Будищев все это время размеренно целился и стрелял, стараясь выбирать офицеров или просто самых настырно лезущих вперед турок. Сделав несколько выстрелов, он перебегал за другое дерево и вел огонь с новой позиции.
– А довольно жарко, – раздался совсем рядом голос Линдфорса.
Дмитрий оглянулся и увидел, что командир охотничьей команды во весь рост стоит рядом ним и с азартом палит из револьвера.
– Вы бы пригнулись, вашбродь, – хмуро буркнул он и в очередной раз выстрелил.
– Мажешь, Будищев! – почти радостно закричал подпоручик и, опустошив наконец барабан, плюхнулся рядом.
– Черта с два, – закусив губу, тихонько ответил солдат и снова выстрелил.
Пуля ударила увлекающего за собой аскеров офицера в ногу, и тот как подкошенный свалился на землю, оглашая окрестности жалобными криками. Бегущие за ним подчиненные поначалу едва не затоптали его, но, вовремя остановившись, подхватили за руки и потащили назад.
– Мажешь, – снова воскликнул Линдфорс и, переломив «СмитВессон», начал набивать барабан патронами. – Немного выше бери, и прямо в грудь сукиных детей! Право, не узнаю тебя, ты же вообще не промахиваешься?
– А я и сейчас не промахнулся, – усмехнулся Дмитрий и перезарядил винтовку.
– То есть как, – изумился офицер, – ты что, специально по ногам метишь?
– Вот именно, по ногам, – пожал плечами Будищев. – Убитый что? Лежит тихо, никого не трогает, а раненый кричит, стонет, иногда – плачет. Его надо в тыл тащить, глядишь, вместо одного турка во вражеской цепи троих нет.
– Но это же жестоко, – возмутился Линдфорс.
– Война вообще жестокая штука, на ней убивают. Кстати, вашбродь, от вашей пальбы только шуму и дыму много, поберегите патроны и себя заодно. Не приведи Господь, подстрелят вас турки, кто реляцию писать будет?
Пока ошарашенный подпоручик хлопал глазами, не зная, что ответить на это, Дмитрий перекатился в сторону и, заняв позицию у соседнего дерева, снова открыл огонь.
Тем временем турецкий военачальник, возмущенный тем, что его аскеры в очередной раз были отбиты, выхватил вместо сабли револьвер и принялся стрелять по вздумавшим отступать. Это возымело действие, и турки были готовы снова пойти в атаку.
– Да стреляйте же в генерала! – заорал непонятно как оказавшийся среди болховцев нежинский полковник Тиньков.
Тут же загрохотали выстрелы, однако храбрый паша был словно заговоренный. Пули то и дело свистели вокруг него, одна даже сбила с головы феску с золотой кистью, но сам он оставался невредимым и продолжал воодушевлять своих людей.
– Ну что же ты, – крикнул Будищеву Линдфорс, – стреляй, черт бы тебя побрал!
Дмитрий в ответ лишь тщательно прицелился и, затаив дыхание, спустил курок. Сухо щелкнул выстрел, и турецкий командующий покачнулся и сполз с седла наземь.
– Ура! – закричал подпоручик и выбежал вперед, размахивая «Смит-Вессоном».
– Ура! – взмахнул саблей Тиньков, и его клич подхватили солдаты.
Бросившись вперед, они в мгновение ока добежали до противника, и бой тут же превратился в свалку. Стрельба почти прекратилась, и в дело пошли штыки, приклады, сабли, а кое-где и кулаки. Понесшие большие потери турки не смогли выдержать этот натиск и подались назад. Русские продолжали теснить их с удвоенной силой, и вскоре отступление османов превратилось в бегство.
Командир Нежинского полка был довольно грузен и не мог поспеть за своими солдатами. Тем не менее он целеустремленно пёр вперед, время от времени криками подгоняя отставших. Остановившись в двух шагах от лежавшего на земле паши, он принялся осматривать раскинувшееся перед ним поле боя, выискивая глазами офицеров. Неожиданно его взгляд встретился с револьверным дулом. Турецкий военачальник, которого все сочли убитым, целился в него и был готов спустить курок. Самое ужасное было в том, что в горячке боя никто не видел угрожавшую полковнику опасность и не мог прийти ему на помощь. Как бы ни тяжело был ранен паша, промахнуться, стреляя почти в упор, он не мог. Смотреть в лицо неминуемой смерти было невыносимо, но Тиньков не мог ни зажмуриться, ни отвести глаза в сторону. Затаив дыхание, он ждал развязки и, когда наконец грянул выстрел, почувствовал почти что облегчение. Пуля пролетела так близко, что он почувствовал легкое дуновение ветра. «Неужели не попал?» – изумленно подумал он, но, приглядевшись внимательнее, увидел, что кто-то метким выстрелом выбил у турка оружие, сохранив тем самым жизнь полковнику.
Растерянно оглянувшись, Тиньков увидел своего спасителя. Рослый солдат, со щегольскими усиками, ловко перезарядил винтовку турецкого образца и, подойдя к турку, внимательно на него посмотрел.
– Вот же паскуда, – покачал он головой. – Считай, одной ногой на том свете, а туда же!
– Спасибо, братец, век не забуду! – горячо поблагодарил Тиньков солдата, когда к нему вернулся дар речи.
– Не за что, ваше высокоблагородие, – пожал плечами тот, оставив офицера в немалом изумлении. – Я его специально только ранил, хотел в плен взять, а оно видите, как обернулось.
– Ты кто таков?
