Он выпустил дым изо рта и ноздрей и подумал, глядя на мальчика: «Сколько нам ещё кружить под землёй? Вот мы кружимся, кружимся, и неизменно приходим в исходную точку, и надо опять начинать всё сначала. Вечное возобновление — вот проклятие света.
Когда мы снова увидим свет солнца?»
Он уснул.
Когда его дыхание стало глубоким и ровным, мальчик открыл глаза и поглядел на стрелка с выражением, очень похожим на любовь. Но на больную любовь. Последний отблеск догоревшего факела отразился в его зрачке и утонул там, в черноте. Мальчик тоже уснул.
II
В неизменной, лишённой примет пустыне стрелок почти что утратил всякое ощущение времени, а здесь, в этих каменных залах под горным массивом, где царила кромешная тьма, он утратил его окончательно. Ни у стрелка, ни у парнишки не было никаких приборов, измеряющих время, и само понятие о часах и минутах давно стало для них бессмысленным. Можно сказать, они пребывали теперь вне времени. День мог оказаться неделей, а неделя — одним днём. Они шли, они спали, они что-то ели, но никогда — досыта. Их единственным спутником был непрестанный грохот воды, пробивающей себе дорогу сквозь камень. Они двигались вдоль неглубокой речки, пили воду, насыщенную минеральными солями, очень надеясь, что они не отравятся и не умрут. Временами стрелку представлялось, что на дне потока он видит блуждающие огоньки, но он каждый раз убеждал себя, что это всего лишь образы, спроецированные вовне его мозгом, который ещё не забыл, что такое свет. Но он всё-таки предупредил мальчугана, чтобы тот не заходил в воду.
Внутренний дальномер у него в голове уверенно вёл их вперёд.
Тропинка вдоль речки (а это действительно была тропинка: гладкая, слегка вогнутая) неуклонно вела наверх — к истокам реки. Через равные промежутки на ней возвышались круглые каменные колонны с железными кольцами у оснований. Должно быть, когда-то к ним привязывали волов или рабочих лошадей. На каждом столбе сверху крепилось что-то вроде стального патрона-держателя для электрических факелов, но в них давно уже не было жизни и света.
Во время третьей остановки для «отдыха перед сном» мальчик решился немного пройтись вперёд. Стрелок различал, как в глухой тишине шуршат мелкие камушки — под его неуверенными шагами.
— Ты там осторожнее, — сказал он. — Ни черта же не видно.
— Я потихоньку. Здесь… ничего себе!
— Что там?
Стрелок привстал, положив руку на рукоять револьвера.
Повисла короткая пауза. Стрелок тщетно напрягал глаза, пытаясь вглядеться в кромешную тьму.
— По-моему, это железная дорога, — с сомнением протянул мальчик.
Стрелок поднялся и осторожно двинулся на голос Джейка, ощупывая ногой землю перед собой, прежде чем сделать шаг.
— Я здесь.
Рука, невидимая в темноте, прикоснулась к лицу стрелка. Мальчик хорошо ориентировался в темноте, даже лучше, чем сам стрелок. Его зрачки расширились так, что от радужной оболочки почти совсем ничего не осталось; стрелок это увидел, когда зажёг худосочный факел, вернее, жалкое его подобие. В этой каменной утробе не было ничего, что могло бы гореть, а те запасы, которые были у них с собой, быстро таяли. А временами желание зажечь огонь становилось просто неодолимым. Так стрелок и узнал, что голод бывает не только к еде, но и к свету.
Мальчик стоял у изогнутой каменной стены, по которой тянулись, теряясь во тьме, параллельные металлические полоски; на них держались какие-то чёрные провода, по которым когда-то текло электричество. А по земле, поднимаясь на несколько дюймов над каменным полом, шла металлическая колея. Что ходило по ней в стародавние времена? Стрелку представлялись только зловещие электрические снаряды, что летели сквозь эту вечную ночь, пронзённую устрашающими, рыщущими глазами прожекторов. Он ни о чём таком в жизни не слышал. Но в мире ещё существуют обломки прошлого, как существуют и демоны тоже. Когда-то он знал одного отшельника, возымевшего едва ли не религиозную власть над жалкой кучкой скотоводов лишь потому, что безраздельно владел древней бензоколонкой. Отшельник садился на землю, хозяйским жестом приобнимал колонку одной рукой и выкрикивал свои дикие, грязные и зловещие проповеди. Время от времени он просовывал всё ещё блестящий стальной наконечник, прикреплённый к прогнившему резиновому шлангу, себе между ног. На колонке — вполне отчётливо, пусть даже и тронутыми ржавчиной буквами — было написано что-то совсем уже непонятное: АМОКО. Без свинца. Амоко превратился в их тотем, в символ бога Грома, и они поклонялись ему и приносили ему в жертву овец и рёв моторов: Ррррррррр! Ррррр! Рррр-ррррррр!
«Как обломки погибших кораблей, — подумал стрелок. — Всего лишь бессмысленные обломки в песке, который когда-то был морем».
В том числе и эта железная дорога.
— По ней и пойдём, — сказал он.
Мальчик опять промолчал.
Стрелок загасил факел, и они легли спать.
Когда Роланд проснулся, оказалось, что мальчик уже не спит. Он сидел на железном рельсе и смотрел на стрелка, пусть даже ему было совсем ничего не видно — в кромешной тьме.
