– У нас в морском корпусе эдакой красоты не было.
– Кто на что учился, Константин Дмитриевич, – пожал плечами новоиспеченный юнкер флота.
– Ладно, обустраивайтесь пока, – посерьезнел лейтенант. – А после обеда жду вас в минных классах.
– Слушаюсь, ваше благородие! – на этот раз строго по уставу ответил вытянувшийся Будищев.
– Вольно!
Дождавшись ухода офицера, Дмитрий окинул насмешливым взором опасливо косящихся на него «молодых» и без особого интереса в голосе спросил:
– Ярославские есть?
Увы, земляков среди новобранцев не оказалось. Были костромичи, рязанцы, москвичи, уроженцы Полтавской и Харьковской губерний, а также из иных мест.
– Ну и ладно, – махнул он рукой. – Мне без разницы.
Выбрав себе место, на случай объявления казарменного положения, Дмитрий развернулся и, не прощаясь, направился к выходу. Нужно было ещё обустроиться на квартире, поскольку жить здесь он не собирался.
Заметив уходящего юнкера, старослужащие понимающе переглянулись, но комментировать не стали. Всё ж таки он – будущий офицер, и им не ровня, а если окажется злопамятным, то неприятностей не оберешься. Но тот неожиданно подошел к ним сам.
– Нечипоренко, ты, видать, разбогател, что не здороваешься? – насмешливо поинтересовался он у унтера.
– Не сподобил Господь покуда, господин кондуктор, – насторожился тот.
– Забыл, как на Дунае вместе турка подорвали?
– Погоди-ка, – округлил глаза моряк. – Так вы тот пехоцкий…
– Был в пехоте, стал во флоте, – парировал Дмитрий.
– И бантист к тому же…
– Так война. Стреляли кругом.
– Стреляете вы ловко, – согласился Нечипоренко и, повернувшись к приятелям, пояснил: – Помните, я вам рассказывал? Вот это и есть тот самый пехоцкий, что мину нам починил, а потом с винтовки по башибузукам палил!
– Ну, здорово, что ли?
– Здравия желаю!
– А на флот каким побытом попали? – поинтересовался, блеснув золотым зубом, худощавый матрос первой статьи, с озорным взглядом.
– Гальванёром, – пояснил Дмитрий. – Буду в минных классах преподавать да оборудование налаживать. Но, если честно, я первый день служу.
– Большое дело! – уважительно хмыкнул матрос. – Эдак, глядишь, года не пройдет, как гальюном[225] заведовать станете.
– Нет, зёма, – ухмыльнулся на подначку Будищев. – Если понадобится дерьмо разгребать, я тебя позову.
Ответом ему был громкий смех собравшихся, причем сам шутник хохотал громче всех. Сообразив, что юнкер хоть и новичок, но на мякине его не проведешь, моряки сразу же прониклись к нему уважением. К тому же полный бант георгиевских крестов явно указывал, что их обладатель человек не робкого десятка и цену себе знает. К тому же не заносчив, нижних чинов не сторонится, несмотря на то, что сам – будущий офицер.
Самого же Дмитрия неуклюжая попытка приколоться только позабавила. Морским жаргоном бывшего учащегося Рыбинского речного училища удивить было трудно, а сам он, в случае надобности, придумал бы что-нибудь позаковыристей… Хотя один раз уже придумал. На спор. На третьем курсе, перед самой практикой. Правда, смеялись тогда все, а отчислили, со всеми вытекающими последствиями, только его.
Вообще, армию, службу, дисциплину и тому подобные «радости жизни» он всегда недолюбливал, но злодейка-судьба настойчиво пихала его в спину. Срочную, можно сказать, дважды отслужил, причем оба раза на войне. Теперь вот снова по доброй воле шею в хомут сунул. Может быть, хоть в этот раз без горячих точек обойдется?
Обязанности в минном классе у него и впрямь были не очень обременительными. Обучал он в основном нижних чинов, делая упор на практику. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что многие господа-офицеры с интересом посещали его занятия, несмотря на то, что у тех были свои учителя с чинами и учеными степенями. Вероятно, молодых людей привлекала его слава изобретателя, а может, им было интересно послушать острого на язык юнкера, чтобы потом блеснуть среди однокашников каким-нибудь особенно ярким перлом.
– Ну что ты хватаешься, Карпов! – распекал он молодого матроса, под сдержанные смешки класса. – Опытный гальванёр даже жену сразу за обе груди не берёт, а ты…
– Виноват, господин юнкер, – сконфуженно бормотал тот. – Вдарило так, что ажно искры из глаз посыпались…
– Сила искр из глаз прямо пропорциональна току, прошедшему сквозь электрика, и обратно пропорциональна количеству алкоголя в его крови… вы на хрена это записываете?
– Братцы, – в другой раз поучал он своих учеников гнусавым басом. – Поскольку в Писании ясно сказано «не убий», не надо включать рубильник не тобой выключенный. А если выключил сам, то будь добр, повесь на него табличку или хоть тряпку какую, дабы не вводить ближнего в искушение!
– Вам бы попом быть…
– Я хоть и не батюшка, но епитимию наложу, не возрадуетесь, сукины дети!
Иногда офицеры сами задавали вопросы:
– Дмитрий Николаевич, а как определить неисправность?
