ено… запах любви.
— Люби меня.
— Предсказывай. Говори.
— Пожалуйста, — плакала оракул. — Почему ты такой холодный? Здесь все так холодно…
Руки скользили по телу стрелка, дразнили его, разжигали огонь. Тянули, подталкивали. Черная щель. Предельное сладострастие. Влажное, теплое…
Нет. Сухое. Холодное. Мертвое и стерильное.
— Сжалься, стрелок. О, пожалуйста. Прошу тебя. Умоляю о милости! Сжалься!
— А ты бы сжалилась над мальчиком?
— Какой еще мальчик?! Не знаю я никакого мальчика. Мне нужен не мальчик. Пожалуйста. Я прошу.
Жасмин, розы, жимолость. Прошлогоднее сено, где еще теплится дух летнего клевера. Масло, пролитое из древних урн. Бунт плоти.
— После, — сказал он.
— Сейчас. Пожалуйста. Сейчас.
Он позволил сознанию своему развернуться, протянуться к ней, но только — сознанию, разуму, который есть полная противоположность чувствам. Тело, над ним нависающее, вдруг замерло и словно бы закричало. Что-то дернулось между висками — что-то развратное, грязное. Мозг стал веревкой, серой и волокнистой, натянутой. На несколько долгих мгновений все как будто застыло в безмолвии. Не было слышно ни звука, только тихое дыхание стрелка и легкое дуновение ветра, под которым лица в листве дрожали и строили рожи, ехидно подмигивая ему. Даже птицы умолкли.
Ее хватка ослабла. Снова раздались рыдания и вздохи. Нужно действовать быстро, иначе она уйдет, ибо остаться теперь означает ослабнуть: раствориться опять в бестелесности. По-своему, может быть, умереть. Он уже чувствовал, как она отступает, ускользает из круга камней. Трава на поляне клонилась под ветром, и рябь на ней расходилась вымученным узором.
— Пророчествуй. — Одно только суровое слово.
Тяжелый, усталый вздох. Он уже был готов сжалиться над нею, выполнить ее просьбу. И он бы, наверное, так и сделал, если б не Джейк. Если бы он опоздал вчера ночью, сейчас Джейк был бы мертв. Или сошел бы с ума.
— Тогда усни.
— Нет.
— Тогда пребывай в полусне.
Стрелок поднял глаза к лицам в листве. Там шло представление: целое действо ему на забаву. Миры возникали и рушились у него на глазах. На слепящем песке вырастали Империи — там, где вечные механизмы усердно трудились в припадке неистового электронного сумасшествия, — Империи приходили в упадок. Империи рушились тоже. Вращение колес, что трудились бесшумно и бесперебойно, потихонечку замедлялось. Колеса уже начинали скрипеть и визжать, а потом останавливались навсегда. Желоба концентрических улиц, окованных в листы нержавеющей стали, заносило песком под темнеющими небесами, полными звезд, что сверкали, как бусинки из холодных камней-самоцветов. И сквозь все это несся ветер — замирающий ветер перемен, пропитанный запахом корицы, запахом позднего октября. Мир изменился. Мир сдвинулся с места. И стрелок наблюдал, как меняется мир.
В полусне.
— Три. Вот число твоей судьбы.
— Три?
— Да. Три — это тайна. Трое стоят в центре мантры.
— Кто эти трое?
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало предсказаний».
— Говори все, что видишь.
— Первый молод, черноволос. Сейчас стоит он на грани убийства и грабежа. Демон его осаждает. Имя демону — ГЕРОИН.
— Что за демон? Я не знаю его, даже в сказках такого нет.
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало предсказаний». Есть иные миры, стрелок, и иные демоны. Воды сии глубоки.
— Второй?
— Вторая. Она движется на колесах. Разум ее как железо, но в сердце ее и глазах затаилась мягкость. Больше я ничего не вижу.
— Третий?
— В цепях.
— Человек в черном? Где он?
— Он рядом. Ты будешь с ним говорить.
— О чем будем мы говорить?
— О Башне.
— Мальчик? Джейк?
— …
— Расскажи мне про мальчика!
— Мальчик — твои врата к человеку в черном. Человек в черном — твои врата к нем троим. Трое — твой путь к Темной Башне.
— Как? Как это может быть? Почему — так?
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало…»
— Тварь, богом проклятая.
— Меня проклял не бог.
— Оставь со мной этот свой снисходительный тон. Ты, тварь. Я сильнее тебя.
— …
— Как там тебя называют? Звездная потаскуха? Проблядушка Ветров?
— Кто-то живет любовью, что исходит из древних мест силы… даже теперь, в эти мрачные, злобные времена. А кто-то, стрелок, живет кровью. И даже, как я понимаю, кровью маленьких мальчиков.
— Его можно спасти?
— Да.
— Как?
— Отступись, стрелок. Сворачивай лагерь свой и уходи на запад. Там, на западе, еще нужны люди, знающие как пустить пулю.
— Я поклялся. Поклялся отцовскими револьверами и предательством Мартена.
— Мартена больше нет. Человек в черном пожрал его душу. И ты это знаешь.
— Я поклялся.
— Значит, ты проклят.
— Теперь делай со мной, что хочешь. Ты, сука.
Пылкое нетерпение.
Тень нависла над ним, поглотила его. Внезапный экстаз, переломленный только наплывом галактической боли, такой же слепящий и тусклый, как древние звезды, багровеющие в коллапсе. На самом пике соития его обступили лица — непрошеные, незваные. Сильвия Питтстон. Элис, женщина из Талла. Сьюзан. Эйлин. И еще сотня других.
