Посмотрев на фотографию, она задумалась. Затем закрыла один глаз, как это делает снайпер, прильнувший к оптическому прицелу.
– Вот как это выглядело в газете, мэм.
Боб протянул старухе завернутую в целлофан вырезку из «Кларион» за 11 декабря 1934 года. «Шериф вручает медаль лучшему юному регулировщику».
– На оригинале больше деталей, – сказал он. – Здесь изображение размыто из-за точек.
Миссис Тисдейл продолжала пристально разглядывать фотографию. Наконец – казалось, прошел целый час, хотя на самом деле не больше нескольких секунд, – она сказала:
– Да, теперь, когда я ее вижу, у меня всплыли какие-то воспоминания… Не могу поверить, что я до сих пор на это способна.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Предположим… э… я скажу об этом человеке нечто такое, что вам не понравится?
– Я удивился бы, если б такого не произошло. Все то, чем я располагаю, указывает на то, что мой дед только что стал участником какого-то громкого скандала и вынужден был с позором вернуться в округ Полк. И, поскольку в те времена так было принято, как часть аппарата, управлявшего округом Полк, он был причастен к взяткам, подкупу, незаконным доходам.
– Возможно… я не могла знать все это. Но обратила внимание, что от него пахло как от моего папы, то есть в его дыхании чувствовался виски. Еще я помню, что он держался чересчур любезно, чересчур вежливо, чересчур аккуратно, как это свойственно человеку, который находится в состоянии алкогольного опьянения, но старается показать себя трезвым.
– Да, похоже, у моего деда были проблемы с выпивкой… Я так понимаю, началось это как раз с тридцать четвертого года.
– А что с ним произошло в тридцать четвертом?
– Эту загадку я как раз и пытаюсь решить. Мне лишь известно, что в дальнейшем все стало настолько плохо, что дед обратился за помощью к баптистам. Но всевышний, видимо, был занят чем-то другим.
– Знаете, баптисты напрямую общаются с богом; так что раз уж они не смогли ему помочь, он был безнадежен. Вы точно хотите узнать правду?
– Не хочу. Но я дал слово сделать все от меня зависящее.
– Справедливо. Ну хорошо, как я уже сказала, этот человек был слегка в подпитии. Никто ничего не сказал, но я учуяла запах. Должно быть, он предпочитал бурбон, как и мой отец. Теперь я вспоминаю и другие вещи. Все относились к нему с большим уважением. Несомненно, на него смотрели с благоговейным восхищением, считая за честь находиться в его присутствии. Наверное, дело было в медалях, которые он заслужил в двух армиях.
– Также ему пришлось вступить в перестрелку в Литтл-Роке с очень плохими ребятами, и когда дым рассеялся, мой дед по-прежнему стоял, а вот они – нет. На самом деле такое происходило несколько раз, с разными ребятами, и в конце дед всегда оставался на ногах.
– Да, все дело в ауре… Это был настоящий стрелок. Но в то же время, хоть я это и чувствовала, хорошо помню, что нисколько его не боялась. Этот человек не внушал тревогу. Десятилетней девочке он казался хорошим. Помню, по такому случаю я надела клетчатый свитер. Все юные регулировщики получили по медали, но, поскольку я никогда не опаздывала и не пропустила ни одного дня, меня признали лучшей. Я очень гордилась этой медалью; она так и осталась единственной моей наградой. Также впервые я преуспела хоть в чем-то, ведь меня считали тупой неудачницей. Но когда такой важный человек, как шериф, вручил мне медаль, пожал руку и сказал, что я должна гордиться, это был самый счастливый момент в моей жизни.
– Я рад, что дед подарил вам его.
– И я тоже. Быть может, он не был тем мерзавцем, каким вы его считаете.
– Мы это обязательно выясним.
– Да, теперь я вспомнила. Это вынырнуло из подсознания. Реальность или плод воображения?.. Нет, думаю, реальность.
Боб и Никки ждали. Старуха закрыла глаза, словно дожидаясь начала спиритического сеанса, затем рассмеялась.
– Ну да, точно: ухо!
– Ухо?
– На фото это не видно. Он чуть повернул голову. Его правое ухо. Верхняя часть была забинтована. Рана не была серьезной. Я хочу сказать, это ведь ухо. Кончик уха! Но он был забинтован и заклеен пластырем. Да, определенно. С ним произошла какая-то маленькая неприятность?
– Не знаю. Надо будет вернуться к газетам и посмотреть, есть ли в них какое-либо упоминание.
Откинувшись назад, Боб посмотрел на дочь, и та кивнула.
– Не могу передать, как вы мне помогли. Вы дали мне то, чего у меня не было: ухо.
После церемонии прощания они оставили пожилую женщину в палате, нашли, где перекусить, а затем отправились обратно в Вашингтон. Боб собирался высадить Никки перед ее домом, после чего поехать к Нику и узнать, нашел ли тот что-нибудь новое.
Выходя из машины, Никки сказала:
– Кстати, ты знаешь, что за тобой следят?
