1840-е годы оказались переломными для Масальского. Если в начале этого десятилетия он предпринимает издание собрания сочинений в 5 томах (Спб., 1843 — 1845), то в конце у него не остается сил даже для завершения публикации «Невесты Петра Второго» и «Дворянина Луки Лукича Брюквина». «Быль времен Петра Великого» («Лейтенант и поручик») начинала печататься в «Сыне отечества» в 1848 г.; в № 3 за 1849 год она появляется вновь —и опять публикуется сначала! (Но опять не до конца.)
В 1851 г. с посвящением М. Н. Загоскину выходит сборник басен Масальского — итог его 30-летней работы в этом жанре. В предисловии автор писал о своих произведениях: «Я старался в них не подражать никому, даже Эзопу, отцу всех баснописцев. Все мои басни, — худы ли, хороши ли они, — оригинальные», за исключением нескольких сюжетов, взятых из Федра, Ириарте и Глейма. В особую заслугу Масальский ставил себе написание цикла басен, предметы которых были заимствованы из русских пословиц (так, например, басня «Звонарь» является подробным развитием оснащенной сюжетом пословицы «Не поглядевши в святцы, бух в колокол»; басня «Страстный охотник», вынесенная в эпиграф нашей статьи, — распространением пословицы «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь»). Критики, однако, почти единодушно порицали Масальского за иллюстративность и плоское морализаторство[47]. М. А. Дмитриев писал М. П. Погодину: «Извините, «Басни» Масальского такая дрянь, какой не было с графа Хвостова!»[48]
Далеко не лучшим образом был принят критикой и насилу оконченный роман «Лейтенант и поручик» (1848 — 1852), который Масальский в письме Ф. А. Кони от 6 октября 1852 г. называл «одним из лучших моих произведений, чем были прежде мои произведения, признанные читающим миром хорошими и сносными»[49]. Сам Кони придерживался на этот счет иного мнения. В редактируемом им журнале в отзыве о «Лейтенанте и поручике» говорилось: роман «немножко опоздал явиться в свет. Лет сорок и даже тридцать тому назад он был бы очень хорош. Начать писать вовремя большая заслуга, — кончить также»[50].
Звезда литератора Масальского клонилась к закату. Познакомившийся с ним в 1850-е годы А. В. Старчевский вспоминал: «Масальский был человек отлично образованный и хороший юрист, и он постоянно выигрывал тяжбы, за которые получал большие деньги, но... большая дружба с Вакхом лишила Россию одного из хороших и полезных деятелей — человека, который мог сделать очень много, но сделал, к сожалению, весьма мало. Константин Петрович почти постоянно был весел, спокоен, юмористичен, забавен, анекдотичен, но и все тут. Кто знал его близко, не мог не уважать его и не сожалеть, что близкое знакомство с мифологическим толстяком, хотя и не выходившее никогда из пределов приличия, сильно вредило ему»[51].
Где-то с начала 1850-х в письмах Масальского к разным лицам возникает мотив просьбы о материальном вспомоществовании, который затем становится постоянным. «Помоги товарищу: одолжи мне до будущего четверга рублей 25 серебром, или даже менее, если таковой суммы одолжить теперь не можешь. Клянусь Стиксом, что заем мой отдам с великой благодарностью» (письмо бывшему однокашнику С. А. Соболевскому от 17 июня 1851 г.[52]). «Ох эти деньги! Много их впереди, да теперь-то нет» (уже цитировавшееся письмо Ф. А. Кони от 6.X.1852). «Я, как все истинные литераторы, весьма нуждаюсь в деньгах... Вследствие всего вышеописанного всепокорнейше прошу вас оказать мне дружескую аттенцию и весьма вожделенную помощь присылкою вышереченных (о которых слова не было), вышереченных, говорю я, 5 рублей, а если нельзя, то и поменьше, смотря по силам вашей дружбы ко мне, которую, оставя в стороне старинный приказный слог, прошу вас считать верною и неизменною» (письмо А. В. Старчевскому от 21 января 1856 г., особенно выразительное, если вспомнить, что это пишет действительный статский советник коллежскому секретарю).
Крах «Сына отечества» нанес финансовому положению Масальского такой удар, от которого он уже не оправился. Не помогла продажа имения, с которой мы начали наш рассказ. Не помогли переиздания «Черного ящика» (Спб., 1853) и «Стрельцов» (Спб., 1861); планы же переиздания «Басен», хранящиеся среди бумаг Масальского в Пушкинском доме, так и остались планами. Увы, Масальскому не суждено было успешно сочетать одновременное служение Музе и Мамоне. Ввергнутый в соблазн примером Булгарина, Сенковского и иже с ними, Масальский попытался заработать большие деньги с помощью литературного предпринимательства, но остался у разбитого корыта, когда «век-торгаш» показал свое истинное лицо. Константин Масальский скончался 9(21) сентября 1861 года в Петербурге. Отпевание тела имело место 13 сентября по старому стилю в церкви 2-го кадетского корпуса; погребен сочинитель на Волковом кладбище. Подготовленные им к печати «Дружеские письма графа М. М. Сперанского к П. Г. Масальскому», отцу покойного, вышли уже после смерти писателя, в 1862 году.
