Глава 16
Я очень устал за день. Хоть и дало мне попаданство усиленную регенерацию, которая позволила в короткий срок залечить серьезную рану, но я все-таки чувствовал себя вымотанным. Событий за прошедшие сутки случилось вокруг меня множество. Да и вечер выдался очень суетным. Распределив места на заброшенном руднике для постоя беженцам и бойцам, ампутировав ногу Василию Жиркову, объявив боевую тревогу, усилив оборону периметра и отправив группу Дорохова в разведку, я выслушал донесения от унтеров и остался наедине с бароном Вильгельмом фон Бройнером в штабном помещении, отгороженном для штаба солдатами справа от входа внутри каменоломни.
В качестве фундамента стены, отделяющей нас от всех остальных, солдаты использовали большие необработанные блоки известняка, лежащие прямо здесь. На них навалили сверху камни, принесенные снаружи, из развалин старинных амбаров. Внутри бойцы положили на козлы импровизированную столешницу из досок, поставили две деревянные скамьи и подвесили масляные лампы, вытащив всю эту примитивную меблировку из обозных фургонов. Получилась настоящая штабная комната. Только без окон, как в бункере. Впрочем, эти обширные подземные помещения бункером и выглядели. В таком убежище под холмом даже авиабомбы нас не возьмут, если только не спецбоеприпасы… Но, о чем это я? Вообще никаких авиабомб в этой реальности 1805 года не существует, как и самолетов.
Снаружи погода совсем испортилась, начался снегопад, а мы с союзным майором сидели напротив друг друга с большими керамическими кружками в руках, вывезенными из Гельфа, как и вся еда, которую мы поглощали с аппетитом. Очаг, наскоро сложенный в углу из камней, давал достаточно тепла. А дым от него уходил в немаленькую расщелину на потолке. Естественная вентиляция работала исправно. Потому в помещении было тепло и дышалось легко.
К вечерней трапезе солдаты, выполнявшие обязанности денщиков, подали нам нарезанные хлеб, сыр и колбасу вместе с вкусными соленьями и с горячим глинтвейном. В походе это выглядело роскошеством. И обстановка располагала к тому, чтобы переговорить за трапезой достаточно откровенно. Причем, начал разговор австриец, у которого под глазом расплылся большой синяк, а нос и губы распухли после нашего боксерского поединка. Но, кажется, он не замечал этого, заговорив со мной весьма любезно:
— Знаете, князь, очень приятно откушать нормальную еду после нескольких дней одной лишь конины. Мы оказались в очень скверном положении перед вашим приходом. И вы, разумеется, чрезвычайно усилили остатки моего батальона своим отрядом.
— Ну что вы, барон, я думаю, что это, наоборот, вы усилили своими стрелками нашу сводную роту, — ответил я любезностью на любезность.
— И все-таки наше положение пока очень сложное, если принять во внимание, что нами занялись французские егеря. Вы, как я вижу, достаточно опытный офицер, чтобы понимать, что наши солдаты вряд ли смогут противостоять в лесу этим французским охотникам. Особенно, если при них имеются толковые командиры, — проговорил Вильгельм.
Я же сказал ему:
— Со своей стороны я тоже вполне верю в ваш серьезный боевой опыт, майор. Но, ваш опыт касается ваших австрийцев. И потому вы не знаете, на что способен простой русский солдат, когда дело идет о выживании. Уверяю вас, мои солдаты справятся и с вражескими егерями, если нужно. Я верю в своих солдат.
Австриец ухмыльнулся разбитыми губами и, почесав свою рыжую бороду, проговорил:
— Что вы доверяете своим солдатам, Андрей, то это, разумеется, хорошо. Но, насколько я понял на нашем маленьком военном совете, куда вы меня столь любезно пригласили, хотя не так давно мы с вами били друг другу морды, у вас нет четкого плана. Вы просто стараетесь вести отряд на восток, чтобы, в конце концов, выйти к границам своей страны. Вот только путь вы избрали неверный. Вам надо было сворачивать к юго-западу на Будапешт и уходить тем же путем, которым ушла основная часть вашей армии после битвы при Аустерлице. Или, хотя бы, идти на северо-восток к Кракову и дальше. Вы же движетесь прямо к горам вместо того, чтобы пытаться обходить их. Например, я бы зимой через горы ни за что не пошел.
Я попытался объяснить:
— У Кутузова имелись планы отхода и на Будапешт, и на Краков. Это так. Но, дело в том, Вильгельм, что я, получив контузию, провалялся без сознания целую неделю, не зная, куда точно двинулись наши войска по окончании сражения. Контуженным я оказался в окрестностях замка Гельф, куда меня перевезли в бессознательном состоянии. У меня не имелось точных сведений о движении нашей армии после битвы, да и время было упущено. Решив, что французы станут преследовать наших независимо от того, какое из двух направлений для отхода предпочтет Кутузов, я, чтобы не нарваться на французов, начал движение посередине между этими двумя направлениями, понимая, что прямо к горам Кутузов русские войска уводить точно не станет.
— Вы что же, собрались повторить Швейцарский переход вашего Суворова через Альпы? Но, он, помнится, переходил горы не в декабре, — удивился барон.
