Он едва не попал в цель, наткнувшись на французского крупнокалиберного зверя под названием «Гочкис модель 1922». У этой штуковины был такой вид, будто ее смастерили в кафе на Монмартре, после целого дня, проведенного со шлюхами и стаканчиками абсента, в результате чего получилась эта безумная головоломка из углов, защелок и винтов. В том варианте, который нашел Боб, даже имелось отверстие под большой палец в прикладе, в остальном похожем на скрипку, тщетно старающуюся выглядеть крутой. Но французишки с радостью приладили к дулу большую железную болванку, чтобы удержать поток пуль калибра 7,9 мм от блуждания по всем окрестностям. Бобу показалось, что он наконец наткнулся если не на золотую жилу, то хотя бы просто на жилу, пусть по фотографиям в Сети нельзя было определить, сколько в болванке отверстий, двенадцать или нет. Но, хоть приблизить изображение было невозможно, он мог приблизить глаза к экрану.
Увы – на расстоянии шесть дюймов французский пулемет раскрыл свой обман. Задняя часть приспособления, как раз там, где оно становилось круглым, чтобы соответствовать дулу, не имела того самого изящного изгиба, которым обладала трубка, лежащая на столе.
Боб снова и снова рассматривал ее, поражаясь искусству творца, мастерству обработки металла. Оружие состоит из обработанных кусков стали, соединенных вместе; всю свою жизнь Свэггер изучал эти куски и то, как они соединяются друг с другом; и человек, выточивший на токарном станке эту штуковину, был мастер своего дела, один из тех, кто всю жизнь доводит свой талант до совершенства. Этот цилиндр был достоин религиозного поклонения. Черт возьми, парень знал свое дело.
Боб взглянул на часы. В Вирджинии скоро рассвет. Он зашел в тупик и ничего не узнал. Когда же наступит прорыв, долгожданная «эврика»?
Подобно предмету, лежащему на столе, это оставалось загадкой.
Глава 30
«Комиски-парк», Чикаго
24 июля 1934 года
Ночью Чарльзу снились кошмары. Как обычно, война – бескрайний ландшафт грязи и колючей проволоки, лица убитых ребят, погибших ни за что, бледные мертвые тела под нескончаемым дождем, нежные черты юных лиц, если они не изувечены пулей или осколком, ад, куда проваливаются молодость и смех, бессмысленные оловянные побрякушки на пестрых ленточках, с которыми Свэггер вернулся домой. Он проснулся, мокрый от пота, ощущая голод первобытных позывов, о которых нельзя было даже думать, в сочетании с самопрезрением и чувством невыполненного долга – столько обязательств, бесконечная боль двух его сыновей, вселенная без надежды…
В девять часов он встал, принял душ, надел брюки и рубашку с коротким рукавом; пиджак, галстук и пистолет в кобуре запер в чемодан, который засунул под кровать. Спустившись вниз, отправился в закусочную – в этот потерянный понедельник Чарльз начисто забыл про то, что нужно есть, – и купил «Трибьюн» и «Геральд экзаминер». Заказав яичницу с беконом, за завтраком наконец прочитал, как вселенная отнеслась к смерти Джона Диллинджера.
Все это не имело никакого сходства с тем миром, который запомнил Чарльз. В мире, сотворенном газетами, героический сотрудник федеральных правоохранительных органов Мелвин Первис практически в одиночку выследил и убил чудовище. Чарльз едва не рассмеялся, поскольку это было вопиющей неправдой, однако полностью соответствовало непреложной логике своеобразной политики чикагского отделения.
Да, Сэм – босс; да, Хью Клегг – его первый заместитель. Но в то же время Мелвин Первис также здесь, и поскольку он красивый, любезный, вежливый, элегантный, журналисты его обожают, и Чарльз предположил, что чем дольше так будет продолжаться, тем больше будет выходить на передний план Первис, а Отдел расследований отступит в тень. Тот, кто знал правду, посмеивался втихаря, но никто не обижался на Мелвина. На самом деле тот и не стремился выставить себя героем, не бахвалился своими подвигами; просто он был здесь, журналисты знали и любили его, и им проще всего было выставить его в лучах славы. Только очень сильный духом человек смог бы на месте Первиса устоять от соблазна самопрославления.
Чарльз едва не рассмеялся вслух, предположив, что старому мерзавцу «холостяку» директору в далеком Вашингтоне сегодня утром потребуется сразу три стакана содовой. Его наверняка хватил апоплексический удар. Произошло то самое, чего он не хотел, но в то же время он никак не мог это предотвратить. И что ему делать теперь – выгнать своего «героя»?
«Человек, который расправился с Диллинджером» – таким был заголовок в одной газете, а под ним красовалось замечательное фото Первиса из архива: одет с иголочки, лицо серьезное. Статья начиналась так: «Все свелось к поединку двух человек – того, кто преступил закон, и того, кто стоял на службе закона; и, к счастью для всех нас, победу одержал человек, стоящий на службе закона».
