Самое интересное, на лице у него не было так воспетого немецкими идеологами из ведомства Геббельса и впоследствии бездумно подхваченного отечественными историками выражения превосходства истинного арийца над поверженным недочеловеком. Ну не было, и все тут. Напряжение, легкое удивление, но ни презрения, ни брезгливости. Зато был автомат в руке, ствол которого смотрел на Александра. Очень неприятное ощущение, и девятимиллиметровый калибр при этом, кажется, закрывал собой весь мир.
Наверное, немец тоже был в легком шоке – ожидал увидеть перед собой как минимум диверсионную группу, а обнаружил всего одного, причем раненного, солдата. И это при том, что практически целиком уничтожена армейская механизированная колонна, поддержанная бронетехникой. Это просто не укладывалось в его мозгах, и вывод напрашивался сам собой – нападавших было много, просто остальные ушли, оставив одного, раненного, прикрывать отход. Все логично, истекающий кровью боец свяжет остальных по рукам и ногам, просто не сможет выдержать необходимый темп, а вот задержать преследователей, если они появятся, сумеет. Только он успел опередить русских и сейчас держит оставленного в заслоне человека под прицелом, а значит, стоит взять его живым.
Движение стволом автомата… Что сказал немец, Александр не разобрал, в ушах звенело, но смысл понятен. Встать, мол… Ну, это ясно без перевода, достаточно интонации. Судя по лицу этого козла, за неподчинение был положен расстрел на месте. Что ж, может, и к лучшему – попадать в плен совершенно не хотелось, наслышан был, чем подобное чревато. Жаль, левая рука совершенно не двигалась, поэтому всем известный жест пришлось делать на американский манер – с выставленным средним пальцем. Немец, судя по чуть приподнявшимся бровям, с подобной формой международного посылания знаком не был, но понял моментально. В ответ последовала короткая, но емкая тирада, в которой Александр разобрал только «швайне». Свинья, значит. Ну-ну, кто свинья, еще посмотреть надо.
Тем не менее хотя фриц и разозлился, но голову, как рассчитывал Александр, не потерял. Коротко дернул спусковой крючок, несколько пуль выбили фонтанчики земли у ног Александра. Ладно, гад, ты сам выбрал…
С трудом, опираясь на здоровую руку, стрелок поднялся на ноги. Уловил победный взгляд немца… Медленно поднял вверх правую руку, показал ему пустую ладонь и тут же покачнулся, изображая слабость. Лекарства, от которых буквально распирало вены, естественно, держали его организм в приемлемой форме, но немец-то этого не знал. Для него совершенно естественным было, что раненый, теряя равновесие, схватился рукой за ствол. И излишне резкое движение руки в такой ситуации тоже в порядке вещей.
А не видел, да и не ожидал он того, что при взмахе руки от запястья вниз, в ладонь, скользнула ручка. Обычная такая ручка, перьевая, разве что довольно массивная, калибром семь шестьдесят два. Оружие последнего шанса, которое киллер таскал с собой скорее по привычке. Висевшее на резинке, а сейчас на удивление удобно расположившееся между пальцами. Хлопок…
Немец осел на землю с маленькой круглой дырочкой между глаз. Ничего не скажешь, гордость стрелковой секции и лучший ученик покойного Николаича никогда не промахивался. В последний момент пальцы уже мертвого немца рефлекторно дернулись, автомат выплюнул короткую очередь, но прошла она куда-то в небо, срубив в кронах деревьев пару ни в чем не повинных веток.
И вдруг стало невероятно тихо. Где-то совсем рядом еще стреляли, но звуки проходили мимо сознания Александра, не вызывая никакого отклика. Конечно, он сделал все, что мог, кто может – пусть сделает больше. Ручка-пистолет выскользнула из разжавшихся пальцев, спряталась в рукаве. Пора уходить, хватило бы сил.
Гранатомет удобно устроился на плече вместе с винтовкой, автоматы он брать не стал – все равно не утащить. Правда, и от гранатомета избавился почти сразу без всякого сожаления, утопив его в первом попавшемся болоте. Не факт, что сумеет дойти, и совсем не надо, чтобы немцы нашли вместе с его хладным трупом еще и оружие из другого мира. А здесь… ну, пусть ищут, это, пожалуй, задача похлеще, чем найти иголку в стоге сена. И не будут искать, они даже представления не имеют о том, что против них применили. А вот винтовку не бросил, хотя, наверное, стоило бы. Не поднялась рука оставить это верное, так долго послужившее оружие, даже если тащить его – откровенная глупость. Впрочем, Александр не размышлял на эту тему, в голове не было никаких мыслей, на них не оставалось ни времени, ни сил.
Сколько он шел? Трудно сказать, ощущение времени пропало очень быстро. Даже в ту ли сторону он идет, не смог бы сказать. Просто механически переставлял ноги, не обращая внимания ни на медленно сгущающуюся вечернюю мглу, ни на орущую в кармане рацию. Он шел вперед, потому что остановиться было страшно. Остановиться значило вначале сесть, потом лечь, и вот уже мир исчезнет, останется темнота. Киллеру, отправившему в нее несчетное количество народу, почему-то очень не хотелось узнать, что там, с другой стороны.