– Неисправности в гальванике, господин мичман, бывают двух видов: отсутствие контакта там, где он должен быть, и наличие там, где он совершенно не нужен!
– И как же отличить одну от другой?
– А вот об этом мы узнаем на следующем занятии.
– Вы в прошлый раз тоже так говорили.
– Не волнуйтесь, завтра я придумаю новую отговорку.
После занятий он возвращался к себе на Купеческую улицу, где снимал комнату с полным пансионом у Елизаветы Петровны Барской – бодрой ещё старушенции лет шестидесяти на вид. Сия почтенная дама была вдовой капитана первого ранга, пенсию получала самую незначительную, и чтобы свести концы с концами, сдавала комнаты в наем молодым офицерам. Одним из соседей его был инженер-механик Павел Сутолмин – человек весьма серьезный, много занимавшийся самообразованием, а также посещавший разные собрания, где неравнодушные люди обсуждали судьбы отечества. Иногда он пытался увлечь за собой Будищева, но тот не проявил интереса к подобному времяпрепровождению.
– Знаешь, Паша, – без обиняков заявил ему Дмитрий после первого такого визита. – Про «страдания народа» я больше вас всех вместе взятых знаю. А ещё знаю, что ни черта хорошего из этого не выйдет. Поэтому, извини, но дальше без меня.
– Что же, как знаешь, – кивнул Сутолмин. – Многие боятся выступить против тирании.
– Не надо разводить меня на слабо, – усмехнулся юнкер, многозначительно потрогав кресты на груди.
– Прости, пожалуйста, – смешался сосед. – Я вовсе не хотел тебя оскорбить. Просто…
– Не парься. Меня трудно обидеть, а ещё труднее убежать после этого.
– О, ты уже шутишь, значит, всё в порядке. Но, надеюсь, мне нет нужды говорить, что все, о чем ты узнал на нашем собрании, должно остаться в тайне?
– Я себе не враг, – ответил Будищев и добавил со вздохом: – Ещё бы ваши забыли, что я там появлялся, совсем бы хорошо стало.
– О чем ты? – насторожился механик.
– Ты всерьез думаешь, что о вашем милом междусобойчике никто ничего не знает? Держу пари, что как только что-то случится, вас тут же прихлопнут жандармы.
– Почему ты так считаешь?
– А ты сам подумай.
– Прости, но ты говоришь загадками. Впрочем, я понял твою позицию, и, несмотря на несогласие, отношусь к ней с уважением.
– Вот и ладушки.
Других занятий в Кронштадте не было, часто выбираться в Петербург не получалось, но Дмитрий не скучал. Долгими зимними вечерами он сидел за книгами, изучал развитие техники в окружающем его мире, старательно вспоминал то немногое, что сохранилось в его памяти из будущего, перенося это на бумагу. Например, свинцово-кислотный аккумулятор уже вполне себе существовал и даже достаточно широко применялся, поскольку его можно было перезаряжать. Но вот до того, чтобы выполнить пластины в виде решеток, в промежутках которых можно набить диоксид свинца, ещё никто не догадался[226].
Быстро сделав необходимый эскиз, он отправил его почтой в Петербург Барановскому. Владимир Степанович, хоть и не слишком разбирался в гальванике, хорошо знал, что идеи у его компаньона стоящие, а потому поспешил с получением необходимых патентов.
Другой его разработкой стало электрическое освещение кораблей. В настоящее время в основном применялись масляные или пиронафтовые фонари[227], дающие мало света, коптящие и поглощающие необходимый для дыхания кислород. Дмитрий же, взяв за основу чертеж броненосца «Пётр Великий», набросал прямо на нём электрическую схему. По его задумке, три динамо-машины, расположенные в разных отсеках, должны были питать внутреннее освещение, наружные ходовые и стояночные огни, а также прожектора.
Что интересно, сами прожектора были давно известны и даже эпизодически применялись, как, например, боевые фонари Манжена во время осады пруссаками Парижа. Но вот на кораблях они были редкостью. Возможно, дело было в недолговечных угольных лампах, но Будищев ещё в прошлом году предложил своему компаньону применять вместо угля тугоплавкий вольфрам. Впрочем, материал этот был довольно редок и дорог, а для освещения пока что вполне годились лампы Яблочкова с каолиновым стержнем или Лодыгина с угольным.
По мере работы вспоминались другие мелочи, о которых никто пока не имел ни малейшего понятия, вроде выключателей, стандартных патронов для ламп[228], влагозащищенных распределительных коробок. Да что там говорить, как рисовать сами электрические схемы, тоже пока никто толком не знал, а Дмитрий, нанося на чертежи привычные ему символы, вряд ли понимал, что становится основоположником.
Другой заботой стали пулеметы. Как это обычно бывает, после окончания войны интерес к оружейным новинкам упал, и даже уже принятые на вооружение картечницы стали понемногу отправляться в арсеналы. Пользуясь случаем, Будищев постарался испытать все имевшиеся в наличии системы, благо таковых в Кронштадте нашлось немало. Гатлинги, Фартингтоны, Норденфельды и прочие митральезы были подвергнуты разборке с последующим вдумчивым изучением и выяснением сильных и слабых сторон. И хотя пострелять из них всех ему не удалось, составить достаточно квалифицированное мнение все же получилось.