— Как, неужто ты нашел купца? Да ведь она совсем обезножела!
— Обезножела? Что ты, Савва Потапыч, Господь с тобой! Да она всех прытче бегала в горелках.
— Что за диво! Я не видал! Неужто она выздоровела? Коновал лечил, да так и бросил. Да и кто ее из хлева выпустил?
— Из хлева? Да про кого ты говоришь, Савва Потапыч?
— Вестимо, что про коровенку свою. Я ее давно продаю, да никто не покупает.
— Не понял ты меня, Савва Потапыч: я про твою дочку заговорил.
— Про дочку! А что такое?
— Да не отдашь ли ты ее за моего сына?
Емельян поклонился пономарю в пояс.
— Рад бы я был радостью породниться с тобою, Архип Иваныч, да та беда, что я уж обещание дал другому, — отвечал пономарь, поглаживая свою бороду. — Жаль, что ты опоздал!
— Неужто есть уж другой жених? — спросил Архип.
— Почти что так! Как старому приятелю, расскажу я тебе все, ничего не тая.
Тут пономарь рассказал все, что говорил ему Филимон.
— Да я его за пояс заткну! Что он за жених, прости Господи! — воскликнул Емельян. — Коли тебя заманивает то, Савва Потапыч, что ты будешь царю известен, так и я тебе слово даю вывести тебя в люди. Он и в Москве-то никогда не бывал, а я там живьмя жил и царя-то видал так близко, вот как ты теперь от меня. Он, наш батюшка, такой ко всем милостивый! Раз меня изволил из своих рук дубинкой ударить, когда я с ним на узеньком мосту встретился. Я чай, он меня с тех пор в лицо знает.
— Все так, Емельян Архипыч, по всему ты жених моей дочери; но только уж мне грешно будет от моего слова отступиться.
— Да он тебя морочит! Где ему до царя добраться!
— А как суденышко-то ему представит, да царю понравится.
— Вот невидаль какая — суденышко! У царя-то своих много.
— Да этаких-то нет! Увидим, впрочем. Чудо, право, если оно нырнет да и выплывет.
— За чем же дело стало? пойдем, посмотрим! Наплюй ты мне в глаза, если оно выплывет.
— Наперед знать нельзя, — заметил отец Емельяна. — Конец дело венчает. Ну, а если, Савва Потапыч, суденышко не выплывет?
— Тогда я своему слову хозяин, и мое обещанье не в обещанье. Такое было у нас с ним условие. Пойдем-ка теперь к озерку; я чаю, уж он все приготовил.
Все трое вышли из избы и, пригласив прочих гостей последовать за ними, отправились толпою к озеру.
Сердце Емельяна сильно билось, и он всех нетерпеливее ожидал увидеть кораблик, от которого зависело решение его участи.
Наконец толпа приблизилась к берегу и увидела небольшую лодку с мачтами и парусами. Сверху была сделана палуба, а с боков торчали в виде пушек деревянные трубки, которые закрывались круглыми дощечками, когда
дергали за веревку, привязанную к корме. В то же время открывалось на дне несколько отверстий для погружения судна в воду. Держа эту веревку в руке, Филимон приветствовал пришедших зрителей восклицанием: «Милости просим! добро пожаловать!» — и поправил гордо над головой шапку, увидев, что и Анюта с подругами находится в числе зрителей и зрительниц его подвига.
— Ну, Филимон Пантелеич, начинай! — сказал пономарь. — Попробуй свой корабль-нырок.
— Не хочешь ли, Савва Потапыч, сесть в кораблик? — спросил Филимон. — Я его так смастерил, что и под водой в нем душно не будет.
— Нет, Филимон Пантелеич, благодарствую! Я никогда не любил и по воде ездить, а то под водою — оборони Господи!
— Да не бойся: я ответчик, если утонешь.
— Не угодно ль кому сесть, дорогие гости? — спросил пономарь. — Кораблик, кажись, знатный!
Все молчали.
— Я бы и сам сел, да мне надобно веревку держать, — продолжал Филимон. — Ну, да если охотника нет, так я корабль без народу под воду пущу.
Все устремили глаза на Филимона и его лодку. Он потянул веревку; круглые дощечки захлопнули трубки с обоих боков его судна, и оно начало тихо погружаться в воду.
Раздались восклицания:
— Этакие чудеса!
— Господи, твоя воля!
— Вот уж одна верхушка только видна!
— Ну вот уж и весь кораблик ушел в воду.
Филимон с довольным видом, свернув в несколько колец конец веревки, за которую держал свой корабль, забросил и ее в воду.
— Зачем ты это веревку-то кинул? — спросил пономарь.
— Да чтоб вы не подумали, когда мой кораблик выплывет, что я его вытащил.
Прошло около часа. Терпение зрителей начинало истощаться.
— Ну что ж, скоро ли? — стали спрашивать Филимона.
— Сейчас, подождите маленько!
Чем более проходило времени, тем более возрастали радость в сердце Емельяна и смущение в сердце Филимона. Не так ли и в важных делах одно и то же событие производит в сердцах людей совершенно противоположные чувства, смотря по личным их выгодам.
— Смотри-ка, смотри! Кажись, выплывает! — закричал один из гостей.
Все устремили глаза на озеро, но увидели только на водной поверхности расходившийся круг, происшедший, вероятно, от всплывшей наверх и встрепенувшейся рыбы.