Талант Масальского был в самом расцвете, когда А. А. Бестужев (Марлинский) вынес приговор его литературной деятельности: «Стрельцы» и «Черный ящик», утверждал он, «столь драгоценные по материалам, объясняющим любопытнейшую эпоху нашей истории, доказали, сколь бессильно самое дарование, убитое подражанием»[53]. Талант Масальского приходил во все больший упадок, когда по поводу отдельного издания «Лейтенанта и поручика» (2 части; Спб., 1855) Н. Г. Чернышевский, не без высокомерия, но и не без доли истины, изрек: «Ныне уже не пишут таких книг, скажете вы с истинною грустью... Нет уже этой немудрой, но грамотной литературы»[54]. Масальский уже 25 лет как лежал в могиле, когда А. М. Скабичевский писал о его произведениях: «...все в них, с одной стороны, вполне прилично и на своем месте, согласно установившейся рутины исторических романов, а с другой — так серо, так заурядно и так бесцветно, как те канцелярские бумаги, которые строчил Масальский полжизни. Одним словом, от каждой строки Масальского так и веет на вас чиновником министерства государственных имуществ, знающим, где следует ставить запятые, где букву Ъ, где увлечься патриотическим пафосом, где пройтись по части моральной строгости или, наоборот, подпустить в меру клубнички»[55]. Казалось бы, нельзя отрицать, что оценка творчества Масальского Марлинским, Чернышевским и Скабичевским до некоторой степени справедлива. Но все же присоединиться хочется не к их точке зрения, а к тонкому и остроумному ценителю литературы О. И. Сенковскому, так откликнувшемуся на выход в свет пятитомника произведений Масальского: «Давно ли то время, когда появление нового сочинения г-на Масальского составляло весьма приятное событие в русской литературе, когда журналы их провозглашали, издатели «образцовых сочинений» предлагали удивлению России, читатели читали и наслаждались? Теперь, я слышу, уже и не хотят ставить его в число писателей. Мы ужасно созрели! Мы стали умны не по летам! А я, человек отсталый, не созревший, признаюсь — как всегда любил, так и теперь люблю читать г-на Масальского. Я и до сих пор считаю его приятным писателем. По моему разумению, это — настоящее название его как писателя, и дай Бог, чтобы мы во всякое время читали такие умные и милые произведения русского пера, каковы вообще его. Они читаются легко, с удовольствием, часто даже с пользою. В них есть слог, живопись, юмор, чувство. Они далеко не устарели... Они пользовались совершенно заслуженным успехом, который, мы уверены, возобновится теперь по случаю нового их издания»[56].
А. Б. РОГАЧЕВСКИЙ,
Д. О. СЕРОВ
СтрельцыИсторический роман
Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.
Действие в сем романе начинается со вступления на престол Петра Великого и продолжается до заключения в монастырь царевны Софии Алексеевны (1682 — 1689). Время сие представляет ряд событий, принадлежащих, без сомнения, к числу самых занимательных в истории нашего отечества.
Сочинитель хотел в форме романа представить сии события со всею возможною подробностию и верностию, держась не столько повествовательного, сколько драматического способа изложения. В повествовании, сколь бы оно ни было совершенно, мы слышим рассказ автора, разделяем с ним его мысли и чувствования. В драме мы видим самые лица, действовавшие во время события, узнаем характер их и страсти, намерения и желания, добродетели и пороки не из рассказа, а из слов и поступков их. Мы становимся сами свидетелями минувшего, живее желаем успеха добродетельному, сильнее чувствуем отвращение к злодею, яснее усматриваем странности, предрассудки и слабости прошедшего века, сильнее ужасаемся преступлений и удивляемся подвигам, одним словом, сами переносимся в прошедшее и живем с нашими предками. История сделалась бы еще занимательнее, если б драматический способ изложения был для нее возможен. Но историк может только влагать в уста своих героев такие слова, которые сохранились в летописях или в других исторических актах, хотя часто слова сии принадлежат летописцу, а не герою; должен соображать исторические материалы, часто одни другим противоречащие, и, освещая мрак прошедшего светильником исторической критики, говорить читателю: так было, или так долженствовало быть. Для него необходим слог повествовательный, коего главные достоинства суть сила и краткость. Чем более расскажет он важных и замечательных происшествий и чем короче будет рассказ его, тем большую он окажет услугу читателю. Представляя картину целых веков и тысячелетий, он по необходимости должен упускать подробности, часто весьма занимательные и любопытные, дабы не быть принужденным написать вместо одного тома десять. Подробности сии суть сокровища для исторического романиста. В четырех томах историк опишет четыре века, а романист — четыре года, или далее месяца, и никто ему слова не скажет, если только книга его приятна и заманчива. Историк, имеющий цель высшую, а не одно удовольствие читателей, часто обязан описывать события мало занимательные, но важные по своим последствиям. Романист имеет полное право умолчать об оных и рассказать подробно только то, что может приятно занять читателя. Историк открывает истину в прошедшем, вечные законы, управляющие миром, и созерцает события, как философ, заботясь не столько об удовольствии, сколько о поучении читающих. Исторический романист старается представить прошедшее в заманчивом и привлекательном виде и заботится преимущественно об удовольствии читателей, не выст