— А что, была война? — спросил Джейк.
— Ещё похлеще. — Стрелок отшвырнул окурок. — Была революция. Мы выиграли все сражения, но проиграли войну. Никто не выиграл в той войне, разве что только стервятники. Им, наверное, осталась пожива на многие годы вперёд.
— Я бы хотел там жить, — мечтательно протянул Джейк.
— Правда?
— Ага.
— Ладно, Джейк, пора спать.
Мальчик — теперь только смутная тень во мраке — лёг на бок и свернулся калачиком под пологом из попоны. Но сам стрелок лёг не сразу. Он сидел ещё около часа, погружённый в свои долгие, тяжкие думы. Эта внутренняя сосредоточенность, углублённость в собственные мысли была для него чем-то новым, ещё не изведанным и даже приятным в своей тихой грусти, но всё-таки не имела никакого практического значения: проблему Джейка всё равно нельзя разрешить иначе, чем предсказал оракул, а отказаться от поиска и повернуть назад — это попросту невозможно. Положение было трагическое, но стрелок этого не разглядел; он видел только предопределение, которое было всегда. Он думал, думал и думал… но, в конце концов, его подлинное естество всё-таки возобладало, и он уснул. Крепко, без сновидений.
IX
На следующий день, когда они продолжили свой путь в обход, под углом к узкому клину ущелья, подъём стал круче. Стрелок не спешил: пока ещё не было необходимости торопиться. Мёртвые камни у них под ногами не хранили следов человека в чёрном, но стрелок твёрдо знал, что он прошёл той же дорогой. И даже не потому, что они с Джейком видели снизу, как он поднимался — крошечный, похожий на таком расстоянии на букашку. Его запах отпечатался в каждом дуновении холодного воздуха, что струился с гор, — маслянистый, пропитанный злобой запах, такой же горький и едкий, как бес-трава.
Волосы у Джейка отросли и вились теперь на затылке, почти закрывая дочерна загорелую шею. Он поднимался упорно, ступая твёрдо и уверенно, и не выказывал никаких явных признаков боязни высоты, когда они проходили над пропастями или карабкались вверх по отвесным скалам. Дважды ему удавалось взобраться в таких местах, какие стрелку было бы не одолеть в одиночку. Джейк закреплял на камнях верёвку, и стрелок поднимался по ней, подтягиваясь на руках.
На следующее утро они поднялись ещё выше, сквозь холодные и сырые рваные облака, что закрывали оставшиеся внизу склоны. В самых глубоких впадинах между камнями уже начали попадаться белые бляхи затвердевшего, зернистого снега. Он сверкал, точно кварц, и был сухим, как песок. В тот день, ближе к вечеру, они набрели на единственный след — отпечаток ноги на одном из этих пятен снега. Потрясённый, Джейк застыл на мгновение, заворожённо глядя на чёткий след, потом вдруг испуганно поднял глаза, словно опасаясь, что человек в чёрном может материализоваться из своего одинокого следа. Стрелок потрепал мальчика по плечу и указал вперёд:
— Пойдём. День уже на исходе.
В последних лучах заходящего солнца они разбили лагерь на широком плоском каменном выступе к северо-востоку от разлома, уходящего в самое сердце гор. Заметно похолодало. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и в пурпурных отблесках гаснущего дня мокрый кашель грома казался каким-то нездешним и даже безумным.
Стрелок ждал, что мальчик начнёт задавать вопросы, но тот ничего не спросил. Джейк почти сразу уснул. Стрелок последовал его примеру. Ему снова приснился Джейк — в образе гипсового святого, со лбом, пронзённым гвоздём. Он проснулся, судорожно хватая ртом разрежённый горный воздух. Джейк спал рядом с ним, но спал беспокойно: он ворочался и бормотал неразборчивые слова, отгоняя, наверное, своих собственных призраков. Исполненный тревожных предчувствий, стрелок перевернулся на другой бок и снова уснул.
X
Ровно через неделю после того, как Джейк увидел след на снегу, они на мгновение столкнулись лицом к лицу с человеком в чёрном. В это мгновение стрелку показалось, что сейчас он поймёт сокровенный смысл самой Башни — потому, что это мгновение растянулось на целую вечность.
Они продолжали держаться юго-восточного направления: прошли, наверное, уже полпути по исполинскому горному хребту, и вот когда в первый раз за всё время их перехода подъём грозил сделаться по-настоящему трудным (прямо над ними нависли обледенелые выступы скал, изрезанные гулкими трещинами; при одном только взгляде на это у стрелка начиналось неприятное головокружение), они набрели на удобный спуск вдоль стенки узкого ущелья. Извивающаяся тропинка спустилась на дно каньона, где в своей первозданной, неукротимой мощи бурлил горный поток, стекающий с необозримых вершин.
В этот день, ближе к вечеру, мальчик вдруг остановился и посмотрел на стрелка, который задержался, чтобы ополоснуть лицо студёной водой.
— Я чувствую, он где-то рядом, — сказал Джейк.
— Я тоже, — отозвался стрелок.
Как раз перед ними высилось непреодолимое с виду нагромождение гранитных глыб, уходящее в заоблачную бесконечность. Стрелок опасался, что в любую минуту очередной поворот горной речки выведет их к водопаду или к отвесной гладкой стене гранита — в тупик. Но здешний воздух обладал странным увеличительным свойством, присущим любому высокогорью, и прошёл ещё день, прежде чем они с мальчиком добрались до гигантской гранитной преграды.