И наконец — спустя вечность — он оттолкнул ее, уже приходя в себя. Опустошенный и преисполненный отвращения.
— Нет! Этого мало! Это…
— Отвяжись от меня.
Рывком стрелок сел и едва не упал с алтаря. Осторожно встал на ноги. Она робко и ненавязчиво прикоснулась к нему (жасмин, жимолость, свежесть розового масла), но он грубо ее оттолкнул, упав на колени.
Потом он поднялся и, шатаясь как пьяный, направился к внешней границе круга. Переступил невидимую черту и буквально физически ощутил, как тяжкий груз разом свалился с плеч. Стрелок содрогнулся и с шумом, похожим на всхлип, втянул в себя воздух. Он ушел не оглядываясь, но он чувствовал, что она стоит перед каменною решеткой своей темницы и смотрит, как он покидает ее. И сколько теперь ей ждать, пока еще кто-нибудь не преодолеет пустыню и не найдет ее, изголодавшуюся и одинокую. Перед громадою времени, полного неисчислимых возможностей, он себя чувствовал точно ничтожный карлик.
— Вы что, заболели? Вам плохо?
Джейк поспешно вскочил. Стрелок, еле-еле волоча ноги, продрался через последние заросли и вышел к лагерю. До этого Джейк сидел, сгорбившись, перед потухшим костром, держа на коленях истлевшую челюсть и с мрачным видом глодая косточки кролика. Теперь же он несся навстречу стрелку с такою доверчивою мордашкой, что тот безотчетно пригнулся, вдруг ощутив тяжкое, мерзкое бремя предательства, которое ему предстояло еще совершить, — предательства первого и, скорее всего, не последнего.
— Нет. Не плохо. Я просто устал. Вымотался. — Стрелок указал на челюсть в руках у Джейка. — А ее можешь выкинуть.
Джейк тут же ее отшвырнул от себя и вытер руки о рубашку.
Стрелок сел. Едва ли не свалился. Суставы ломило от боли. Мозги как будто разбухли и заколотились внутри черепной коробки: мерзопакостное ощущение — обычный «отходняк» от мескалина. В паху угнездилась тупая боль. Он свернул себе сигарету — тщательно, неторопливо, бездумно. Джейк наблюдал за ним. Стрелку вдруг захотелось рассказать пареньку обо всем, что он узнал от оракула. Порыв такой был, но стрелок быстро опомнился и с ужасом отбросил эту идею. Он даже задался вопросом, а не утратил ли он сегодня какую-то часть себя — сознания или души.
— Переночуем здесь, — сказал он чуть погодя. — А завтра пойдем. Я попозже схожу и попробую чего-нибудь подстрелить нам на ужин, а сейчас я немного посплю. Хорошо?
— Ну конечно.
Стрелок только кивнул и улегся. Когда он проснулся, тени у них на поляне стали заметно длиннее.
— Ты давай разожги костер, — он протянул Джейку огниво. — Знаешь, как пользоваться?
— Да. По-моему, знаю.
Стрелок отправился к ивовой роще, но в заросли углубляться не стал, а повернул налево, огибая ее по краю. Добравшись до открытого места — небольшого пригорка, густо заросшего травою, — он отступил в тень деревьев и замер. Издалека явственно доносилось приглушенное чик-чик-чик: это Джейк бил кремнем о кресало, высекая искру. Десять минут стоял стрелок неподвижно. Пятнадцать. Двадцать. На пригорок выскочили три кролика. Стрелок достал револьвер, подстрелил двух пожирнее, тут же на месте освежевал их и выпотрошил. Вернулся в лагерь с готовыми тушками. Джейк уже разжег костер. Вода в котелке как раз закипала.
Стрелок кивнул мальчику.
— Ты, смотрю, потрудился на славу.
Джейк аж зарделся от удовольствия и молча вернул стрелку огниво.
Пока поспевало жаркое, стрелок воспользовался последним светом заходящего солнца и вернулся в ивовую рощу. Остановившись у первой же заводи, он нарубил лозы, нависающей над заболоченной кромкой воды. Позднее, когда костер прогорит до углей и Джейк уснет, он сплетет из нее веревки, которые могут потом пригодиться. Он, однако, не думал, что подъем будет таким уж трудным. Он чувствовал тяжкую поступь судьбы, и это уже не казалось странным.
Когда он возвращался в лагерь, где ждал его Джейк, в руках у него срезанная лоза истекала, как кровью, зеленым соком.
Они поднялись вместе с солнцем и собрались за полчаса. Стрелок надеялся подстрелить еще одного кролика на лугу, но времени было мало, а кролики что-то не торопились показываться. Мешок с оставшейся у них провизией стал теперь таким легким и маленьким, что даже Джейк мог нести его без труда. Он закалился, окреп, этот мальчик; заметно окреп.
Стрелок нес бурдюки с водою — свежей водою, набранной из ручья в роще. Три веревки, сплетенные из лозы, он обвязал вокруг пояса. Им пришлось дать хороший крюк, чтобы обойти круг камней стороной (стрелок все еще опасался, что паренька вновь охватит страх, но когда они проходили над кругом оракула по каменистому склону, Джейк лишь мимоходом взглянул вниз и уставился в небо, на птицу, парящую в вышине). Вскоре деревья начали потихоньку редеть и мельчать. Искореженные стволы пригибались к земле, а корни, казалось, насмерть боролись с почвой в мучительных поисках влаги.