— И давно она здесь?
— Лет двенадцать. А может, два года. Странные вещи творятся со временем. Да ты и сам знаешь. Давай лучше не будем о ней говорить.
— Откуда она пришла? С какой стороны?
— Я не знаю.
Лжёт.
— Элли?
— Я не знаю!
— Элли?
— Ну хорошо! Хорошо! Она пришла от поселенцев! Из пустыни!
— Я так и думал. — Он немного расслабился. Иными словами, с юго-востока. Оттуда, куда направляется он. По невидимой дороге, что иногда отражается в небе. Он почему-то не сомневался, что проповедница пришла не от поселенцев и даже не от пустыни. Она пришла из какого-то места, которое там, за пустыней. Но как? Путь-то явно не близкий. Может быть, на какой-нибудь древней машине? Из тех, что ещё работают? Может, на поезде? — А где она живёт?
Элли понизила голос:
— Если я скажу, мы займёмся любовью?
— Мы в любом случае займёмся любовью. Но мне надо знать.
Она вздохнула. Ветхий, иссохший звук — словно шелест пожелтевших страниц.
— У неё дом на пригорке за церковью. Такая хибарка. Когда-то… когда-то там жил священник, настоящий священник. Пока не покинул нас. Ну что? Теперь ты доволен?
— Нет. Ещё нет.
И он навалился на неё.
XIV
Стрелок знал, что это последний день.
Небо, уродливое, багровое, как свежий синяк, окрасилось зловещим отблеском первых лучей зари. Элли ходила по комнате, как неприкаянный призрак. Зажигала лампы, приглядывала за кукурузными лепёшками, скворчащими на сковороде. После того как она рассказала стрелку всё, что ему было нужно узнать, он отлюбил её с утроенным усердием. Она почувствовала приближение конца и дала ему больше, чем давала кому-либо прежде. Она отдавалась ему с безысходным отчаянием, словно пытаясь предотвратить наступление рассвета; с неуёмной энергией шестнадцатилетней. А утром она была бледной. В преддверии очередной менопаузы.
Молча она подала ему завтрак. Он ел быстро, глотал, почти не жуя, и запивал каждый кусок обжигающим кофе. Элли встала у двери и невидящим взором уставилась в утренний свет, на безмолвные легионы медлительных облаков.
— Сегодня, кажется, будет пыльная буря.
— Неудивительно.
— А ты вообще хоть чему-нибудь удивляешься? Хотя бы иногда? — спросила она с горькой иронией и повернулась к нему в то мгновение, когда он уже взялся за шляпу. Нахлобучив шляпу на голову, он направился к выходу.
— Иногда удивляюсь, — бросил он ей на ходу.
Он увидит её живой ещё только раз.
XV
Когда он добрался до хижины Сильвии Питтстон, ветер стих. Весь мир словно замер в ожидании. Стрелок уже прожил достаточно в этом пустынном краю и знал, что чем дольше затишье, тем сильнее будет буря, когда поднимется ветер. Неестественный блёклый свет завис над землёй.
На двери обветшалого, покосившегося домика был прибит большой деревянный крест. Стрелок постучал. Подождал. Нет ответа. Он опять постучал. И опять никакого ответа. Он чуть отступил и ударил по двери ногой. Небольшая щеколда внутри соскочила. Дверь распахнулась, ударившись о неровные доски стены и вспугнув крыс, которые с писком бросились в разные стороны. Сильвия Питтстон сидела в прихожей, в громадном кресле-качалке из тёмного дерева, и спокойно смотрела на стрелка своими большими тёмными глазами. Предгрозовое сияние дня легло ей на щёки пугающими полутонами. Она куталась в шаль. Кресло-качалка тихонько поскрипывало.
Они смотрели друг на друга долгое мгновение, выпавшее из времени.
— Тебе никогда его не поймать, — проговорила она. — Ты идёшь путём зла.
— Он приходил к тебе, — сказал стрелок.
— И возлежал со мной. Он говорил со мной на Наречии. Высоким Слогом. Он…
— Он тебя поимел. И в прямом, и в переносном смысле.
Она даже не поморщилась.
— Ты идёшь путём зла, стрелок. Ты стоишь в тени. Вчера вечером ты тоже стоял в тени, под сенью священного места. Ты думал, что я тебя не увижу?
— Почему он исцелил этого травоеда?
— Он — ангел Господень. Он так сказал.
— Надеюсь, он хоть улыбался, когда это говорил.
Она ощерилась, безотчётно подражая оскалу смерти.
— Он говорил мне, что ты придёшь следом за ним. Он сказал мне, что делать. Он сказал, ты — Антихрист.
Стрелок покачал головой.
— Он этого не говорил.
Она лениво улыбнулась.
— Он сказал, ты захочешь со мной переспать. Это правда?
— А ты встречала мужчину, которому не захотелось бы с тобой переспать?
— Моя плоть стоит дорого. Расплачиваться будешь жизнью, стрелок. Я зачала от него ребёнка… это был не его ребёнок, а отпрыск великого короля. Если ты овладеешь мной… — Она умолкла, закончив мысль лишь ленивой улыбкой. Повела своими массивными бёдрами. Точно плиты чистейшего мрамора, они застыли под материей платья. Получилось действительно впечатляюще.
Стрелок взялся за револьверы.
— В тебе — демон, женщина, а не король. Но ты не бойся. Я его вытащу.
Слова возымели действие. Она вся сжалась в своём кресле-качалке и стала похожа на ощетинившуюся куницу.
— Не прикасайся ко мне! Не подходи! Ты не посмеешь коснуться Невесты Божией.
— Хочешь на спор? — ухмыльнулся стрелок и шагнул к ней. — Не зевай, проверяй, как сказал старый картёжник, открыв кубки и жезлы.
