Стрельцы
Литератор Масальский
И вообще, всегда бывает
Во всех делах на свете так:
Две цели: гонишься!
А вышел лишь пустяк.
В газете «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции» (№ 207 за 1854 год) было опубликовано следующее объявление: «В Санкт-Петербургском губернском правлении в будущий понедельник, 20-го сего сентября, будет продаваться с публичного торга, на решительной переторжке, очень выгодное имение, находящееся в Шлиссельбургском уезде. Оно отстоит от Санкт-Петербурга только на 10 часов езды и имеет со столицею превосходный путь сообщения. В нем 104 души крестьян мужеского и женского пола. Земли при этой деревне единственного владения 13,7 десятин с лишком, как-то: пахотных полей, сенокосных лугов, лесу, плитной ломки и прочих угодий. Крестьяне очень зажиточные. В этой деревне есть недавно выстроенный двухэтажный господский дом с бельведером и особой беседкой, с которых на все окрестности и на Ладожское озеро открывается очень живописный вид. При доме выстроены все нужные службы. Имение это, при употреблении на его усовершение небольшого капитала, может приносить более 3 тысяч рублей серебром в год».
Свое имение продавал отставной чиновник и литератор К. П. Масальский. Это событие было как бы последним звеном в цепи литературных и финансовых неудач, преследовавших поэта и прозаика со второй половины 1840-х годов, и подводило черту под его судьбой, хотя жить ему оставалось еще без малого 7 лет. Чем же примечателен этот некогда довольно известный, а ныне почти совершенно забытый писатель[1], произведения которого долгое время не переиздавались?[2]
Константин Петрович Масальский родился 13(25) сентября 1802 года в Ярославле, в семье занимавшего должность уездного судьи владельца небольшого поместья. Отец будущего сочинителя, близкий друг крупного государственного деятеля александровской и николаевской эпох М. М. Сперанского, вскоре был переведен по службе в Петербург. Так в возрасте двух месяцев Масальский очутился в столице Российской империи. С этим городом, который Масальский покидал относительно редко, окажется связанной вся его чиновничья и литературная карьера.
Поэтический талант обнаружился у Масальского рано. Уже на десятом году жизни он сочинял французские стихи. До 13 лет Масальский воспитывался дома. С 1815 года он обучается в пансионе Дюбуа, находившемся при Петропавловском училище, а в 1817-м переходит в Санкт-Петербургский университетский пансион.
В эти годы в пансионе преподавали незаурядные педагоги, писатели и ученые. Логику и философию читал профессор А. И. Галич, риторику — автор «Военного красноречия» Я. В. Толмачев, истории и древним языкам обучал Эрнст Вильгельм Раупах, русской словесности — В. К. Кюхельбекер. Товарищами Масальского по пансиону были будущий композитор М. И. Глинка, младший брат Пушкина Лев, друзья Пушкина С. А. Соболевский и П. В. Нащокин. В своих воспоминаниях соученик Масальского Н. А. Маркевич характеризовал приятеля так: «прилизанный, остроносенький круглячок предпочитал всем русским поэтам Батюшкова, изучал языки — испанский и итальянский, и писал гладенькие, плоскенькие стихи»[3].
В 1821 году Масальский оканчивает пансион первым учеником с правом на чин 10 класса (коллежский секретарь) и — благодаря рекомендации М. М. Сперанского — вступает в службу по министерству внутренних дел. В этом же году его имя впервые появляется в печати.
Первый период творчества Масальского — по преимуществу стихотворный. В 1820-е годы его произведения встречаются на страницах таких периодических изданий, как «Благонамеренный», «Невский альманах», «Новости литературы», «Полярная звезда», «Сын отечества», читаются на заседаниях Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Эти не вполне самостоятельные опыты в области малых поэтических жанров (идиллия, элегия, басня) были собраны вместе в книжечке «Сочинения, переводы и подражания в стихах» (Спб., 1831), посвященной «любезным товарищам, воспитанникам Благородного пансиона Императорского Санкт-Петербургского университета». Значительное место в ней занимали более или менее удачные переложения европейских стихотворцев. Прекрасное знание многих древних и новых языков определило обращение Масальского к произведениям самых разных авторов для того, чтобы познакомить русскую публику с лучшими образцами их творчества. Переводы и подражания Масальского представлены такими именами, как Анакреон, Мосх, Мелеагр, Гомер, Шиллер, Вильегас, Лопе де Вега и другие. Но интересы Масальского-переводчика не ограничивались поэзией. В 1831 году в его переводе вышел нравоучительный роман «Что такое хороший тон?» г-жи Гаррисон Смит. Критики единодушно отмечали в переводе «внимательность к делу и искус-ство доставлять приятное чтение публике»[4].
