Ответ, конечно же, я знал. Но до последнего надеялся, что хотя бы здесь, хотя бы сейчас, не услышу этого имени. Не услышу того имени, которое свяжет все потерянные и оборванные нити воедино, причем снова пропустив их при этом через меня.
Конечно, Персефона не стала меня щадить и глухо уронила:
— Пятый Себастьян. Этот чертов Себастьян, от которого одни проблемы… Лучше б я его никогда не рожала…
Глава 19
Вот значит как. Здравствуй, стало быть, бабушка. Причем самая что ни на есть прямая бабушка, а не как в случае Амины — двоюродная-троюродная. Ее сын мой непосредственный отец. И, судя по всему, она его любит не сильнее, чем я сам.
Я взглянул на Чел и вложил в свой взгляд максимум вопроса. Поднятую тему обязательно надо ракрутить, но если сейчас провокационные вопросы начну задавать я — это может сломать случайно возникшую атмосферу теплоты и доверия. Как ни крути, а ко мне Персефоне не питает теплых чувств.
К счастью, Чел меня поняла. Она перевела взгляд на Персефону и спросила:
— А что не так с Себастьяном?
— С Себастьяном все не так. — вздохнула Персефона. — Начиная с его отца. Я родила его от другого мужа, Виктора, который сейчас является патриархом Висла. В общем-то, уже тогда было понятно, что он станет следующим патриархом после своего отца.
— А прежний муж? — нахмурилась Чел.
— Погиб в одной из схваток с даргами. — сумрачно ответила Персефона и отпила чаю. — Через два года после этого меня фактически вынудили выйти замуж за Виктора, который на тот момент давно уже положил на меня глаз. Злые языки даже поговаривали, что Сандерс, мой первый муж, поогиб не просто так и не сам собой, а Виктор приложил к этому руки. Я, конечно, не разбиралась — мне было не до того.
— Значит, у Себастьяна один отец, а у остальных ваших сыновей — другой? — уточнила Амина с другого конца стола.
— Не совсем. — Персефона покачала головой. — Джордж и Себастьян рождены от Виктора. И если Джорджем Виктор никогда особо не интересовался, почти с самого начала поставив на нем крест в силу его природной доброты и пацифизма, то Себастьян стал его любимчиком. Он с самого начала был весь в отца — жестокий, беспринципный, наглый и бессердечный. Он всегда ставил во главу угла собственные интересы и собственный интерес и его никогда не интересовало, что кто-то может пострадать или дать погибнуть при этом. Начиная осваивать реадиз, он нередко проводил эксперименты над животными, которых умудрялся поймать, просто, чтобы посмотреть, что и в каком количестве оно выдержит. Начав обучение в академии, он сразу же достиг неплохих успехов в телепортации и во всем, что касалось покорения пространства, но стандартной схемы обучения ему было мало. Даже в свободное время он постоянно куда-то пропадал, а, когда его спрашивали, чем он занимается, он всегда отвечал, что тренируется, но отказывался показывать, что именно он делает. Одно можно сказать точно — уже к середине первого курса Себастьян в полной мере освоил телепортацию в одиночку.
Амина завистливо присвистнула — видимо, это был какой-то очень высокий уровень. Ей ли как Ратко не знать об этом.
— К началу второго курса, натренировавшись за время каникул, Себастьян уже открывал стабильные порталы, через которые гулял по территории академии как у себя дома. — продолжила рассказ Персефона. — Даже не академии, правильнее будет сказать — по всему кольцу пустоты. Все свое свободное время он продолжал тратить исключительно на тренировки, а, коль скоро, тренировки подразумевали работу с пространством — он пропускал это пространство через себя десятками километров. Как его мать, я, конечно, постоянно пыталась уследить за ним, хоть мы никогда и не были особенно близки, но куда там — он только и делал что исчезал и появлялся.
— И это нормально? Что студент бесконтрольно разгуливает по территории кольца пустоты? — снова вмешалась Чел.
Персефона пожала плечами:
— Академия готовит подростков к взрослой жизни. К принятию собственных решений. Если студент хочет гулять и тренироваться, никто не вправе ему запретить. За пределы кольца пустоты все равно телепортироваться не выйдет.
— Внутри тоже есть обо что убиться. — хмыкнул я. — Например, гнездо скопий.
— Да, скопии это проблема. — вздохнула Персефона. — Это не дарги, которые миновать кольцо пустоты банально не способны, скопии плевать хотели на все эти ограничения. Они спокойно пересекают кольцо и селятся там, где сами пожелают.
— Или нет? — провоцирующе спросил я.
Персефона подняла на меня глаза:
— Что вы имеете в виду, Серж?
— Себастьян отправил нас с Аминой в гнездо скопий. — глядя ей в глаза, отчеканил я. — По крайней мере, все на это указывает.
Брови Персефоны взлетели так высоко, что даже сдвинули очки, которые сползли на кончик носа:
— Себастьян? Что за глупости? Он, конечно, далеко не ангел, но каккой ему интерес хотя бы даже элементарно ехать сюда, не говоря уже о том, чтобы пытаться причинить вам какой-то вред?
— То есть, вы даже не в курсе того, что на родительский день Себастьян приезжал сюда, в академию? — усмехнулся я.