Гора плоти вдруг содрогнулась. Её лицо превратилось в карикатурную маску безумного ужаса. Растопырив пальцы, она сотворила перед стрелком знак Глаза.
— Пустыня, — сказал стрелок. — Что за пустыней?
— Тебе никогда его не поймать! Никогда! Ты сгоришь! Сгоришь! Он так сказал!
— Я поймаю его, — возразил стрелок. — И мы оба знаем, что так и будет. Что за пустыней?
— Нет!
— Отвечай!
— Нет!
Он подался вперёд, упал на колени и обхватил её бёдра. Она сжала ноги, точно тиски. Всхлипнула как-то странно и похотливо.
— Стало быть, демон, — сказал стрелок. — Ну, выходи, демон.
— Нет…
Рывком он раздвинул ей ноги и вынул из кобуры револьвер.
— Нет! Нет! Нет! — Она задышала прерывисто, хрипло.
— Отвечай.
Она тряслась в своём кресле, так что под ним дрожал пол. С её губ слетали обрывки молитв и невнятных проклятий.
Он ткнул стволом револьвера вперёд и скорее почувствовал, чем услышал, как воздух испуганным ветром ворвался ей в лёгкие. Она молотила руками ему по голове; её ноги бились об пол. И в то же самое время это громадное тело стремилось вобрать в себя смертоносный предмет, вторгшийся в сокровенное лоно; желало принять его в своё чрево. Никто их не видел — только пыльное небо в синюшных кровоподтёках.
Она что-то выкрикнула ему, пронзительно и невнятно.
— Что?
— Горы!
— И что там в горах?
— Он остановится… с той стороны. Боже м-м-милостивый!.. чтобы собраться с с-с-силами. П-п-погружение, медитация… понимаешь? О… я… я…
Необъятная гора плоти вдруг напряглась, подавшись вперёд и немного вверх, однако он был начеку и не позволил её сокровенной плоти прикоснуться к нему.
А потом она вдруг как-то сникла и съёжилась. Разрыдалась, зажимая руками низ живота.
— Ну вот, — сказал он, поднимаясь. — Демона мы обслужили, а?
— Уходи. Ты убил ребёнка Алого короля. Но ты за это заплатишь. Уж будь уверен. А теперь уходи. Убирайся.
Уже на пороге он оглянулся.
— Никакого ребёнка, — коротко бросил он. — Никаких ангелов, принцев и демонов.
— Оставь меня.
Он ушёл.
XVI
Когда стрелок пришёл на конюшню, на северном горизонте встало мутное марево — пыль. Но над Таллом пока было тихо, мертвенно тихо.
Кеннерли дожидался его в конюшне, на усыпанном сечкой помосте.
— Отъезжаете, стало быть? — Его губы расплылись в подобострастной улыбке.
— Да.
— Даже не переждавши бурю?
— Я её опережу.
— Ветер всяко быстрей человека на муле. На открытом пространстве он вас убьёт.
— Мне нужен мой мул, — просто сказал стрелок.
— Да, конечно.
Но Кеннерли не сдвинулся с места, а просто стоял, словно решая, что бы такого ещё сказать, и усмехался этой своей подхалимской, исполненной ненависти ухмылкой. А потом его взгляд скользнул куда-то поверх плеча стрелка.
Стрелок шагнул в сторону и обернулся — тяжёлое полено, с которым набросилась на него Суби, со свистом рассекло воздух и только легонько задело его по локтю. Сила размаха не позволила Суби удержать полено в руках, и оно грохнулось на пол. Наверху, на сеновале, испуганно заметались ласточки.
Девушка тупо уставилась на стрелка. Её перезрелая пышная грудь распирала застиранное полотно рубахи. Медленно, как во сне, она засунула большой палец в рот.
Стрелок повернулся обратно к Кеннерли. Тот растянул губы в широкой улыбке. Его кожа была жёлтой, как воск. Глаза так и бегали.
— Я… — начал он влажным, булькающим шёпотом и не сумел закончить.
— Мой мул, — напомнил стрелок.
— Конечно-конечно, — прошептал Кеннерли, и его ухмылка вдруг сделалась удивлённой. Он как будто не верил, что всё ещё жив. Он поплёлся за мулом.
Стрелок перешёл на новое место, откуда было удобнее наблюдать за Кеннерли. Конюх вывел мула и вручил стрелку поводья.
— А ты ступай, присмотри за сестрой, — буркнул он, обращаясь к Суби.
Суби тряхнула головой и осталась стоять на месте.
С тем стрелок и ушёл, оставив их пялиться друг на друга в пыльной, загаженной конюшне: старика с его болезненной ухмылкой и девицу с её тупым заторможенным упрямством. Снаружи по-прежнему было душно. Жара обрушилась на него, как молот.
XVII
Он вывел мула на мостовую, поднимая сапогами облачка пыли. На спине у мула хлюпали бурдюки с водой, полные под завязку.
Он заглянул к Шебу, но Элли там не было. Там вообще никого не было. Окна были заложены досками в ожидании бури. Элли так и не взялась за уборку после вчерашней ночи. Бардак в зале был жуткий. Воняло прокисшим пивом.
Он набил свой дорожный мешок кукурузой, сушёной и жареной. Вытащил из холодилки половину сырого мяса, разделанного для бифштексов. Оставил на стойке бара четыре золотых. Элли так и не спустилась. Желтозубое Шебово пианино безмолвно с ним попрощалось. Он вышел на улицу и укрепил свой дорожный мешок на спине мула. В горле стоял комок. Он ещё мог избежать ловушки, только шансы его были невелики. В конце концов, он же Нечистый.