Чарльз уже собирался выполнить его приказ, но в это мгновение двое полицейских из Ист-Ливерпула подскочили к упавшему, разоружая его и надевая на него наручники.
– Отличная стрельба, шериф, – сказал Первис.
– Великолепная работа! – с восхищением произнес Эд. – Да, с вами лучше не сталкиваться…
Сдвинув большим пальцем флажок предохранителя, Чарльз поднял «Томпсон» под углом в сорок пять градусов, направив его в небо над Огайо, и упер приклад в бедро, держа палец подальше от спускового крючка.
– Пойдем-ка посмотрим, кого мы подстрелили, – сказал Первис.
Все направились к распростертому на земле человеку.
– Надеюсь, это не почтальон, – сказал Эд.
– Быть может, это ухажер вдовы Конкл, – предположил Макки.
– Он пытался бегать наперегонки с «Томпсоном», – возразил Чарльз. – На подобную глупость способен один лишь Красавчик Флойд.
Это действительно был Красавчик. Он лежал в траве, пальто распахнуто, волосы растрепаны, лицо искажено от боли. Но даже теперь Флойд оставался верен себе, сохраняя ореол незаурядной физической силы, несмотря на то что пули раздробили ему кости и пронзили мягкие ткани. Однако раны и собственная судьба нисколько его не беспокоили. Ему было все равно. Мир не дождется того, чтобы Чарли Флойд перед смертью распустил нюни.
Полицейские стояли рядом.
– Он попытался воспользоваться этими игрушками, – сказал один из них, показывая пистолет калибра.45, отобранный у раненого.
Второй полицейский держал другой пистолет.
– Как тебя зовут, приятель? – спросил Первис, присаживаясь на корточки.
– Мерфи, – выдавил раненый, словно жаждая ввязаться в пьяную драку.
Его можно было убить, но, черт возьми, усмирить его было невозможно.
– А по мне, он похож на Чарли Флойда, – сказал Эд Холлис. – Та же самая квадратная деревенская рожа, те же самые свинячьи глазки, те же самые негритянские губы.
– Пошел к такой-то матери, легавый! – пробормотал Флойд.
– Ты – Флойд, – сказал Первис.
– Да, я Флойд. – Раненый оскалился. – Я только что сделал вас знаменитыми!
– Насколько серьезно он ранен?
– Эта «плевалка» попала мне три раза в грудь. Со мной все кончено.
– Боюсь, это так, – согласился Первис. Выпрямившись, он обернулся и сказал: – Так, я беру машину и ищу телефон, чтобы позвонить в Вашингтон. А вы везете этого парня в больницу или в морг, как получится. Я вас догоню.
– Да, сэр, – сказал Чарльз.
– Отличная работа, ребята. Директор будет доволен.
Развернувшись, он бегом устремился к машине. К ферме Конкл подъезжали новые полицейские машины, вероятно, привлеченные выстрелами или запахом крови.
Макки склонился над Флойдом. Тот корчился от боли, смиряясь со своей судьбой. Под ним уже скопилась лужица крови, вытекающей из ран.
– Ничего не хочешь сказать, Оклахома? Это ты был в Канзас-Сити?
– Я тебе ничего не скажу, ублюдок! – пробормотал Флойд.
– Ладно, приятель, ты сам сделал свой выбор.
– Да пошел ты!.. – выдавил Красавчик. – Я ухожу.
Глава 47
Ивенстон, штат Иллинойс
Начало ноября 1934 года
– Тони! – окликнул Лес.
Обернувшись, Тони Аккардо увидел своего старого приятеля и бросился к нему. Они с чувством обнялись, поскольку оба выросли в Пятне, этой круче крутой квадратной миле в Западном Чикаго, где выйти в люди удается единицам, но они оба смогли это сделать. Оба добились успеха. Тони стал управляющим высшего звена в организации, пока что не имевшей названия, однако все называли ее просто «Итальянцами», под началом мистера Нитто, которого газеты ошибочно именовали мистером Нитти. Лес стал настоящей звездой, превратившись теперь во «врага общества номер один».
– Рад тебя видеть, дружище!
– И я рад тебя видеть! – воскликнул Лес.
Они стояли неподалеку от нового универсального магазина «Маршалл-Филдс», на главной улице маленького городка к северу от Чикаго, со своим собственным побережьем озера, протянувшимся на несколько миль. Также Ивенстон был городом вязов, и воздух был наполнен удушливым смрадом горелых листьев, поскольку каждую осень жители города прилежно жгли на улицах опавшую листву. Часы над головой показывали ровно час дня, как и договаривался Лес.
– Брр! Слушай, здесь холод собачий: давай пойдем в тепло.
Тони – в ремесле Тони Дубинка – пересек улицу. Они быстро прошли один квартал, вышли на Оррингтон-авеню прямо напротив библиотеки, свернули к Карлсон-билдинг, прошли еще пару сотен футов и нырнули в ресторан под названием «Кладовка Коули».
– Фу! Ненавижу холод, – сказал Тони. – С возрастом моя кожа становится все тоньше.
– Это ты верно подметил, – согласился Лес. – Я только что с юга. Из Техаса. Успел забыть, как холодно бывает в Чикаго.
Они нашли свободный кабинет, отделанный ценными породами дерева в средневековом духе. Заведение пользовалось популярностью; сейчас оно было заполнено народом, в основном из расположенного по соседству Карлсон-билдинг, единственного небоскреба и самого большого административного здания Ивенстона.
