А тем, которые не выдержали испытания, оставалось одно: изгнание. Навсегда. Коридор был зелёным и ровным, как площадка для игр. Длиной ровно пятьдесят ярдов. Точно посередине располагался узкий участок голой земли. Это была черта, разделявшая мальчиков и мужчин.
Обычно у каждого входа толпились возбуждённые зрители и взволнованные родные, поскольку, как правило, день испытания объявлялся заранее. Восемнадцать — это был самый обычный возраст для испытуемых (те же, кто не решался пройти испытание до двадцати пяти, становились свободными землевладельцами, и очень скоро про них забывали: про тех, кто не нашёл в себе сил встретить лицом к лицу этот жестокий выбор «всё или ничего»), но в тот день не было никого. Только Джейми Де Карри, Катберт Оллгуд, Ален Джонс и Томас Уитмен. Они столпились у западного входа для мальчишек и ждали там, затаив дыхание и не скрывая страха.
— Оружие, кретин! — прошипел Катберт, и в его голосе явственно слышалась боль. — Ты забыл оружие!
— Не забыл, — сказал Роланд. «Интересно, — подумал он, — а в главном здании уже знают? Знает ли мать… и Мартен?» Отец сейчас на охоте и вернётся ещё не скоро. Не раньше, чем через несколько дней. И Роланду было немного стыдно, что он не дождался его возвращения, потому что он чувствовал, что отец даже если бы и не одобрил его решение, то уж понял бы наверняка.
— Корт пришёл?
— Корт уже здесь, — донёсся голос с противоположного конца коридора, и Корт вышел вперёд. Он был в короткой бойцовской фуфайке и с кожаной лентой на лбу, чтобы пот не заливал глаза. В руке он держал боевой посох из какого-то твёрдого дерева, заострённый с одного конца и напоминающий лопасть весла — с другого. Не тратя времени даром, он затянул литанию, которую все они, невольные избранники по крови, ещё со времён Эльда, знали с самого раннего детства: учили её к тому дню, когда они, быть может, станут мужчинами.
— Ты знаешь, зачем ты пришёл, мальчишка?
— Я знаю, зачем я пришёл.
— Ты пришёл как изгнанник из дома отца своего?
— Я пришёл как изгнанник.
И он будет изгнанником до тех пор, пока не одолеет Корта. Если же Корт одолеет его, он останется изгнанником уже навсегда.
— Ты выбрал оружие?
— Я выбрал оружие.
— И каково же твоё оружие?
Это было исконное право учителя, его шанс приготовиться к бою в зависимости от того, какое оружие выбрал ученик: пращу, копьё, сеть или лук.
— Моё оружие — Давид.
Корт запнулся, всего лишь на долю секунды. Но он всё равно удивился. Потому что не ожидал ничего подобного. И это было хорошо.
Может быть, хорошо.
— Ты готов выйти против меня, мальчишка?
— Я готов.
— Во имя кого?
— Во имя моего отца.
— Назови его имя.
— Стивен Дискейн из рода Эльда.
— А теперь к бою.
И Корт пошёл на него по коридору, перекидывая свою палку из руки в руку. Мальчики встрепенулись, как стайка испуганных птиц, когда их товарищ — теперь уже старший товарищ, дан-дин — шагнул ему навстречу.
Моё оружие — Давид, учитель.
Понял ли Корт? Если да, то, возможно, уже всё потеряно. Теперь всё зависело от того, как сработает эффект неожиданности… и ещё от того, как поведёт себя сокол. А вдруг Давид будет равнодушно сидеть у него на руке, пока Корт вышибает ему мозги своей тяжёлой палкой, а то и вовсе бросит его и взлетит высоко в жаркое небо?
Они сходились, каждый — пока на своей стороне от черты. Мальчик недрогнувшей рукой снял с сокола клобучок. Клобучок упал в зелёную траву. И Корт сбился с шага. Мальчик увидел, как Корт быстро взглянул на птицу, и его единственный глаз широко распахнулся от удивления и запоздалого понимания. Да, теперь он всё понял.
— Ну ты и придурок, — едва ли не простонал Корт, и Роланд вдруг разозлился, что его так обозвали.
— Возьми его! — крикнул он и вскинул руку.
И Давид сорвался с руки, и взлетел, как безмолвный живой снаряд; короткие крылья взмахнули один раз, другой, третий, и вот уже когги и клюв впились Корту в лицо. Брызнула кровь.
— Давай! Роланд! — в исступлении выкрикнул Катберт. — Первая кровь! Первая кровь у меня на груди! — Он ударил себя кулаком в грудь с такой силой, что синяк сошёл только через неделю.
Корт отшатнулся и, потеряв равновесие, упал. Тяжёлый посох взметнулся, но тщетно: ударил он только по воздуху. Сокол превратился в трепещущий, смазанный комок перьев.
Мальчик рванулся к поверженному учителю, выставив руку перед собой твёрдым клином, локтем вперёд. Это был его шанс. Быть может, единственный шанс.
Корт чуть было не увернулся. Сокол закрывал ему почти весь обзор, но тяжёлая палка опять поднялась затупленным концом вперёд, и Корт хладнокровно прибег к единственному из оставшихся у него в арсенале приёмов, который мог бы переломить ситуацию в его пользу: он трижды ударил себя по лицу, безжалостно напрягая мускулы.
Давид упал, искалеченный. Одно крыло бешено билось о землю. Его холодные, немигающие глаза хищника впились яростным взором в окровавленное лицо Корта, где незрячий глаз слепо и страшно таращился из глазницы.
