ьших городах устремлялись вверх небоскребы. Ни одно поколение американцев, да и ни одна держава на Земле не вкушала столь сладких плодов своего экономического преуспеяния, и американские публицисты с гордостью заявляли: «Только одна первоклассная цивилизация существует в сегодняшнем мире. И она как раз здесь, в Соединенных Штатах».
Все рухнуло 29 октября 1929 года. Беда началась биржевым кризисом на Уолл-стрите и переросла в общий кризис капиталистической системы. Лопались банки, закрывались фабрики, отели, магазины, затворенные ворота одних предприятий лишали денег выкинутых вон рабочих, и они уже не могли покупать продукцию, выпускаемую другими, которым, в свою очередь, приходилось увольнять персонал. Все, казалось, было по-прежнему на месте: сырье, станки, умелые руки – и все словно исчезло. Не только рядовой труженик не мог разобрать, где концы, где начала, почему на ровном месте свалилась «первоклассная цивилизация», но и верха растерялись. Ничто в прошлом опыте промышленно-финансовой элиты и правительства не подсказывало, как поступать перед лицом катастрофы такого масштаба. «Что нам действительно надо, – заявил в
1930 году тогдашний президент Гувер, – так это как следует расхохотаться. Если бы кто-то мог отпускать хорошую шутку хотя бы раз в десять дней, я думаю, все трудности остались бы позади». Но миллионам безработных, в поисках пищи рывшихся на помойках, было не до шуток.
Для них вопрос стоял о том, как остаться в живых. Мужчины на городских улицах протягивали руку за милостыней, и чтобы не трогала полиция, делали вид, будто продают яблоко или коробку спичек. За городом – брошенные фермы, повалившиеся заборы, необработанные поля. Распад семей, изгнанных из своих жилищ, за которые нечем стало платить, дети, потерявшие родителей… Сравнивая недавнее триумфальное прошлое с жалким настоящим,
один из сенаторов отпустил облетевшую всю Америку «шутливую» фразу: «Мы первая в мире нация, которая на собственном автомобиле въезжает в ночлежку для нищих».
Драмой депрессии так или иначе были задеты все английские и американские фантасты, представленные в этом сборнике. Одни скитались с родителями из города в город, когда глава семьи искал и не мог найти работу, другие, родившиеся в многодетных семьях, даже побывали на грани голодной смерти… Отсюда в творчестве поколения, пережившего общенациональную трагедию, глубокая заинтересованность в общественных проблемах, напряженность чувства (соответственно сюжета) в произведениях и широчайший его диапазон, где ненависть, презрение к тем, кто в погоне за наживой и властью вверг Соединенные Штаты и может ввергнуть все человечество в катастрофу, переплетаются с искренней симпатией к угнетенным, где рядом любовь и сарказм, отчаяние и надежда –
короче, то, что делает литературу литературой.
Но были и другие, более общие причины, породившие около середины нашего века не затухающий до сих пор массовый интерес к научной фантастике. В первую очередь это великие социальные сдвиги – Октябрьская революция и последовавшее за ней крушение мировой колониальной системы. Затем – растущая роль науки и техники, лавина открытий, изобретений, резко приблизивших будущее и постоянно меняющих – как правило, непредсказуемо – нашу жизнь. Этот гигантски увеличившийся размах человеческой деятельности на планете придает иную глубину, иные масштабы и нашему мышлению, вызывая желание проникнуть за грани нынешней реальности, к тем альтернативам, что обещают осуществиться завтрапослезавтра.
В годы депрессии Англия и Америка, наиболее развитые в промышленном отношении державы, первыми испытали на себе то непредсказуемое, что приносят успехи технологии. Именно непредсказуемое, ошеломляющее. А
потому выходившие прежде, в 20-х годах, изящные томики сусальной беллетристики вызывали теперь у публики лишь горечь и раздражение. Единственное, к чему испытывал интерес массовый читатель, была научная фантастика. Тем, кто послабее, она позволяла на часок–другой забыться, уйти от пугающей реальности. Более сильные черпали в ней надежду, веру в то, что мир не застыл, что человек все преодолеет. Приостановившиеся было типографские станки пришли в движение, оттискивая все новые тетрадочки научно-фантастических журналов и недорогие, в мягкой обложке, на плохой бумаге книжечки.
Вот так в США в начале второй трети нашего века научная фантастика впервые стала литературой массового спроса. Дорогу к читателю торили одаренные фантасты, но довольно скоро этот жанр захватила и начала «разрабатывать» коммерческая фантастика – непритязательная мешанина из драконов, компьютеров, черной магии, звездолетов, рыцарских турниров и психоанализа, создатели которой, диктуя машинистке свои опусы, частенько не знают, чем закончится начатый ими абзац.
От времен Гернсбека и до нынешних дней коммерческая фантастика почти не изменилась. Год от года вбирает она в свой арсенал понятия и термины НТР да отштамповывает новые псевдонаучные словечки, создавая тем не менее атмосферу жесткой конкуренции, которая заставляет стоящего молодого автора отковывать, закалять свой талант.