Концентрация внимания на прозе и прозаическом, переход от малых жанровых форм к крупным, свойственные в эту пору всей русской литературе, проявились и в оригинальном творчестве Масальского. В 1829 г. он выпустил в свет стихотворную повесть «Терпи казак, атаман будешь», имевшую шумный успех. Немедленно потребовались два переиздания повести. В течение года разошлось около 10 тысяч экземпляров — по тогдашним временам цифра более чем значительная. Многогеройное повествование со сложной интригой, обрисовывающее правдивые, яркие, запоминающиеся картины быта петербургского купечества, чиновников, офицеров, литераторов; непринужденное изложение событий свободно льющимся разностопным ямбом, — все это пришлось по вкусу не только читателям, но и многим критикам. О. М. Сомов писал: «Повесть сия служит новым доказательством, как трудно поэтически изображать происшествия и подробности жизни прозаической. <...> За сочинителя повести «Терпи казак...» говорит по крайней мере то, что он не подражал никому из современных поэтов и пытался создать новый, оригинальный род стихотворного романа; такая попытка, конечно, заслуживает похвалу»[5].
Подобную точку зрения, впрочем, не разделял князь П. А. Вяземский, чья пристрастная рецензия на «Терпи казак...» была опубликована в «Литературной газете» от 25 июня 1830 г. Опасаясь, по-видимому, вульгаризации творческих завоеваний пушкинского романа в стихах и намекая на «вторичность» повести Масальского, ее близость нравственно-сатирическим произведениям Ф. В. Булгарина, Вяземский считал, что «Терпи казак...» — «не что иное, как «Иван Выжигин» в стихах. Та же несвязность в происшествиях, бледность, безличность в лицах; тот же рассказ, довольно плавный, но везде холодный, бездушный; тот же язык, довольно чистый, но чистоты столь приторной, столь бесцветной, что готов бы обрадоваться пятнышку, лишь бы найти в нем признак жизни». Масальский в «Письме издателям» («Сын отечества и Северный Архив». 1830. № 28) отвечал на это Вяземскому: повесть не могла создаваться под влиянием булгаринского романа хотя бы уже потому, что «Иван Выжигин» вышел из печати в конце марта 1829 г., а «Терпи казак...» писался в 1828 году; цензурное разрешение к публикации было получено 6 апреля 1829 г. Но намеки Вяземского на коммерческую литературную ориентацию Масальского оказались преждевременными не только по этой причине.
Первое издание повести было анонимным; эпиграф из Буало гласил:
J’ai beau vous arreter, ma remon trance est vaine
Allez, partez, mes vers...
Это, безусловно, свидетельствовало о желании подчеркнуть непроизвольный, нерасчетливый характер поэзии автора. На «чистоту», немеркантильность «робкой» Музы Масальского указывал и эпиграф к «Сочинениям, переводам и подражаниям» (из басни И. А. Крылова «Чиж и Еж»):
Не для того, чтобы похвал ему хотелось,
И не за что; так как-то пелось.
Однако сторонники несуетного искусства не признавали Масальского своим. В 1830 году вышло отдельное издание одноактной сатирической пьесы Масальского в стихах «Классик и романтик, или Не в том сила». Как бы подводя итог спорам приверженцев классицистского и романтического литературных направлений и одновременно заявляя о собственной позиции в этом вопросе, поэт утверждал:
Романтик, классик ли, да глуп, так все равно.
В уме, в талантах, — вот в чем сила!
Современники усматривали в «Классике и романтике» высмеивание барона А. А. Дельвига. Масальский отрицал это («Я всегда поставлял себе за правило не писать личностей, в чем могу поручиться честию. В моей комедии все лица вымышленные. Мне остается сожалеть, что разнеслись такие неосновательные слухи»[7]), но, по-видимому, безуспешно. В необъективном, на наш взгляд, отзыве о комедии самого Дельвига («Литературная газета» от 30 июля 1830 г.) пьесе отказывалось в какой бы то ни было сценичности, а персонажей предлагалось отправить в желтый дом. Между тем «Классик и романтик» — одна из первых попыток воссоздать на русской почве жанр так называемой «драмы для чтения», то есть повествовательной пьесы, принципиально не предназначающейся к постановке на театре. Эта традиция, блистательно представленная во Франции циклом исторических драм «Лига» (1826 — 1829) Луи Вите, «Вечерами в Нейи» Каве и Диттмера, «Кромвелем» (1827) Виктора Гюго, затем оказала значительное воздействие и на историческую прозу Масальского. Наиболее ярко она проявилась в исторических сценах из времен Петра Великого «Бородолюбие» (2 части; Спб., 1837) — «романе.., написанном в драматической форме»