– Тебе здесь понравится. Жареная картошка тут очень хорошая. Я всякий раз объедаюсь.
– Звучит заманчиво, – сказал Лес.
– И никакого бухла. Ивенстон по-прежнему «сухой», но я знаю, что ты не пьешь и не любишь, когда вокруг роятся пьяные рожи.
– Боже, благослови Женское христианское общество умеренности!
Оба рассмеялись. Действительно, в Ивенстоне располагалось центральное правление общества, всего в одном квартале отсюда.
– Как Хелен?
– Замечательно. Я ее так люблю… Она лучшая девчонка на свете. Как Джинни?
– А, ничего. Знаешь, они становятся такими недотрогами… Второй малыш родился, третий на подходе. Я завел себе кое-кого на стороне, так что по-прежнему получаю удовольствие, хотя и не так много, как хотелось бы. Ну а ты, кроме как с Хелен, больше ни с кем не встречаешься?
– Совершенно верно. Я однолюб, да поможет мне бог. Он сотворил меня грабителем банков, но он также сотворил меня парнем, который всю свою жизнь трахает только одну девчонку и каждый раз считает себя счастливым.
– Лес… господи, ты совсем не изменился. Все такой же упрямый, храбрый, прямолинейный. Возможно, чуточку сумасшедший, но сумасшедший по-честному; храбрый, сильный, идущий своим путем, несмотря на то, что твоих друзей укладывают одного за другим…
– Да, я такой.
Это предоставляло отличную возможность перейти к теме, которая занимала мысли Леса, но он решил не торопить события. Они с Тони поболтали о старых временах, вспоминая потасовки, удачи и провалы, плохих легавых, хороших легавых, наставников, врагов, обиды, предательства, тех, кого замочили, и тех, кто еще трепыхался – одно, другое, третье, – и если бы кто-нибудь обратил на них внимание, в глубине «Коули», уплетающих курицу под соусом с жареной картошкой и запивающих все это кока-колой, то принял бы их за страховых агентов: оба хорошо одеты, в ладно скроенных костюмах, накрахмаленных сорочках, ярких галстуках, начищенных ботинках, красивых шляпах, на вид типичные представители среднего класса… И этот человек несказанно поразился бы, узнав, что перед ним два смертельно опасных преступника.
– Так, Лес, – наконец не выдержал Тони, – я тебя очень люблю, но ты здесь не для того, чтобы это услышать. У тебя что-то случилось. Чем я могу тебе помочь? Я перед тобой в долгу, дружище, в неоплатном долгу.
– О, да это такое старье, забудь обо всем, – сказал Лес, сознавая, что забыть это невозможно.
В 1924 году, когда обоим было по шестнадцать, они ограбили парикмахерскую на Мелроуз-парк, на западной окраине города за Оук-парком, а когда выходили, их уже ждал патрульный полицейский. Он схватил подростков, те стали отбиваться, и Лесу удалось вырваться, но полицейский О’Дойл, или как там его звали, опустил шестидюймовую дубинку Тони на голову, и когда тот отключился и упал, надел на него наручники. Затем поднял его на ноги, оттащил к ближайшей будке экстренной связи, усадил на бордюр, а сам стал звонить в участок, чтобы за плохим мальчиком прислали «воронок».
Поскольку для Тони это задержание стало бы десятым, ему светили серьезные неприятности. Парикмахера они огрели с такой силой, что тот так и не очнулся, и это могло потянуть на умышленное убийство. В свои шестнадцать на «сковородку» Тони не отправился бы, но сорок лет за решеткой запросто смог бы получить. И тогда – никакого большого дома в Ривер-Форест, никакой Джинни, никаких «двух малышей и третий на подходе», никаких крупных дел, никакого места в организации Нитто, никаких перспектив, помимо того, чтобы каждый божий день до самого 1964 года удовлетворять в сортире черномазых.
Однако прежде чем полицейский Как-там-его успел набрать номер, Лес спрыгнул на него с крыши и треснул по голове обломком кирпича, вырубив наповал. Он не убежал, а остался и освободил своего товарища. Приятелям пришлось несколько минут обыскивать отключившегося легавого, но в конце концов они нашли ключ, отперли наручники и скрылись в ночи, хохоча, словно сумасшедшие…
– Да, мне действительно нужна одна любезность, – сказал Лес. – Кажется, я никогда не просил тебя ни о чем, даже когда люди Капоне сказали мне проваливать ко всем чертям.
– Выкладывай. Ты знаешь, я посмотрю, что можно сделать.
– Ты говорил про ребят, которых завалили. Джонни, Гомер, теперь вот Чарли. Ты даже не знаешь, что меня встретил один ковбой, который чуть не оставил у меня на голове навсегда новый пробор, – но я едва унес ноги, и голова моя осталась целой.
– Ну, – сказал Тони, – я слышал, что Флойд спалился потому, что въехал в дерево.
– Я работал с ним вместе. Да, это был далеко не гений. Тупой, как таракан. Зато остальные ребята были все до одного толковые, осторожные, профессионалы, лучшие из лучших. И вот видеть, как их пришили, чувствовать, как так же едва не расправились со мной… все это очень странно, когда полтора года до того никто и близко не подходил. И вдруг началось вот такое. Понимаешь, к чему я клоню?