И стрелка вновь охватило знакомое ощущение, что всё то, к чему он так долго стремился, наконец у него в руках. Он еле сдержал себя, чтобы не пуститься бегом.
— Погодите! — Мальчик внезапно остановился. Они замерли у крутого изгиба речки. Поток пенился и клокотал, обтекая размытый выступ громадной глыбы песчаника. Каньон постепенно сужался. Всё утро они со стрелком шли в тени гор.
Джейк весь дрожал. А лицо у него было белым как мел.
— В чём дело?
— Пойдёмте обратно, — прошептал Джейк. — Пойдёмте обратно. Быстрее.
Лицо стрелка словно окаменело.
— Пожалуйста! — Лицо у парнишки осунулось. Он с такой силой стиснул зубы, подавляя крик боли, что его нижняя челюсть дёргалась от напряжения. Сквозь плотный занавес гор до них по-прежнему доносились раскаты грома, размеренные и монотонные, точно гул механизмов, скрытых глубоко под землёй. Со дна сузившегося ущелья им открывалась тоненькая полоска неба, тоже вобравшего в себя этот серый готический сумрак, зыбкий, бурлящий в противоборстве холодных и тёплых воздушных потоков.
— Пожалуйста, пожалуйста!
Мальчик поднял кулак, как будто хотел ударить стрелка.
— Нет.
Мальчик удивлённо взглянул на него.
— Вы убьёте меня! Он убил меня в первый раз, а теперь вы убьёте. И мне кажется, вы это знаете.
Стрелок почувствовал у себя на губах горький вкус лжи и всё-таки произнёс её:
— Всё с тобой будет в порядке.
И ещё большую ложь:
— Я же буду тебя защищать.
Лицо у Джейка вдруг стало серым, и больше он ничего не сказал. Нехотя он протянул стрелку руку. Вот так, держась за руки, они обогнули изгиб горной речки и вышли к последней отвесной стене гранита и столкнулись лицом к лицу с человеком в чёрном.
Он стоял не более чем в двадцати футах над ними, справа от водопада, который с грохотом низвергался из громадной, с зазубренными краями дыры в скале. Невидимый ветер трепал полы его чёрного балахона. В одной руке он держал посох, вторую поднял в шутливом приветственном жесте. Застывший на каменном выступе под этим колышущимся хмурым небом, он был похож на пророка — пророка погибели, а его голос звучал, словно глас Иеремии:
— Стрелок! Ты, я смотрю, в точности исполняешь древние предсказания! День добрый, день добрый, день добрый! — Он рассмеялся и поклонился со смехом, и смех прокатился по скалам гремящим эхом, перекрыв даже рёв водопада.
Не раздумывая, стрелок вытащил револьверы. У него за спиной, чуть справа, съёжился мальчик — испуганной маленькой тенью.
Только после третьего выстрела Роланду удалось овладеть своими предательскими руками. Эхо выстрелов отскочило бронзовым рикошетом от скал, что громоздились вокруг, заглушив свист ветра и рёв воды.
Осколки гранита брызнули над головой человека в чёрном; вторая пуля ударила слева от его чёрного капюшона, третья — справа. Стрелок промахнулся трижды.
Человек в чёрном рассмеялся. Громким искренним смехом, который как будто бросал дерзкий вызов замирающим отзвукам выстрелов.
— Ты ищешь ответы, стрелок? Думаешь, их найти так же просто, как выпустить пулю?
— Спускайся, — сказал стрелок. — Сделай, как я говорю, и ответы будут.
И снова смех — глумливый, раскатистый.
— Я боюсь не твоих пуль, Роланд. Меня пугает твоя одержимость найти ответы.
— Спускайся.
— На той стороне, стрелок. На той стороне мы с тобой поговорим. Долго поговорим, обстоятельно.
Взглянув на Джейка, человек в чёрном добавил:
— Только мы. Вдвоём.
Джейк отшатнулся, издав короткий жалобный вскрик. Человек в чёрном резко отвернулся — его плащ взметнулся в сером свете, точно крылья летучей мыши, — и скрылся в расщелине в скале, откуда могучей струёй низвергалась вода. Стрелок проявил непреклонную волю и не стал стрелять ему вслед. Ты ищешь ответы, стрелок? Думаешь, их найти так же просто, как выпустить пулю?
Слышались только свист ветра и рёв воды — звуки, которые разносились по этим скорбным и одиноким скалам уже тысячу лет. И всё-таки человек в чёрном был рядом. Прошло целых двенадцать лет, и Роланд наконец снова увидел его вблизи. И они даже поговорили. И человек в чёрном над ним посмеялся.
На той стороне мы с тобой поговорим. Долго поговорим, обстоятельно.
Мальчик смотрел на него, мальчика била дрожь. На мгновение стрелку привиделось, что на месте лица парнишки вдруг проступило лицо Элли, той женщины из Талла со шрамом на лбу, и шрам был словно безмолвное обвинение. Его вдруг охватила дикая ненависть к ним обоим (и только потом, много позже, его осенило, что шрам у Элли на лбу располагался точно в том месте, где и гвоздь, пронзавший лоб Джейка в его кошмарах). Джейк как будто прочёл его мысли или, может быть, уловил только общее настроение стрелка, и с его губ сорвался тяжёлый стон. Сорвался и тут же замер. Мальчуган закусил губу. У него было всё для того, чтобы стать настоящим мужчиной, может быть, даже стрелком — по праву. Если бы только ему дали вырасти.