— Так вот в чём причина? — прошептал Корт как во сне. — Тебе так не терпелось? Да, этого я и боялся. Нетерпение толкает на глупости. И всё-таки ты победил.
— Ключ.
— Сокол… хороший тактический ход. Хороший выбор оружия. И долго ты его натаскивал, этого гада?
— Я не натаскивал Давида. Я с ним подружился. Ключ.
— У меня под поясом, стрелок.
Глаз снова закрылся.
Стрелок запустил руку под пояс Корта, ощущая давление его живота, накачанных мышц, которые теперь стали вялыми и безжизненными. Ключ висел на медном кольце. Роланд сжал его в кулаке, сопротивляясь мальчишескому порыву подбросить ключ в воздух в победном салюте.
Он поднялся на ноги и наконец повернулся к ребятам, но тут Корт вдруг дотронулся до его лодыжки. Стрелок на мгновение напрягся, опасаясь, что это — последняя, отчаянная попытка поверженного учителя победить в этой битве, но Корт лишь поглядел на него снизу вверх и поманил его заскорузлым пальцем.
— Сейчас я усну, — прошептал Корт, очень спокойно. — Может быть, навсегда, я не знаю. Я больше тебе не учитель, стрелок. Ты превзошёл меня, а ведь ты на два года моложе, чем был твой отец, когда проходил испытание, а он был тогда самым юным из всех. Но позволь дать тебе один совет.
— Что ещё? — Раздражённо, нетерпеливо.
— Ты лицо сделай попроще, сопляк.
Роланд растерялся и сделал, как ему велели (хотя и безотчётно; на самом деле он даже не понял, что у него было что-то не так с лицом).
Корт кивнул и прошептал одно слово:
— Подожди.
— Что?
Корту было трудно говорить, и из-за этих усилий, с которыми он выдавливал из себя каждое слово, его слова приобрели особую значимость и выразительность:
— Пусть молва и легенда опережают тебя. Здесь есть кому разнести молву. — Взгляд Корта метнулся поверх плеча стрелка. — Быть может, они все глупцы. Но пусть молва опережает тебя. Пусть на лице твоей тени отрастёт борода. Пусть она станет темнее и гуще. — Он натянуто улыбнулся. — Дай только время, и молва околдует и самого колдуна. Ты понимаешь, о чём я, стрелок?
— Да. По-моему, да.
— И примешь мой последний совет как учителя?
Стрелок качнулся на каблуках — поза устойчивая и задумчивая, предвосхищавшая превращение мальчика в мужчину. Он поглядел на небо. Небо уже темнело, наливаясь пурпурным свечением заката. Дневная жара начала спадать, а мрачные грозовые тучи на горизонте предвещали дождь. За многие мили отсюда вилы слепящих разрядов вонзались в бока безмятежных предгорий, над которыми поднимались горы. А за горами — фонтаны безрассудства и крови, бьющие в небеса. Он устал. Усталость проникла до мозга костей. И ещё глубже.
Он опустил взгляд на Корта.
— Сейчас я хочу похоронить своего сокола, учитель. А попозже схожу в Нижний Город и скажу там, в борделях, если кто будет спрашивать, где ты и что с тобой. Может быть, даже утешу кого-нибудь из твоих подружек, если они очень расстроятся, что ты не придёшь.
Губы Корта раскрылись в болезненной усмешке, а потом он уснул.
Стрелок поднялся и обернулся ко всем остальным.
— Соорудите носилки и отнесите его домой. Приведите ему сиделку. Нет, двух сиделок. Хорошо?
Друзья продолжали таращиться на него, захваченные суровой торжественностью момента, который ещё невозможно было переломить возвращением к грубой реальности. Им всё представлялось, что вот сейчас над головой у Роланда воспылает огненный нимб или, быть может, он обернётся каким-нибудь зверем прямо у них на глазах.
— Двух сиделок, — повторил стрелок и улыбнулся. Они тоже улыбнулись в ответ. Робко и нервно.
— Ах ты, чёртов погонщик мулов! — вдруг выкрикнул Катберт, расплывшись в улыбке. — Ты же нам ничего не оставил, сам ободрал всё мясо с кости!
— До завтра мир не изменится, — проговорил, улыбаясь, стрелок, вспомнив старую поговорку. — Ален, ты жопа с гренкой. Чего стоишь? Двигай задницей.
Ален взялся за сооружение носилок; Томас с Джейми умчались прочь: сперва — в Большой Зал, а потом — в лазарет.
Стрелок и Катберт остались стоять на месте, глядя друг на друга. Они всегда были близки — настолько, насколько вообще позволяли сблизиться острые грани их очень несхожих характеров. В горящих решимостью глазах Катберта открыто читались все его помыслы, и стрелок едва удержался, чтобы не посоветовать другу отложить испытание ещё на год, а то и на все полтора, если он не хочет уйти с позором через западный вход. Но они многое пережили вместе, и стрелок понимал, что, как бы он ни старался этого избежать, его слова будут восприняты как проявление высокомерия и покровительственного отношения. «Вот, я уже начинаю просчитывать свои действия, даже с друзьями», — подумал он, и ему стало немного не по себе. А потом он подумал о Мартене, о своей матери и улыбнулся другу. Улыбкой обманщика.
«Мне надо быть первым, — сказал он себе, в первый раз сформулировав для себя эту мысль, хотя он и прежде задумывался об этом. — Я уже первый».
— Пойдём, — сказал он.
— Как скажешь, стрелок.