— Но и Карпаты пониже Альп, — заметил я.
— Рисковый вы человек, — сказал Вильгельм, отхлебнув глинтвейн из кружки.
— Можно подумать, что вы сами, барон, не ведете своих солдат в том же направлении, — улыбнулся я.
Майор покачал головой, сказав:
— Нет, в горы вести своих людей сквозь снег и холод я не собирался. Цель моего похода гораздо ближе — это заброшенный монастырь. Я не дошел туда совсем немного, остановившись здесь. И то лишь потому, что мои разведчики пропали. Но сейчас понятно, что французские егеря успели к монастырю раньше, устроив охоту на моих разведчиков, которые, наверняка, попались в их ловушки.
— И что же вы собирались делать в этих мертвых руинах? — спросил я.
Он взглянул хитро, проговорив:
— Это моя военная тайна. Но вам, князь, я ее открою. Туда должен мне на выручку из Лузны подойти резервный полк моего родного дяди графа Йозефа Бройнера-Энкровта. Он полковник, уполномоченный собирать ландштурм из резервистов.
— И как же вы дали ему знать о своем прибытии? — заинтересовался я.
— Я отправил почтовых голубей из голубятни Злина, — объяснил он.
— И вы уверены, что это сработает? — удивился я.
Он пожал плечами:
— Почему бы и нет? Раньше срабатывало. Я часто пользуюсь голубиной почтой там, где есть голубятни.
А я вспомнил, что в эти времена такой способ пересылки сообщений, действительно, распространился по Европе. Потому спросил:
— Нельзя ли и мне послать какого-нибудь почтового голубя в Россию, чтобы дать знать моей семье о том, что я жив?
Но, Вильгельм фон Бройнер, взглянув на меня с сочувствием, объяснил:
— Это весьма затруднительно, князь. Понимаете ли, вся подобная передача корреспонденции строится на том факте, что голуби умеют от природы возвращаться к родному гнезду даже из дальних стран. Потому те люди, которые занимаются голубями, налаживая голубиную почту, сначала перевозят голубей между городами в клетках. И потом, когда какого-то голубя выпускают, привязав к его лапке записку, он, возвращаясь в свое гнездо, приносит сообщение издалека в то место, откуда его вывезли. Но, для этого нужно заранее перевезти голубей от их гнезд в те места, откуда сообщения предполагается отправлять. И там должны иметься голубятни с людьми, которые умеют различать птиц определенных пород и работать с ними. Все это совсем не так просто, как кажется. Например, чтобы отправить голубя к вам в Россию, надо сначала привезти сюда голубя из России. Здесь же, в Моравии, пока кое-как налажена только местная голубиная почта. Кстати, мой дядя ее и учредил для военных нужд. Он большой любитель этого дела. Обожает возиться с птицами. Потому я уверен, что мое послание, переданное с голубями, дошло до него.
Пока мы с австрийцем беседовали, доедая ужин, снаружи послышался какой-то шум, и прямо в штаб ввалился запыхавшийся и раскрасневшийся от мороза Дорохов, завернутый в простыню, запорошенную снегом, использованную в качестве маскировки. А вместе с поручиком пожаловали и его разведчики в подобном же наряде. Они все вместе несли на растянутой шинели какого-то незнакомого человека, связанного по рукам и ногам ремнями. Увидев недоумение на наших лицах, Федор сказал мне и майору:
— Вот. Притащили одного французского егеря на допрос. Взяли без шума и без потерь. Оглушили только немного по голове. Ну, ничего. Кляп надо вынуть, да влить ему в глотку что-нибудь погорячее, так сразу и очухается лягушатник.
Дорохову опять здорово повезло. Глядя на него с восхищением, я снова подумал: «Вот бывают же люди с такой завидной военной удачей, как у этого поручика! Заговоренный он, что ли? Хорошо, конечно, что такой человек помогает мне, а не врагам. И что бы я без него делал? Впрочем, неизвестно, дело тут все-таки больше в удаче или же в смекалке самого Федора в сочетании с его талантом к военному делу и личной отвагой?»
Я тут же позвал денщиков, приказав накрыть прямо в штабе стол для наших героев. И четверо разведчиков присоединились к ужину. Пленника развязали, вынули из его рта кляп, подождали, пока он прокашлялся и дали выпить глинтвейна. А потом, когда пленник уже вполне пришел в себя, начали допрашивать. Француз почти не пострадал, если не считать крупной набухшей гематомы на лбу, куда пришелся удар, оглушивший его.
— Как зовут? Сколько лет? Откуда? Какая военная часть? — задал я для начала стандартные вопросы черноглазому усатому парню с всклокоченными кучерявыми волосами, немного похожему на нашего беднягу корнета Жиркова, которому я собственноручно отпилил ногу.
— Шарль Дюмарье, 22 года. Из Дижона. Служу солдатом в полку конных егерей, — ответил он. Потом зачем-то эмоционально добавил, хотя никто не просил:
— В армию я вступил добровольцем, потому что верю в нашего императора Наполеона. Он завоюет весь мир! И вы, русские и австрийцы, проиграете эту войну. Да вы уже ее проиграли!
— Мы проиграли сражение возле Аустерлица, но не войну, — вста