Емельяна при этом восклицании облило холодом, а Филимон почувствовал жар в лице от радости. Вместе с тем, как круг на воде расходился и исчезал, слабели страх одного и радость другого.
Наконец зрители вышли из терпения.
— Да что ж, долго ли ждать? — начали говорить некоторые. — Скоро уж солнышко закатится, а как смеркнется, так здесь оставаться неловко.
— А почему так? — спросил Филимон.
— Да разве ты не знаешь, что в этом озере водятся водяные? — сказал пономарь.
— Водяные? Правда ли, полно?
— Истинно так.
— Ну так я не дивлюсь, что мой кораблик не выплывает. Еще бы он выплыл, если водяной на дне держит!
— Оно похоже на то! — заметил один из гостей вполголоса, с некоторым страхом поглядывая на озеро. — Вьявь ли мне показалось или померещилось — не знаю! Только видел я, что над твоим корабликом, как он стал опускаться, порхнул воробей — не воробей, а что-то черное с крылышками. Кажись, оно из воды выскочило, да и село в кораблик.
— И ждать нечего: он уж там, видно, поселился — наше место свято! — сказал Филимон. — Лучше нам до беды поскорей отсюда убраться!
Все встревожились, кроме Емельяна, и, крестясь, поспешили удалиться от озера.
— Теперь по рукам, что ли, Савва Потапыч? — спросил пономаря шепотом нетерпеливый Емельян.
— Дай пораздумать, Емельян Архипыч; да надо и у дочки спросить: люб ли ты ей? Кажись, такого жениха, как ты, она не обракует.
— Что, что? Какого жениха? — вскричал Филимон, который неприметно к ним приблизился и вслушался в их разговор. — Разве добрые люди перебивают чужих невест? А где же слово-то твое, Савва Потапыч? Не дав слова, крепись, а дав, держись! Это нечестно!
— Что ты его напрасно коришь! Савва Потапыч не давал тебе слова, — сказал Емельян вспыльчиво.
— Не с тобой говорят! — возразил сердито Филимон. — Смотри, Савва Потапыч, не спокайся! Я сделаю другое суденышко, ударю челом царю и своего тестя выведу в люди!
— Да чем ты выведешь? — вскричал Емельян. — У царя-то много своих корабликов; этим его не удивишь. Я сам, не хуже тебя, своего тестя в люди выведу.
— Полно, пустая голова! Где тебе со мной тягаться! — воскликнул Филимон. — Не слушай его, Савва Потапыч!
— Да уж коли на то пошло, — продолжал Емельян, разгорячась, — так я такое диво выдумаю, что вся Москва ахнет, а батюшка-царь меня за выдумку пожалует. Будешь у меня как раз дьячком в дворцовой церкви, Савва Потапыч, коли тебе этого только хочется. По рукам, что ли? Отдаешь за меня Анну Савишну?
— Не бывать этому! Не слушай его, Савва Потапыч. Лучше меня подержись.
Пономарь, приведенный их спором в недоумение, поглядывал то на того, то на другого и не мог ни слова вымолвить, сбираясь с мыслями. Оба жениха казались ему равных достоинств. Обещание обоих достать ему место дьячка в дворцовой церкви сильно расшевелило его честолюбие и вскружило ему голову.
— Полно вам спорить, добрые молодцы! — сказал он наконец. — Вы меня совсем с толку сбили! Да и куда мы зашли — Господи, твоя воля! Не леший ли нас обошел! Все мои гости идут к избе, а мы в сторону, в поле протесали. Истинно, головы на плечах не слышу!
— Кому ж ты даешь слово? — продолжал Емельян. — Со мной, что ль, по рукам?
— Эй, подержись меня, Савва Потапыч! Не слушай этого краснобая — обманет!
— Ах, Господи! что за напасть! — воскликнул пономарь. — Дайте мне одуматься! Вас и сам царь Соломон не рассудит. Ну вот вам последнее мое слово: тот мне будет зять, кто диво выдумает и батюшку-царя потешит.
— Ладно, по рукам! — вскричали Емельян и Филимон.
— По рукам! — повторил пономарь, подав прежде одному, а потом другому руку.
Два жениха схватили под руки будущего их тестя и поспешно повели к избе, где гости давно уже его дожидались. На лице его ясно изображались усталость и рассеянность, и он, шагая изо всей силы, забыл даже напомнить своим нареченным зятьям, что он хром и что ему трудно идти так скоро. «Дворцовая церковь! Два жениха! экая притча!» — пробормотал он про себя и вошел в избу.
Емельян, возвратясь с отцом в деревню, не спал целую ночь и все ломал голову: какое бы диво ему выдумать, чтобы обратить на себя внимание царя. Наконец, на рассвете, пришла ему мысль. Он так ей обрадовался, что вскочил со скамейки, на которой лежал, и тотчас начал закладывать свою лошадь в телегу, чтобы ехать в Москву. Простясь с отцом, он отправился в дорогу и прибыл через несколько дней в столицу.
— Не знаешь ли, земляк, — спросил он первого попавшегося ему навстречу прохожего, — где теперь батюшка-царь? Чай, в Кремле?
— А на что тебе это знать? — спросил прохожий, взглянув на него недоверчиво.
— Да надобно мне ему челом ударить.
— Царь изволил третьего дня, 28 апреля, отплыть на судах по Москве-реке в поход под Азов-город на турскаго солтана.
— Экое горе какое!
— Да подай твою челобитную в приказ. Ныне, при царе Петре Алексеиче, и в приказах суд и расправа идут не по-прежнему.