Они вышли из зелёного коридора через восточный вход; Томас и Джейми уже вернулись из лазарета и привели сиделок, которые были похожи на призраков в своих лёгких летних белых балахонах с красным крестом на груди.
— Можно, я помогу тебе похоронить сокола? — спросил Катберт.
— Да, конечно, — сказал стрелок. — Я сам хотел попросить тебя мне помочь.
А позже, когда на земле воцарилась ночь и разразилась гроза, когда дождь хлынул гремящим потоком с небес, когда в вышине, точно чёрные призраки, клубились тучи и молнии вспышками голубого огня омывали извилистые лабиринты узких улочек Нижнего Города, когда кони стояли в стойлах, свесив головы и опустив хвосты, стрелок взял себе женщину и возлёг с ней, как пристало мужчине.
Это было приятно и быстро. Когда всё закончилось и они молча лежали бок о бок, на улице пошёл град, выбивая по крышам свою короткую жёсткую дробь. Где-то внизу, далеко-далеко, кто-то наигрывал регтайм «Эй, Джуд». Стрелок погрузился в раздумья. И только тогда, в этом молчании, прерываемом лишь дробью града, уже на грани сна, ему вдруг подумалось: а ведь вполне может так получиться, что он — первый — окажется и последним.
IX
Стрелок, разумеется, рассказал мальчику далеко не всё, но, возможно, многое из того, о чём он умолчал, всё равно, так или иначе, проявилось в его рассказе. Он давно уже понял, что этот парнишка на удивление проницателен для своих лет, и в этом он очень похож на Алана, обладавшего даром соприкосновения, состоявшего наполовину из умения сопереживать, наполовину — из умения читать мысли.
— Спишь? — спросил стрелок.
— Нет.
— Ты понял, о чём я тебе говорил?
— А вы думаете, я такой непонятливый, или что? — спросил мальчик с издёвкой. — Вы что, смеётесь?
— Ни в коем случае.
Но стрелок уже внутренне приготовился защищаться. Он ещё никому не рассказывал о том, как он стал мужчиной, потому что всегда, когда он вспоминал об этом, его раздирали самые противоречивые чувства. Конечно, сокол был честным оружием и во всех отношениях безупречным, но это был и обманный ход тоже. Хитрость. И предательство. Первое из долгого ряда. Я что, действительно собираюсь отдать этого мальчика человеку в чёрном?
— Я понял, — сказал мальчик. — Это была игра, да? Почему люди, когда взрослеют, всегда продолжают играть? Почему всё, за что ни возьмись, это лишь повод для новой игры? А люди вообще взрослеют? Или просто вырастают?
— Ты ещё очень многого не знаешь, — сказал стрелок, пытаясь сдержать медленно закипающий гнев. — Ты ещё маленький.
— Да. Но я знаю, кто я для вас.
— Да? И кто же? — Стрелок весь напрягся.
— Фишка в игре.
Стрелку вдруг захотелось взять камень потяжелее и размозжить парню голову, но вместо этого он сказал очень спокойно:
— Давай спать. Мальчикам нужно как следует высыпаться.
А в голове у него пронеслось эхо давнишних слов Мартена: Ступай и займи свою руку делом.
Стрелок ещё долго сидел в темноте, оцепенев от объявшего его ужаса. Он никогда ничего не боялся и только теперь испугался (первый раз в жизни), что начнёт сам себя ненавидеть. И скорее всего так и будет.
X
Во время следующего периода бодрствования, когда железная дорога сделала резкий крюк и почти вплотную приблизилась к подземной реке, они наткнулись на недоумков-мутантов.
Увидев первого, Джейк закричал.
Стрелок смотрел прямо перед собой, качая рычаг. Когда мальчик вскрикнул, он резко повернул голову вправо и разглядел далеко внизу какой-то шар, светящийся тусклым и гнилостным зеленоватым светом. Только теперь он почувствовал запах: слабый, неприятный, сырой.
Эта зелёная масса была лицом — если такое вообще можно назвать лицом. Над приплюснутым носом мерцали выпученные, ничего не выражающие глаза, какие бывают только у насекомых. Стрелок ощутил приступ глубинного, атавистического отвращения. Он сбился с ритма, и дрезина немного замедлила ход.
Светящееся лицо исчезло.
— Что это было? — спросил мальчик, придвигаясь поближе к стрелку. — Что…
Слова застряли тугим комком в горле: они со стрелком проскочили мимо ещё троих слабо светящихся в темноте существ, что стояли между путями и невидимой рекой и тупо таращились на путешественников.
— Недоумки-мутанты, — сказал стрелок. — Они вряд ли нас потревожат. Скорее всего они нас испугались не меньше, чем мы — их…
Одно из существ сдвинулось с места и пошло прямо на них, неуклюже волоча ноги. У него было лицо изголодавшегося идиота. Истощённое голое тело превратилось в бугристую массу щупальцеобразных отростков с присосками на концах.
Мальчик опять закричал и прижался к ноге стрелка, точно испуганный пёс.
Одно из щупалец протянулось над плоской платформой дрезины. От него пахло сыростью и темнотой. Стрелок отпустил рычаг, выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в недоумка — прямо в лоб. Тот отлетел прочь. Его свечение — мутно-зелёное, как огонёк на болоте, — угасло, словно луна при затмении. Стрелок и мальчик невольно зажмурились. Вспышка от выстрела ещё долго переливалась горящими искрами на отвыкшей от света сетчатке. Запах сгоревшего пороха был резким, пронзительным и чужим в этом каменном склепе.