Фантастику порой называют «литературой мечты»,
«литературой о будущем». Однако правильно ли это?
Брэдбери однажды высказался в том духе, что фантастика связана лишь с настоящим и не имеет ничего общего с будущим, хотя способна на последнее влиять. Пожалуй, здесь и пролегает водораздел между унылой коммерческой фантастикой и блеском подлинного таланта. Настоящее художественное произведение создается не затем, чтобы показать силу писательского воображения – выдумать легко все что угодно, вплоть до человека, который «всосал самого себя внутрь». – а для того, чтобы в фантастическом ключе, через художественный образ поделиться с читателем тем, что автор понял о Земле и о времени, в котором мы живем.
Важнейшее начало, объединяющее рассказы сборника,
– их приобщенность к болям, надеждам и радостям нашей эпохи. В звездолете, на другой планете, на машине времени в прошлое либо будущее – все это про нас, повсюду предмет авторского интереса – современный человек в его отношениях с миром. Авторы озабочены не тем, чтобы рассказать о грядущих веках, – они советуются с нами, как жить сегодня обитателям Земли: в мегаполисах и маленьких провинциальных городах, на ферме и в деревне.
Вот небольшой рассказ Артура Порджесса о математике Саймоне Флэгге, вызвавшем дьявола. Всего лишь шутка, однако написан рассказ так, что мы видим как живого незадачливого посланца ада, когда, желая обсудить вариант решения теоремы, черт садится рядом с ученым и подтыкает под себя хвост. Мы даже думаем, что зря подоткнул, поскольку хвост твердый, с позвонками… С улыбкой перелистывая страницы, мы не можем не ощутить величие науки, перед которой спасовал даже всесильный дьявол, не можем не проникнуться уважением к длинной, исчезающей во тьме прошлого шеренге ученых, что, неустанно трудясь, складывали угнанное и понятое в некую драгоценную шкатулку, врученную нам.
Теме науки посвящен и рассказ Артура Кларка, видного английского ученого, председателя Британского астрономического общества, лауреата премии Калинги, дающейся за исключительные заслуги в распространении знаний. В его лучших произведениях понятия и формулы астрономии, физики, химии становятся сюжетообразующим началом, определяют судьбы героев, очеловечиваются, зовут к деятельности ума и рук. Читатель здесь прикоснется к пугающей и манящей тайне бесконечности материи, почувствует, что человечество лишь на пороге пути, озаряемого подвигами разума; что сегодня, в конце XX века, перед нами не тупик, а неохватный горизонт, зовущая даль.
А нужна ли нам тайна вообще?
Очень нужна! Потому что воспитательный эффект необъясненного поистине огромен. То, что понято, измерено, разложено по полочкам, – сухо и скучно, из него как бы вынута душа. Одним из залогов радости научного творчества как раз и является принципиальная непознаваемость мира. Именно это пробуждает энтузиазм, стремление, энергию исследователя. При объясненности массы окружающих феноменов, используемой человеком в практике бытия, непознанным остается главное: причина существования всего и вся. Она-то и заставляет настоящего ученого заниматься частностями – он ощущает их своего рода ступеньками, приближающими к важнейшему.
Нераскрытая тайна является центром многих включенных в сборник рассказов. Исподволь в «Стреле времени»
Кларка наступает на Вселенную угрожающая ей энергетической смертью энтропия; угрюма, величава черная бездна космоса в «Специфике службы» Клиффорда Саймака; в мир отвлеченных математических идей, в непостижимую бесконечность уводят читателя загадочные четвертое и пятое измерения, описанные Мартином Гарднером в
«Нульстороннем профессоре»; подходом к парадоксу времени выступает почти детективный рассказ «Лицо на фотографии» Джека Финнея, а тема рассказа писательницы
Ле Гунн – невозможность оторваться от собственного «я», чтобы постигнуть другое. И всему изображенному веришь, ибо после того, как принял первую и единственную фантастическую посылку автора, все остальное подчиняется строгой логике причин и следствий.
«Девять жизней» Урсулы Ле Гуин – одно из первых ее произведений. Подобно метеору ворвалась эта американская писательница в среду признанных мастеров научной фантастики и сразу заняла там почетное место, сумев ввести в жанр новый для него материал, прибавив к традиционно близким фантастике точным наукам еще и гуманитарные: этнографию, историю, социологию.
Если признать, что в фантастике есть «физики» и «лирики», то последнее направление, бесспорно, возглавляет автор знаменитых «Марсианских хроник» Р. Брэдбери –
не столько певец достижений, рожденных в лабораториях и конструкторских бюро США, сколько исследователь той части нашего внутреннего мира, куда расчеты и таблицы не имеют доступа. Вера – вот что движет его пером. Вера в высокое призвание человека, в его абсолютное будущее, в то, что самому устройству Вселенной свойственны любовь, доброта и честь. И наука, как ни бесстрастны ее формулы, имеет движителем именно нематериальные категории – веру и энтузиазм. Ибо продолжать трудиться и исследовать можно лишь до той поры, пока, как мы уже говорили, к этому есть с