Мальчик со всей силы пнул Корта ногой в висок. По идее на этом всё должно было закончиться: но — нет. На мгновение лицо Корта как-то обмякло, а потом он рванулся и схватил мальчика за ногу.
Мальчик дёрнулся, оступился и упал, растянувшись в траве. Откуда-то издалека до него донёсся испуганный крик Джейми.
Корт уже поднялся, готовый упасть на Роланда и положить конец поединку. Мальчик утратил своё преимущество, и они оба об этом знали. Секунду они смотрели в глаза друг другу: ученик, распростёртый на земле, и учитель, стоящий над ним. Теперь вся левая сторона лица Корта превратилась в сплошное кровавое месиво; его незрячий глаз совсем заплыл, осталась лишь тоненькая полоска белка. Сегодня Корт уже точно не пойдёт по борделям.
Что-то впилось в руку мальчика. Сокол. Давид, слепо рвущий когтями всё, до чего мог дотянуться. Оба крыла перебиты. Невероятно, что он вообще ещё жив.
Мальчик схватил сокола, как камень, не обращая внимания на острый клюв, сдирающий кожу с его запястья. И когда Корт кинулся на него, он подбросил сокола вверх.
— Возьми его! Давид! Убей!
А потом Корт упал на него, закрывая собой солнце.
VIII
Сокол расплющился между ними. Мальчик почувствовал, как по его лицу шарит мозолистый палец, нащупывая глазницу. Он резко повернул голову, одновременно приподнимая бедро, чтобы закрыться от колена Корта, нацеленного ему в пах, и трижды рубанул ребром ладони по шее учителя. С тем же успехом он мог бы бить и по камню.
А потом Корт вдруг издал сдавленный стон. Его тело дёрнулось. Словно сквозь пелену мальчик увидел, как Корт шарит рукой по земле, пытаясь дотянуться до выпавшей палки. Рванувшись из последних сил, Роланд отбил её ногой в сторону, за пределы досягаемости. Давид вцепился когтями в правое ухо Корта, а другой лапой безжалостно рвал ему щёку, превращая её в окровавленные лохмотья. Тёплая кровь с запахом меди брызнула мальчику на лицо.
Корт ударил сокола кулаком и сломал ему спину. Ещё раз — и шея Давида изогнулась под неестественно острым углом. Но когти ещё сжимались. Уха больше не существовало; теперь на его месте зияла окровавленная дыра. Третий удар отбросил сокола прочь.
Собрав последние силы, мальчик рубанул Корта по переносице ребром ладони, перебив тонкий хрящ. Снова брызнула кровь.
Корт выбросил руку вперёд, пытаясь вслепую схватить мальчика сзади, чтобы сдёрнуть с него штаны и спутать ноги. Роланд упал, откатился в сторону, нащупал палку, которую выронил Корт, и поднялся на колени.
Корт тоже встал на колени и усмехнулся сквозь маску запёкшейся крови. Они смотрели в глаза друг другу — и их опять разделяла черта, только теперь их позиции поменялись, и Корт был на той стороне, откуда пришёл Роланд. Единственный зрячий глаз Корта бешено вращался в глазнице. Нос был расплющен и свёрнут в сторону, щёки превратились в сплошные лохмотья изодранной кожи.
Мальчик держал палку, как игрок держит клюшку, готовясь ударить по шару.
Корт сделал два ложных выпада, а потом бросился на него.
Но мальчик был начеку. Тем более что это была убогая уловка — и они оба об этом знали. Палка из твёрдого дерева описала в воздухе плоскую дугу и с глухим стуком ударилась о череп Корта. Корт повалился на бок, таращась на мальчика вдруг помутневшим, невидящим глазом. Изо рта у него потекла тонкая струйка слюны.
— Сдавайся или умри, — сказал мальчик. У него было странное ощущение, что его рот забит влажной ватой.
И Корт улыбнулся. Он был почти без сознания. Потом он неделю не встанет с постели — и всё это время он пролежит, укрытый чёрным покровом глубокой комы, — но он пока ещё держался, напрягая все силы своей безжалостной и безупречной жизни. Он увидел в глазах у парнишки желание услышать ответ, и хотя их с Роландом теперь разделила завеса крови, старый учитель не мог не заметить, каким отчаянным было это желание.
— Я сдаюсь, стрелок. Я сдаюсь улыбаясь. Сегодня ты помнил лицо своего отца и всех своих доблестных предков. Ты славно сражался и победил.
Зрячий глаз Корта закрылся.
Стрелок легонько потряс его за плечо: мягко, но настойчиво. Ребята уже окружили его. Их руки так и чесались похлопать его по спине, потрепать по плечу. Но они не решались, чувствуя произошедшую перемену и страшась этой бездны, что теперь их разделила. И всё же она была не такой уж и страшной, потому что между Роландом и остальными всегда была пропасть. Всегда.
Глаз Корта опять приоткрылся.
— Ключ, — обратился к нему стрелок. — Я хочу забрать то, что принадлежит мне по праву рождения, учитель. Мне нужен ключ.
Он имел в виду револьверы, которые принадлежали ему по праву крови. Не те отцовские, тяжёлые, с рукоятками из сандалового дерева… но всё-таки револьверы. Запрещённые для всех, кроме немногих избранных. В каменном подвале под казармой, где, согласно древним законам, он теперь должен был поселиться (вдали от материнского дома), висело его ученическое оружие, тяжёлые громоздкие изделия из стали и никеля. Они служили ещё отцу во время его ученичества. А теперь отец стал правителем, по крайней мере — номинально.