Они зашагали вдоль рельсов, точно пара слепых: стрелок — впереди, мальчик — следом. Они шли, пробираясь на ощупь, стараясь, в точности как слепые, всё время касаться рельса одной ногой. И вновь их единственным спутником был рёв бегущей по правую руку реки. Они шли молча, и так продолжалось три периода бодрствования подряд. Стрелку не хотелось даже связно мыслить, не говоря уж о том, чтобы обдумывать планы дальнейших действий. И спал он без сновидений.
А во время четвёртого периода они в прямом смысле слова наткнулись на брошенную дрезину.
Стрелок ударился об неё грудью, мальчик — он шёл по другой стороне — прямо лбом. Он упал, тихо вскрикнув.
Стрелок немедленно зажёг факел.
— Ты как там, нормально?
Слова прозвучали резко, едва ли не раздражённо. Даже сам он невольно поморщился.
— Да.
Мальчик осторожно потрогал голову, потом тряхнул ею, как будто затем, чтобы самому убедиться, что с ним действительно всё в порядке. Они обернулись, чтобы посмотреть, во что они врезались.
Оказалось, что это какая-то плоская металлическая платформа, безмолвно стоящая на рельсах. В центре из пола платформы торчал рычаг. Стрелок не знал, что это за штуковина, но мальчик узнал её сразу:
— Это дрезина.
— Что?
— Дрезина, — нетерпеливо повторил мальчик. — Как в старых мультяшках. Смотрите.
Парнишка взобрался на платформу и подошёл к рычагу. Ему удалось опустить рычаг вниз, но для этого ему пришлось навалиться на него всем своим весом. Дрезина продвинулась чуть вперёд по рельсам — бесшумно, точно фантом вне времени.
— Хорошо, — сказал тусклый механический голос. Оба, стрелок и мальчик, даже подпрыгнули от неожиданности. — Хорошо, давай ещё ра… — Механический голос умер.
— Работает, только тяжеловато идёт, — сказал парнишка, словно извиняясь.
Стрелок тоже взобрался на платформу и нажал на рычаг. Дрезина послушно двинулась вперёд, немного проехала и остановилась.
— Хорошо, давай ещё раз, — проговорил механический голос.
Стрелок почувствовал, как у него под ногами провернулся ведущий вал. Ему понравилось действие этого устройства. И понравился механический голос (хотя стрелок уже постановил про себя, что будет слушать его не дольше, чем это необходимо). Это был первый попавшийся ему за многие годы древний механизм, не считая того насоса на дорожной станции, который работал исправно. Ему это понравилось, но и встревожило тоже. Дрезина гораздо быстрее доставит их по назначению. И стрелок даже не сомневался, что человек в чёрном подстроил и это тоже: чтобы они нашли эту машину.
— Правда, здорово? — Голос парнишки был преисполнен искреннего отвращения. А потом была только непробиваемая тишина. Стрелок слышал только биение своего сердца и гулкие отзвуки капель — и всё.
— Вы стойте на той стороне, я — на этой, — сказал Джейк. — Вам придётся толкать её одному, пока она как следует не разгонится. А потом я вам помогу. Вы надавите, я надавлю. Так и поедем. Понятно?
— Понятно.
Стрелок сжал кулаки в беспомощном жесте отчаяния.
— Но сперва вам придётся толкать её одному, пока она не разгонится, — повторил мальчик, глядя прямо на стрелка.
А перед мысленным взором стрелка неожиданно встала живая картина: Большой Зал через год после весеннего бала. Теперь Зал Предков лежал в руинах, разорённый восстанием, гражданской войной и вторжением. Следом нахлынули воспоминания об Элли, той, со шрамом, из Талла — как она упала, сражённая пулями из его револьверов. Он убил её безо всякой причины… если рефлексы нельзя посчитать за причину. Потом ему вспомнился Катберт Оллгуд. Как он смеялся, сбегая с холма — навстречу собственной смерти, так и трубя в этот проклятый рог… Роланд как будто воочию увидел его лицо — и лицо Сюзан, искажённое плачем. Все мои старые друзья, подумал стрелок и улыбнулся зловещей и страшной улыбкой.
— Значит, буду толкать, — сказал он.
И взялся за дело. И когда механический голос включился снова («Хорошо, давай ещё раз! Хорошо, давай ещё раз!»), Роланд принялся шарить рукой по железному столбику, на котором крепился рычаг. Наконец он нашёл, что искал. Там была кнопка, на которую он и нажал.
— Пока, дружище! До скорой встречи! — бодро проговорил механический голос, после чего наступила благословенная тишина.
III
Они катились сквозь непроглядную тьму, теперь гораздо быстрее, поскольку им больше не надо было вслепую нащупывать путь. Механический голос включался ещё два раза: в первый раз, чтобы предложить им чипсов «Crisp-A-La», и ещё раз — чтобы сообщить, что после напряжённого трудового дня нет ничего лучше, чем пачка печенья «Larchies». Выдав этот бесценный совет, голос умолк насовсем.
Постепенно дрезина — неповоротливая поначалу, после стольких лет вынужденного бездействия — раскочегарилась и пошла гладко. Мальчик честно пытался помочь, и стрелок иной раз уступал, но большей частью трудился один, размашистыми движениями качая рычаг вверх-вниз. Подземная река оставалась их верным попутчиком, то подступая совсем-совсем близко, то уходя дальше вправо. Однажды она оглушила их мощным и гулким грохотом, словно вдруг пронеслась по нартексу доисторического собора. А в другой раз шума воды стало почти не слышно.