
Никаких чуждых элементов на всем пространстве планеты Новый Дилавер не существовало. На ней росли леса и стояла только эта одна-единственная деревушка. Плакат имел чисто риторическое значение, выражая определенную политическую тенденцию.
На площади помещались церковь, тюрьма и почта. Все три здания в результате бешеной деятельности были воздвигнуты за последние две сумасшедшие недели и поставлены аккуратно в ряд, фасадами на площадь. Никто не знал, что с ними делать: деревня уже свыше двух столетий недурно обходилась и без них. Но теперь, само собой разумеется, их необходимо было построить.
Эд Ткач стоял перед только что воздвигнутой церковью, и прищурившись глядел вверх. Билли Маляр с опасностью для жизни балансировал на крутом скате церковной крыши. Его рыжеватые усы возмущенно топорщились. Внизу собралась небольшая толпа.
– Да пошел ты к черту! – сердился Билли Маляр. – Говорят тебе, я как раз на прошлой неделе все это прочел.
Белая крыша – пожалуйста. Красная крыша – ни в коем случае.
– Нет, ты что-то путаешь, – сказал Ткач. – Как ты считаешь, Том?
Том пожал плечами; у него не было своего мнения на этот счет. И тут откуда ни возьмись, весь в поту, появился мэр. Полы незаправленной рубахи свободно колыхались вокруг его большого живота.
– Слезай! – крикнул он Билли. – Я все нашел в книжке.
Там сказано: маленькое красное школьное здание, а не церковное здание.
У Билли был очень рассерженный вид. Он вообще был человек раздражительный. Все Маляры народ раздражительный. Но с тех пор, как мэр на прошлой неделе назначил Билли Маляра начальником полиции, у Билли окончательно испортился характер.
– Но у нас же ничего такого нет. Нет этого самого –
маленького школьного здания, – продолжал упорствовать
Билли, уже наполовину спустившись с лестницы.
– А вот мы его сейчас и построим, – сказал мэр. – И
придется поторопиться.
Он глянул на небо. Невольно все тоже поглядели вверх. Но там пока еще ничего не было видно.
– А где же эти ребята, где Плотники? – спросил мэр. –
Сид, Сэм, Марв – куда вы подевались?
Из толпы высунулась голова Сида Плотника. Он все еще ходил на костылях, с тех пор как в прошлом месяце свалился с дерева, когда доставал яйца из птичьих гнезд.
Все Плотники были не мастера лазать по деревьям.
– Остальные ребята сидят у Эда Пиво, – сказал Сид.
– Конечно, где же им еще быть! – прозвучал в толпе возглас Мэри Паромщицы.
– Ладно, позови их, – сказал мэр. – Нужно построить маленькое школьное здание, да побыстрей. Скажи им, чтобы строили рядом с тюрьмой. – Он повернулся к Билли
Маляру, который уже спустился на землю. – А ты, Билли, покрасишь школьное здание хорошей, яркой красной краской. И снаружи, и изнутри. Это очень важно.
– А когда я получу свою полицейскую бляху? – спросил Билли. – Я читал, что все начальники полиции носят бляхи.
– Сделай ее себе сам, – сказал мэр. Он вытер лицо подолом рубахи. – Ну и жарища! Что бы этому инспектору прибыть зимой… Том! Том Рыбак! У меня есть очень важное поручение для тебя. Пойдем, я тебе сейчас все растолкую.
Мэр обнял Тома за плечи, они пересекли пустынную рыночную площадь и по единственной мощеной улице направились к дому мэра. В былые времена дорожным покрытием служила здесь хорошо слежавшаяся грязь. Но былые времена кончились две недели назад, и теперь улица была вымощена битым камнем. Ходить по ней босиком стало так неудобно, что жители деревни предпочитали лазать друг к другу через забор. Мэр, однако, ходил по улице
– для него это было делом чести.
– Послушайте, мэр, я сейчас отдыхаю…
– Какой теперь может быть отдых? – сказал мэр. – Он ведь может появиться в любой день.