И все же он дошел. Точнее, почти дошел. В темноте мерцание окна видно было на довольно приличном расстоянии, метров сто, не меньше. Здесь, в лесу, конечно, не так далеко, от силы два десятка метров, но, боже, какими тяжелыми оказались эти метры! Когда он вышел на открытое пространство, силы были на исходе, но две размытые фигуры, метнувшиеся ему навстречу, он рассмотрел хорошо. Своих здесь быть не должно, он сам приказал им уходить. «Стало быть, немцы», – щелкнуло в голове. Мозг, похоже, работал уже на автопилоте. Рука медленно, как во сне, поползла к пистолету, но бегущие успели раньше. Прежде чем Александр понял, что происходит, он почувствовал, как его подхватили и куда-то тащат, хотел было возмутиться столь хамскому обращению, но в этот момент один из тащивших неловко дернул его за раненую руку. Вспышка боли – последнее, что почувствовал стрелок, прежде чем провалиться в болезненное спокойствие беспамятства.
Когда он пришел в себя, первое, что увидел, – абсолютно белый потолок и столь же белые стены, настолько стерильные, что в десятке метров от них любой микроб просто обязан был загнуться. На воспетое попами чистилище это не походило ничуть, а на отдельную палату в хорошей больнице, напротив, очень даже. Стало быть, жив… И где он, интересно, оказался? В плену, что ли?
Поднять голову сил не было. Точнее, может, и нашлись бы, но стоило попытаться ее повернуть, как все тело прострелила острейшая боль. Это было не совсем ожидаемо, если бы плечо болело, он бы понял, но сейчас боль разлилась, казалось, повсюду, от головы до кончиков пальцев на ногах, не имея общего центра. Александр стиснул зубы, чтобы не взвыть – не потому, что боялся уронить этим проявлением слабости пресловутое мужское достоинство, просто был уверен: от этого боль придет еще сильнее. Впрочем, она и так пришла, сознание поплыло, и он вновь отключился.
Придя в себя вторично, наученный горьким опытом, он не стал дергаться, а постарался сфокусировать взгляд. Это получалось плохо, потолок и стены сливались в единый невнятный фон. Зато, когда стрелок скосил глаза, обнаружил настенные светильники вполне современного дизайна, а потом и край стоящего в углу предмета, который мог быть только телевизором. Ну все, дома. На этой мысли перед глазами вновь поплыло, и Александр снова выпал из окружающей действительности с той лишь разницей, что на этот раз просто заснул.
Третье пробуждение оказалось куда более приятным. Ну или менее неприятным. Во всяком случае, сделав попытку немного пошевелить затекшими конечностями, он обнаружил, что болевых ощущений не наблюдается. Точнее, нет, не так. Они были, но терпимые и на сей раз затрагивали только развороченное и замотанное бинтами и гипсом, как удалось определить, плечо. Все остальное тело… Да, ныло, конечно, но не более того. Терпимо, в общем.
Извиваясь на манер червяка, он сел, преодолел мгновенно накативший и так же мгновенно схлынувший приступ тошноты, осмотрелся. Зрелище ожидаемое, обычная больничная палата, все и отличие от стандартных, что те заставлены кроватями, да так, что между ними пройти тяжело. Хотя чему удивляться? В наших больницах и в коридорах, бывает, лежат даже на полу. Да и общий вид у палат жуткий, краска облезла, все в подтеках, в общем, врагу не пожелаешь бесплатной медицины. Здесь же небольшое помещение, окна, прикрытые жалюзи, все чисто, аккуратно, неяркое мягкое освещение. Телевизор, холодильник, стул у стены, журнальный столик, перед ним огромное, даже на вид мягкое кресло, кровать одна-единственная и, кстати, отнюдь не больничного вида. Словом, больше всего напоминает номер в какой-нибудь недорогой провинциальной гостинице. Что называется, скромно, но чистенько.
Ноги привычно нашарили мягкие тапки. О как! Принесли и поставили, причем именно так, как он привык. Ну что ж, хорошо. Александр обулся, встал, подошел к окну и раздвинул жалюзи. Увы, с той стороны была ночь, и разглядеть что-либо попросту невозможно. Однако главное он для себя все же определил – решеток на окнах не было.
Захотелось выйти в коридор, поискать удобства, но они тоже оказались здесь – в углу обнаружилась неприметная дверь, за ней вполне приличный санузел, даже с душем. Когда он выбрался оттуда, обнаружил, что в палате уже не один. В кресле вальяжно развалился Павел, а на стуле, с видом пай-девочки, сложив руки на коленях, сидела Настя.
– А вы что тут делаете?
– Тебя ждем, конечно. А то на тебя лежащего мы за эту неделю насмотрелись, дай хоть на почти здорового посмотреть. И не вздумай ругаться, что приказ не выполнили, а то не посмотрю, что больной, живо по шее дам. Понял?
– Дятел ты, – с чувством ответил стрелок, устало садясь на кровать. В этот момент он, наверное, и поверил окончательно, что происходящее вокруг не бред умирающего и он, наверное, впрямь будет жить.
Эпилог
Новый год – самый, наверное, веселый праздник, который только можно представить. Даже не самый веселый, а самый радостный. Вся атмосфера его пропитана детскими воспоминаниями и ожиданием какого-то чуда, и, пожалуй, это ожидание ярче, чем сам процесс распития шампанского под бой курантов.