– Сто тридцать восьмого Болховского полка рядовой Будищев, – отрапортовал солдат, видимо сообразивший, что спасение спасением, а субординацию забывать не след.
– Какой роты?
– Охотничьей команды, ваше высокоблагородие!
– Получишь крест! – махнул рукой офицер, – Покорнейше благодарю! – гаркнул Дмитрий в ответ и поспешил вперед.
Полковник же, потеряв интерес к странному солдату, вернулся к паше и внимательно посмотрел на него. Первая пуля пробила турку предплечье, а вторая раздробила руку, державшую револьвер. Тем не менее он был еще жив и с ненавистью смотрел на окруживших его русских.
– Кто вы такой? – по-французски спросил его Тиньков.
– Когда я был жив, – прошептал тот в ответ, – меня звали Азиз-паша.
– Да ты погоди хоронить-то себя, – перешел на русский полковник, – может, еще и выходим. Чай, не каждый день генералы в плен попадают.
С отступлением главных сил противника бой не закончился. Около полусотни аскеров засели в небольшой балке, вытянувшейся вдоль дороги, ведущей на Рущук, и продолжали упорно отстреливаться. Собравший свою роту поручик Михай сначала попытался вести с ними перестрелку, но затем, поняв, что та не причиняет особого вреда туркам, скомандовал:
– В штыки!
Несмотря на крайнее утомление после долгого марша под палящим солнцем и ожесточенного боя, солдаты дружно кинулись вперед и в яростной схватке перебили всех турок, однако и сами понесли тяжелые потери.
Хотя Езерджи и был занят, генерал Тихменев, получивший известия о том, что у противника между Езерджи и Разградом имеется не менее восемнадцати таборов пехоты, принял решение вернуться в свой бивуак.
– Федька! Федька, ты где? – высокий солдат метался от одной повозки к другой, пытаясь в наступающих сумерках разглядеть лица раненых.
– Какого тебе Федьку, анцыбал?[52] – ругнулся на него ездовой.
– Шматова, – с надеждой в голосе отозвался Будищев. – Не видал?
– Чудак-человек, на ём что написано, что он Шматов?
– Маленький такой, из охотничьей команды.
– Нет, не видал, много их тут таких.
Отчаявшись найти приятеля, Дмитрий отошел в сторону и на минуту задумался.
– Чего встал, малахольный? – снова подал голос ездовой, телега которого уже была полна ранеными. – Дай проехать!
Будищев хотел было выругаться в ответ, но вместо этого решительно пошагал в сторону.
Увлеченный всеобщим порывом Шматов бросился в атаку и вскоре потерял своего товарища из виду. Дальнейшее он помнил смутно: куда-то бежал, в кого-то стрелял, потом перед ним оказался показавшийся ему сперва невозможно страшным турок, которого он пырнул штыком и, поскользнувшись, упал рядом. Приподнявшись, Федька увидел, что враг его на самом деле еще очень молод – почти мальчик, невелик ростом и вовсе не страшен. Русский штык проткнул ему живот, и теперь юный аскер тщетно пытался прикрыть рану руками и плакал. Все это так подействовало на солдата, что он вскочил и бросился бежать прочь, стараясь заглушить свой страх криком.
Наконец лес кончился, и Шматов увидел перед собой вражескую цепь. Будищева нигде не было видно, и парень почувствовал себя ужасно одиноким. Однако времени жалеть себя не было, и Федор, повинуясь приказу какого-то офицера, начал стрелять в наступающих турок. Стрелком он был неважным, отчего Дмитрий нередко подшучивал над ним, говоря, что его задача добывать патроны к турецкой винтовке, а уж он, Будищев, отстреляется за двоих. Но теперь Графа не было рядом, и Шматов принялся опустошать патронную сумку, посылая в сторону противника пулю за пулей. Потом они снова бросились в штыки, но теперь, на его счастье, ни один турок ему не встретился, а то, кто знает, смог бы он еще раз ткнуть штыком живого человека.
Наконец противника выбили и из деревни, и, казалось, что бой уже закончен, но какие-то совсем уж отчаянные аскеры засели в балке и продолжали палить в сторону русских. Федька собирался было уже возвращаться назад и искать Будищева, как вдруг перед ним появился сидящий верхом на каурой кобыле поручик Михай и стал собирать вокруг себя людей. Скоро ему удалось организовать около сотни солдат из разных рот, и они, окружив балку со всех сторон, принялись ее обстреливать. Однако турки так ожесточенно отбивались, что казалось, русский огонь не доставляет им ни малейших неудобств. К тому же после жаркого боя патронов у многих недоставало, и, видя все это, командир стрелковой роты принял решение ударить в штыки.
Желая увлечь солдат за собой, Михай не стал даже спешиваться, а выхватив саблю, заорал что было мочи: «Ура! За мной!» И ударил бока своей лошади каблуками. Бедное животное рванулось вперед, но тут же, получив несколько пуль, грохнулось оземь. Однако ухитрившийся выскочить из седла поручик нимало не смутился, а побежал вперед уже на своих двоих и поднял-таки людей в атаку. Русская волна захлестнула балку, всюду раздавался лязг оружия, звуки ударов, стоны раненых и ужасная брань дерущихся противников. Дойдя до крайней степени остервенения, они кололи, рубили, били, а если не было никакой иной возможности нанести врагам ущерб, грызли зубами. Перед взором растерявшегося Федора мелькали какие-то неясные фигуры. Вот какой-то турок заколол бегущего перед ним солдата штыком, но не успел он обрадоваться этой удаче, как череп его тресну