– Очень хорошо, Чарльз. Это и есть «желание смерти» в самом своем практичном проявлении – мгновенный ответ на мгновенный мощный импульс, когда не видно ни конца, ни облегчения, и в то время как общественное сознание требует, чтобы ты терпел все это, в душе тебе хочется бежать куда глаза глядят. Да, это и есть «желание смерти».
– Но вы имели в виду другое. Я чувствую это по вашему тону. Вы имели в виду что-то совершенно другое, и я еще не знаю, что именно. Наверное, в том смысле, в каком это понимаете вы, я никогда не сталкивался с «желанием смерти».
Чарльз недоумевал, куда он катится. И ему не нравилось то, что он не знает, куда катится. Ему совсем не нравилось то, что он понятия не имел, что сказать и что сделать. Какой в этом смысл? Что это может дать?
– Чарльз, в последнее время появились новые теории, объясняющие работу головного мозга. Медицина раскрывает процесс мышления. Кое-кто считает, что человеческий мозг разделен на две части. Одна часть, та, в которой ты живешь, действуешь, говоришь, любишь, прелюбодействуешь, работаешь, стреляешь и все такое, называется сознанием. Это все, что человек знает, чувствует и помнит. Все, что он думает и во что верит.
– Да, сэр.
– Но, как я уже говорил, кое-кто считает, что есть и вторая, скрытая часть человеческого рассудка. Она называется подсознанием и прячется в тени. Она никогда не забывает, она порождает желания, тайные боли, гнев, обиды, даже позывы перейти к насилию. И в какие-то моменты подсознание всплывает на поверхность и влияет на поступки человека. А тот об этом даже не подозревает. Человеку предлагают выбрать между «А» и «Б», и лучший выбор, несомненно, «А», но человеку почему-то хочется выбрать «Б». Это работа подсознания, оно влияет на поступки человека, в каком-то смысле вопреки его интересам, заставляет делать то, что в противном случае не имело бы смысла. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Не совсем.
– Ну, полагаю, такое возможно.
– Возьмем, скажем, этих двоих, Джона Диллинджера и Малыша Нельсона. Джонни, выросший в обыкновенной семье добропорядочных фермеров, каждый год отправляется за решетку за какую-то глупость. В тюрьме заправляют те, кто грабит банки; Джонни сходится с ними, учится у них, они наставляют его по жизни. Совершенно естественно, он стремится порадовать их – они для него отцы – и ставит себе цель стать величайшим грабителем банков. Понимаешь, как все складывается?
– Конечно.
– Но есть еще Нельсон. У него в семье нет преступников. Однако пьяница-отец у него на глазах нещадно лупит мать, и он чувствует себя слабым и никчемным, потому что не может за нее заступиться. Он ненавидит себя. Повзрослев, Малыш распространяет эту ненависть на все общество. Никто не оказывал на него дурного влияния, его не воспитывали грабители банков, ставшие для него идеалами для подражания. Все это у него в голове, и по какой-то необъяснимой причине он начинает видеть в обществе в целом и в банках в частности своего отца; и вот теперь, став смелым и сильным, ощущает потребность ударить своего отца. И делает он это, грабя банки, причем, в отличие от Джонни, Малыш действует с особой жестокостью – ему доставляет удовольствие убивать. Он ненавидит правоохранительные органы и получает наслаждение, убивая служителей закона, как это произошло с Картером Баумом. В этом прослеживается работа его подсознания, заставляющего Малыша делать то, что он не до конца понимает, но не может не делать.
– По-моему, у него не все дома, – заметил Чарльз.
– В каком-то смысле это действительно так, – согласился Сэм. – Это не оправдывает его, а просто помогает лучше понять.
– То есть вы хотите сказать, что эта штука с подсознанием поможет нам схватить Малыша Нельсона?
– Ну… да, но это еще не всё… Вот, возьми еще бутылку пива.
Чарльз больше не хотел пива. Он хотел выбраться отсюда. От этого разговора у него мурашки бегали по спине. Все это было выше его понимания.
– Бетти, принеси, пожалуйста, еще пару пива, – окликнул Сэм, и через считаные мгновения появилась его жена с двумя бутылками.
– Так, ваш разговор стал слишком серьезным, – с укором заметила она. – Всё, хватит. Я ставлю мясо. Чарльз, как вы предпочитаете?
Возвращение к нормальности! Как вы предпочитаете мясо? Еще пива? Картошку с соусом или без? Вот это Чарльз понимал. Но затем Бетти ушла, и он снова остался во дворе один, вместе с жужжанием насекомых и криками птиц. И вместе с Сэмом.
– Понимаешь, у Малыша тут тоже может быть «желание смерти», – снова заговорил Сэм. – Он ненавидит себя за то, что был совершенно беспомощным, когда нужно было заступиться за мать. Поэтому считает, что должен быть наказан. И идет на безумные риски. Подсознательно Малыш хочет получить наказание от пули, поэтому он выбрал себе опасное ремесло, поэтому он бесстрашен в перестрелке, поэтому он с радостью примет последний выстрел. Со стороны это выглядит полной бессмыслицей. Однако для самого Малыша все абсолютно логично.
– Ну когда вы все разложили по полочкам, думаю, это действительно выглядит логично.