Глава 22
«Петля», Чикаго
16 июля 1934 года
Спустившись на грузовом лифте вниз, Чарльз вышел в чикагское пекло – ударившее его кувалдой – и прошел пешком несколько кварталов до Стейт. Главная артерия Чикаго бурлила народом. Это была пора соломенных шляп, похожих на сковороды головных уборов с плоскими полями, которые всегда казались Чарльзу нелепыми. Ох уж эти жители больших городов; они хоть задумываются над тем, какой у них вид? Но повсюду вокруг подпрыгивали, покачивались и тряслись похожие на диски штуковины, а те, на ком они были надеты, верили в их магические охлаждающие свойства, хотя их лица, сверкающие в резких лучах солнца от пота, красноречиво опровергали это убеждение.
Сам Чарльз, хоть и в хлопчатобумажном костюме защитного цвета, потел нещадно. Пройдя два квартала до огромного здания универсального магазина Мориса Ротшильда, он нашел у главного входа телефонную будку. К счастью, она оказалась свободна, и Чарльз, вытерев лоб платком, вошел в нее, плотно закрыл за собой дверь – стало еще жарче! – снял трубку с рычага и поднес ее к уху, надавив на рычаг рукой. Притворяться он не любил, но все же предпринял неуклюжую попытку подыграть, и шпионы «дяди Фила», похоже, знали свое дело, потому что через несколько секунд раздался звонок.
– Это Свэггер.
– Ну разве вы не герой?
Это был бархатный голос мужчины со скамейки в парке, уверенный, с легким оттенком нью-йоркского говора, слишком гладкий.
– Так в чем дело?
– Это ваш счастливый день.
– Хорошо.
– Никаких имен. Но в восточном отделении чикагской полиции есть один «фараон», у которого настолько кривая душа, что он не может найти себе постель, чтобы вытянуться.
«Дядя Фил» помолчал, ожидая смешка, однако Чарльз был не из смешливых.
– В общем, он хочет продать Джонни Ди.
– Отлично, – сказал Чарльз. – Я впечатлен.
– Он знает одну девочку – единственное ее имя Анна, – в прошлом заведовала борделем, занималась постельным ремеслом, когда вас еще на свете не было. Ее проблема в том, что она откуда-то из Европы, у нее неприятности с иммиграционной службой, и та хочет выдворить ее обратно на родину, куда наша девочка не торопится возвращаться.
– Понял, – сказал Чарльз вслух, мысленно добавив: «Переходи к делу!»
– Сейчас у нее дом с квартирами внаем на Северной стороне, на самой границе приличия. Недавно у нее поселился один тип, высокий и тощий, искушенный. Полно денег, красиво одевается, и дамочки от него писают в трусики.
– И это Джонни?
– В самую точку. И вот какое предложение. Анна готова выдать Джонни в обмен на помощь с иммиграционной службой. Вот почему она обращается к вам, представителю федерального правительства, а не к местным бездельникам, которые ничего не смогут для нее сделать.
– Выдать как?
– Это вам предстоит обсудить с ней самой.
– Что со временем?
– Девочка хочет действовать быстро, чтобы не оказаться у себя в Сильвании, Пенсильвании, Трансильвании или как там ее. Вы сможете его взять в течение недели.
Чарльз шумно вздохнул.
– А полицейский, от него можно ожидать неприятностей?
– Нет. Он получит от одних моих знакомых предупреждение не высовываться. Займется приготовлениями, свяжет все вместе. Он хочет присутствовать при захвате или при перестрелке – как получится, – но о нем можно не беспокоиться. Он или сыграет честно, или отправится плавать в озере в холодильнике.
– Вы круто играете…
– Только так и можно.
От луны остался тонкий серп, озеро застыло неподвижным серым покрывалом, хотя тут и там на нем подмигивали отражения. Позади озаренные силуэты Чикаго заявляли о себе яркими огнями, передавая неравномерным рисунком освещения сложность архитектуры. Каждый вертикальный всплеск света обозначал здание, их было слишком много, не сосчитать, а в промежутках между зданиями виднелись другие здания, бесконечность зданий. Раз в две минуты по ним пробегал импульс света от маяка Линдберг, установленного на крыше небоскреба Палмолив, а когда его яркий луч на время пропадал, над силуэтами города огромной розово-оранжевой диадемой поднималось во всем своем сиянии зарево мегаполиса. Вода лениво плескалась у бетонных блоков, укрепляющих берег, а на водной глади озера редкие огоньки обозначали суда – то ли яхты, то ли баржи.
Два черных «Форда» Отдела стояли на пустынной береговой полосе в нескольких милях к северу от Всемирной ярмарки 1933-го, теперь уже 1934 года, на искусственной насыпи, расширявшей побережье озера с востока, отвоевав эту территорию у большой воды. Когда-нибудь здесь будет разбит парк, но сейчас это место напоминало унылое поле сражения.
В первом «Форде» сидел Мел Первис, как всегда, изящный, а за ним, на заднем сиденье, – Эд Холлис и Кларенс Хёрт с «Томпсонами», с полностью снаряженными барабанными магазинами на пятьдесят патронов; затворы отведены назад, флажки предохранителей опущены, оружие готово в случае западни извергнуть потоки огня. Оба молодых агента сняли пиджаки и надели поверх рубашек пуленепробиваемые бронежилеты, однако галстуки по-прежнему оставались туго затянутыми, накрахмаленные воротнички были заколоты, а на головах красовались шляпы – эти плоские соломенные сковороды. Мало ли что, вдруг нагрянет директор…