— Конечно, нет, почему я должна быть в курсе? Я не лезу в личные жизни наших студентов.
— Ну тогда знайте — приезжал. Приезжал ко мне. Потому что я его незаконнорожденный сын.
И я кратко, обходя определенные события противостояния с кланом Ратко, обрисовал Персефоне свою историю. Уложился в пятнадцать минут, на протяжении которых она то хмурилась, то удивленно вскидывала брови, то качала головой и недовольно цокала языком.
— Так это что… Мы с тобой брат и сестра? — пораженно прошептала Амина, глядя на меня.
— Не прямые, но да. — я кивнул. — Получается, что так. Но вернемся к тому, с чем мы пришли. Себастьян действительно мой отец, и они действительно приезжал сюда в родительский день, и у меня есть подозрение, что он что-то со мной сделал. Что-то, что и стало причиной нашего с Аминой исчезновения.
О предложении вступить в клан я рассказывать не стал — кто знает, как Персефона на это отреагирует? Учитывая ее взаимоотношения с остальными Ратко, она вполне может после этого еще больше обозлиться на меня и вообще отказаться помогать.
О планах Себастьяна и кучки неопределенных отщепенцев — тоже. Если директор доверяет Персефоне, а он, надо думать, доверяет, — как-никак, она его заместитель, — то они и так уже в курсе. Но кроме меня и ее здесь есть еще уши, которым точно не следует слышать эту информацию. Поэтому я ограничился миинмумом:
— Мне надо, чтобы вы проверили меня и сказали, прав я или нет.
Персефона нахмурилась:
— Проверить вас… Как, интересно?
— Этого я, простите, не знаю. — я развел руками. — Я всего лишь первокурсник, нахватавшийся знаний по верхам. Как работает реадиз, и, тем более, реадиз в отношении пространства — понятия не имею.
— А что конкретно он с вами сделал? Может быть, касался как-то?
— Касался. — я кивнул. — за плечо взял перед уходом.
— Показывайте.
Я бросил короткий взгляд на Амину, и стянул через голову футболку.
Персефона встала из кресла, подошла ко мне и положила свою ненастоящую руку мне на плечо — точно туда, куда клал ее Себастьян.
Я ожидал, что может быть больно или неприятно — все же чужая открытая прана вступает в контакт с носителем другой открытой праны, — но ничего такго не случилось. Все, что я почувствовал — это легкое покалывание, словно от непрекращающегося разряда статического электричества после поглаживания пушистого пледа.
Персефона несколько секунд подержала руку у меня на плече, а потом нахмурилась, закрыла глаза и резко двинула ее вперед, погружая ее внутрь меня!
— Не дергайтесь! — сквозь зубы предупредила Персефона. — Это надо вытащить!
— Что именно? — спросил я, чтобы отвлечься от того, что во мне копаются прозрачными фиолетовыми пальцами.
— Себастьян поставил в вас портальную метку. — пояснила Персефона. — Воспользовался тем, что ваша прана практически идентична его пране, и организм не заметит такого вторжения. Он заложил в вас плотно сгруппированную прану, которая связана с аналогичным сгустком где-то в другом месте. Это сложная техника, которую Ратко предпочитают не афишировать, но не запрещенная и не тайная, конечно. Просто ею мало кто пользуется.
— Почему? — рискнул спросить я.
— У нее мало использований. — не открывая глаз, объяснила Персефона. — Как плотно ни группируй прану, со временем она все равно рассеется, и время рассеивания зависит от уплотнения далеко не напрямую. Если говорить проще — если в один и тот же объем сгруппировать разное количество праны, то каждая отдельная единица праны будет рассеиваться тем быстрее, чем больше таких единиц в этом объеме.
— Я не поняла. — нахмурилась Амина. — Можно пояснительную бригаду?
— Представь, что прана измеряется в единицах. — ответил я, который сразу все понял. — Если ты возьмешь три единицы праны и скомкаешь их в какой-то объем, и тридцать единиц праны, которые скомкаешь в тот же объем, то каждая единица из тридцати по отдельности будет рассеиваться быстрее, чем каждая единица из трех.
— Именно. — кивнула Персефона, и наконец вытащила из меня свои призрачные пальцы. — Но так как при группировке рассеивание начинается только с внешних слоев праны, которые являются как бы щитом для внутренних, рассеиваются они не все сразу, а по очереди.
— Удобно. — оценил я, вспомнив, как разлеталась на клочья моя стрела, в хвостовик которой я впервые в жизни попробовал заложить прановый заряд.
Жаль, что я сделал это по наитию, совершенно не отследив, как именно закладывал внутрь заряд. Может быть, это и была та самая группировка? Надо будет попробовать.
— Не очень. — ответила Персефона, брезгливо отряхивая руки. — Потому что сколько праны ни закладывай, а дольше недели портальные метки все равно не существуют, хоть как группируй и хоть сколько праны вкладывай в них, хоть весь свой пранозапас — скорость рассеивания становится слишком большой. Так что в итоге техника портальных меток — как чемодан без ручки, который и тащить тяжело и бросить жалко. Только представьте — у вас есть возможность помечать любое место, в котором вы были, чтобы туда вернуться, но держатся эти метки максимум неделю. Слишком маленький временной зазор, чтобы использовать это как-то серьезно.