– Я говорю все это не потому, что мне есть дело до этих отморозков, а потому, что тревожусь за тебя, – продолжал Сэм. – Я хочу, чтобы ты живым и невредимым вернулся в Арканзас, обеспечил своему младшему сыну качественную медицинскую помощь, помирился со старшим сыном, и тот понял бы, какой храбрый и честный человек его отец. Он это заслуживает. И ты это заслуживаешь.
– Да, я тоже надеюсь, что все образуется.
– Ты действительно этого хочешь, Чарльз? Этого хочет твое подсознание? Понимаешь, глядя на твой героизм, я вижу кое-что еще. Безумное безрассудство, готовность умереть ради дела, ради любого дела, просто так, вообще умереть. Вот почему в обеих этих перестрелках ты был на первой линии, и, уверен, то же самое можно сказать и про все остальные перестрелки, в которых тебе довелось побывать, и про рейды на войне. Это был не просто героизм; это также было подсознательное желание умереть. Это было «желание смерти» в чистом виде.
– Сэм, ничего такого я не испытываю.
– Сознательно это не прочувствуешь. Я заговорил об этом, чтобы ты задумался. Если тебе суждено быть убитым, я хочу, чтобы это произошло во имя Долга с большой буквы, а не потому, что ты в двести сорок пятый раз пошел на риск – безумный, сумасшедший, безрассудный, совершенно ненужный – и в конце концов получил по полной.
– Понимаете, – сказал Чарльз, – в бою нужно быть агрессивным и безрассудным. Только так можно одержать победу. Подойти близко, стрелять прицельно, постоянно двигаться. Это здравый смысл, а не какие-то там скрытые устремления.
Было очень странно вести этот разговор во внутреннем дворике просторного дома в пригороде, среди строгой красоты благополучия, в окружении уюта, комфорта, приятной погоды, света клонящегося к горизонту солнца. Кто мог поверить, что в таком месте проходил подобный разговор?
– Просто выслушай меня, – сказал Сэм. – На мой взгляд, все происходит примерно так. Где-то в тебе есть тайна. Она погребена глубоко, так глубоко, что ты приучил себя никогда о ней не думать. Это что-то плохое, и ты сам это понимаешь – не знаю, ты что-то сделал, как-то не так повел себя, даже не могу предположить… Но я знаю, что ты ненавидишь себя за это. Тебе стыдно. Ты осквернил себя, и теперь идеал, к которому ты стремился, стал для тебя недостижимым. Ты готов на что угодно, чтобы смыть это пятно, но у тебя нет для этого нужного инструмента. Это враг, которого нельзя пристрелить, нельзя арестовать; он никуда не уходит и возвращается в самый неподходящий момент. И ты на каком-то глубинном уровне считаешь, что должен быть за это наказан.
– Как бы мне хотелось, черт побери, чтобы моя жизнь была такая интересная, как вы говорите. Я – сельский парень, научившийся обращаться с оружием, только и всего.
– Ты слишком храбрый и благородный, чтобы покончить с собой, поэтому боль никуда не уходит. И тебя тянет к занятиям, которые могут запросто привести к твоей гибели. Ты хочешь, чтобы бог тебя убил. Хочешь, чтобы он наказал тебя, поэтому предоставляешь ему одну возможность за другой, начиная с войны. Ты словно взываешь к нему: «Прекрати мои страдания!» Столько пуль пролетело мимо – а ты просто хочешь, чтобы одна из них попала в цель и положила всему конец.
– Никогда ничего подобного не слышал, – возразил Чарльз. – Говорю как на духу, мистер Коули: я понятия не имею, о чем это вы.
– Так и должно быть. Вот в чем все дело, Чарльз. Все это спрятано глубоко под поверхностью.
– Ну тогда, наверное, я буду следить за этим внимательнее, – сказал Чарльз.
– Я вижу и другое, Чарльз. Твой стиль – это одиночество. Мужчины женятся и живут со своими семьями, а если они холостяки, то селятся вместе со своими знакомыми, чтобы сэкономить на оплате квартиры. Они постоянно общаются с другими людьми, они – часть общества. Чарльз живет один в маленькой квартире. Он не общается со своими приятелями, у него нет близких друзей по работе, он никогда не ходит с другими ребятами в бар, в боулинг, на бейсбол. Он – чистой воды одиночка. Он отделился от общества. Быть может, чтобы сохранить свою чистоту, быть может, потому, что он никогда не может расслабиться в обществе других людей, быть может, он боится, что раскроется его тайна… Это противоестественно.
– Сэр, я просто стараюсь выполнить свою работу так, как это в моих силах. Ну а все остальное – я даже не знаю, что на это ответить.
– Чарльз, ты знаешь, что я был миссионером, два года прожил на Гавайях. Люди там совершенно другие. Они не скрывают свои чувства, полностью раскрывают себя, они такие, как есть. Временами мне кажется, что так было бы лучше всего. Мы же сдерживаем, прячем, зарываем, душим, гасим, отвергаем наши чувства, и в результате делаем все только хуже, а не лучше. Гавайцы, которые живут, повинуясь сиюминутным порывам и ничего не сдерживают, гораздо здоровее и счастливее нас. И наша цивилизация лишь учит их стать такими же нездоровыми, как мы.