Чарльз потратил немало времени, копаясь в этой чепухе, пораженный тем, какой лживой может быть ложь, но в конце концов газеты все-таки закончились. Ему требовалось чем-то занять себя, выбросить из головы политику Отдела и ремесло убивать людей на государственной службе. Он подумал было о том, чтобы сходить в кино, однако мысль эта ему совсем не приглянулась – ввиду того, какой конец постиг Джонни после общения с Гейблом. Затем он вспомнил предложение Сэма сходить на бейсбол, и эта мысль пришлась ему по душе. Заглянув в газету, Чарльз увидел, что «Кабс», неофициально любимая команда девятнадцатого этажа, отправились на выездной матч, поэтому он обратился к матчам Американской лиги и увидел, что «Уайт сокс» играют на «Комиски-парке» на Южной стороне. Чарльз ничего не знал об этой команде, что на самом деле не имело значения: главным было забыться в зрелище, в анонимном товариществе трибун, стереть память и притупить дух.
И вот Свэггер поднялся на станцию надземной железной дороги, для чего ему пришлось взобраться на огромное чудовище из стальных ферм – быть может, остов старого дредноута, пришвартованного в доке, с созвездиями железных заклепок и прочных деревянных балок повсюду, пропахших дегтем, посредством которого древесину защищали от воздействия окружающей среды, – сел на поезд, идущий в южном направлении, пронесся по «Петле», после чего на двадцать минут нырнул в грохочущую темноту, пока то, что находилось между «Петлей» и «Комиски-парком», проносилось мимо, невидимое на поверхности.
Чарльз сошел с поезда на станции, именующейся на жаргоне «Бронзавилем», и почувствовал, что зрители, спешащие на стадион, – чужаки в этом сплошь негритянском мире. Две цивилизации взирали друг на друга через разделяющую их пропасть, когда болельщики проходили по 35-й улице мимо местных жителей, направляясь к сооружению, где должен был состояться матч. Но настроение у всех было добродушное, поскольку ярко светило солнце, все были счастливы, впереди ждали одни удовольствия. Улицы были полны суеты и гомона, не то чтобы забиты толпами, но народу было много, а стадион – кирпичный замок? собор? – господствовал над местностью, притягивая к себе людей со всех сторон. Новоприбывших встречала разнообразная веселая толчея: ларьки с сосисками в тесте, торговцы, предлагающие программки, леденцы, воздушную кукурузу, флажки, бейсболки с эмблемой «Уайт сокс» и прочую сувенирную продукцию. Здесь было все, что имело отношение к бейсболу и могло продаваться на улицах вокруг «Комиски-парка».
Купив билет без места, Чарльз прошел на полупустой стадион и испытал прилив радости при виде зеленого поля, занимающего главное место посредине, в окружении красных кирпичных стен с псевдосредневековыми башнями и шпилями. Даже заполненный лишь наполовину, стадион все равно выглядел внушительным благодаря присутствию пятнадцати тысяч человек, объединенных общей страстью. Побродив немного, Чарльз нашел удобное место, откуда открывался прекрасный вид на поле, примерно в тридцати рядах выше разграничения между отдельными креслами и общими скамьями, напротив третьей базы. На самом деле на этом стадионе плохих мест не было, если только не устроиться за одной из многочисленных железных ферм, составляющих его основу, и Чарльзу были хорошо видны молодые ребята на поле, полные жизни и скорости, силы и ловкости. Он сознательно не заказал себе пива, хотя весь стадион представлял собой, по сути, один огромный круглый пивной бочонок, и болельщики вокруг вели себя шумно и развязно, как и подобает изрядно выпившим. При всем этом здесь был праздник рекламы, и такие гиганты американского бизнеса, как «Кока-кола», «Стандарт ойл» «Пиво “Хэмм” из края небесно-голубой воды» и «Чикаго трибьюн» раскупили пространство на стенах, чтобы продавать свой товар. Воздух пестрел вымпелами и флажками; дым от десяти тысяч сигарет и двух тысяч сигар, поднимаясь к небу, образовывал вверху сияющее марево. Все вели себя шумно, все были счастливы, все хотели в этот день и в этот час находиться именно здесь и ни в каком другом месте.
Игра получилась неважной. Соперники приехали из Вашингтона – вероятно, директор болел за нее, – и «Уайт сокс», в этом сезоне сами будучи не в лучшей форме, расправились с ней без особого труда. Они повели в счете в первом иннинге – и больше не уступали. Суонсон, правый крайний, парой хитов обеспечил своим партнерам четыре пробежки. Другие ребята – Эпплинг, Конлон, Симмонс, Бонура и Дайкс – тоже не подкачали, доведя своими результативными ударами счет до шести в их пользу. Питчер по имени Лес Титье подавал аж до восьмого иннинга, записав себе в актив победу. Все шло так, как и должно было идти, и больше всего удовольствия Чарльз получал от зеленой травы, от белой формы и мяча. Еще ему нравились долгие драмы ловли, когда кто-нибудь запускал мяч вверх, и тот улетал по дуге высоко в жаркое безоблачное небо, затем, теряя энергию, начинал спуск туда, где его ловил тот или другой молодой парень, который после этого отправлял мяч с большой скоростью в ту или другую сторону, в зависимости от игровой ситуации. Было что-то убаюкивающее в этих изящных передачах; матч, лишенный интриги, также был лишен драматичности и напряжения, и Чарльз был рад на какое-то время оставить позади и то и другое.