Эти размышления мучили ее до самого вечера. Она не могла даже уснуть после обеда, по обыкновению, и все сидела у окна с Натальей, которая принялась вышивать в пяльцах.
– Не введешь ли ты меня, Наталья Петровна, в брань, если тебе скажу добрую весточку? – сказала наконец Лаптева. – Я давно бы тебя порадовала, да муж не велел.
– Что такое, Варвара Ивановна? Уж не узнали ль что-нибудь о матушке? Если тебе угодно, я даже не скажу и братцу, что от тебя услышу.
– Точно ли не скажешь?
– Я тебе даю слово.
– Матушка твоя жива и здорова.
– Боже мой! Не обманываешь ли ты меня, Варвара Ивановна? Где же она? Скажи, ради бога!
Наталья, вскочив со своего места, со слезами на глазах от радости бросилась целовать руки Лаптевой.
– Где она, – вот этого-то нельзя еще тебе сказать, моя ласточка. Потерпи маленько. Ты скоро, очень скоро увидишься с родительницей. Не сегодня, так завтра.
– Для чего же ты не хочешь сказать, где она? – сказала печальным голосом Наталья. – Может быть, она в руках недобрых людей. Скажи, ради бога!
– Нет, нет! Что ты это, моя малиновка! Она в руках у доброго человека.
– Для чего же ты не хочешь назвать его? Ах, нет! Я знаю: верно, она в руках Милославского!
– Милославского? Что ты это! Да кто это тебе сказал?
– Знаю, знаю! Она у него! Верно, он ее до тех пор держать будет, пока меня не сыщут. Братец узнал от своего товарища, которого встретил в саду, что меня вчера и третьего дня, по приказанию Милославского, искали по всему городу. Прощай, Варвара Ивановна!
– Куда, куда ты это? Господь с тобой! – закричала испуганная Лаптева, пустясь за Натальей в погоню. Дородность помешала ей сойти скоро с лестницы. Выбежав за ворота, Варвара Ивановна посмотрела во все стороны и, не видя Натальи, пустилась бегом к ближнему переулку, думая, что увидит там Наталью.
Во всю длину переулка ни одного человека! Только у ворот низенького дома стояла корова и щипала траву на улице. Лаптева побежала к другому переулку. И там никого нет! «Уж не бросилась ли она в реку?» – подумала Варвара Ивановна. От этой мысли кинуло ее в холодный пот. Не имея сил бежать далее, она, едва переводя дух, в совершенном изнеможении побрела к дому. Недоумение, раскаяние, сожаление, страх сильно волновали ее. «Что я скажу, – думала она, – мужу, когда он возвратится домой и спросит: где Наталья? Дернул же лукавый меня за язык! Что, если бедняжка с моих слов да бросилась в реку! Господи боже мой! что мне делать? Да я весь век стану мучиться, что погубила душу христианскую. Не думала, не гадала я впасть в такое тяжкое согрешение! Помилуй, Господи, меня, грешную!» В этих мыслях Лаптева начала горько плакать и усердно молиться, стоя на коленах перед образом Николая Чудотворца, которым ее благословил в день свадьбы покойный отец ее. После молитвы села она к окошку. «Да с чего, – начала она размышлять, – пришло мне в голову, что Наталья Петровна утопилась? Может быть, она побежала искать своего братца, чтобы с ним посоветоваться. Однако ж, зачем ей было бежать так скоро? Зачем она простилась со мною?»
Во время этих размышлений ее раздался стук у калитки. «Муж! – подумала Варвара Ивановна, вскочив со скамьи в испуге. – Худо, как совесть нечиста! Бывало, прежде постучит он, и горя мало! Его же сбираешься побранить: зачем поздно пришел, а теперь…»
Дверь чрез несколько времени отворилась, и вошел Бурмистров.
– Дома Андрей Матвеевич? – спросил он.
– Нет еще, отец мой!
– Что с тобой сделалось, Варвара Ивановна? Ты побледнела и вся дрожишь!
– Ничего, Василий Петрович. Так, что-то зябнется!
– А в горнице у вас очень тепло. Не сделалось ли чего-нибудь худого?
– Нет, отец мой, все благополучно!
– А где Наталья Петровна?
– Она все еще гуляет с братцем.
– До сих пор гуляет! Да как же это, Варвара Ивановна? Я братца ее встретил одного на улице, вскоре после обеда. Он сказал мне, что Наталья Петровна осталась с тобою.
– Ох, Василий Петрович! Как бы ты знал, как мне тяжко и горько! Ума не приложу, что мне делать, окаянной. Лукавый меня попутал!
– Как, что это значит?
– Покаюсь тебе во всем, как отцу духовному. Только не брани меня, кормилец мой!
– Ради бога, скажи скорее, Варвара Ивановна, что сделалось?
– А вот видишь, батюшка. Ты сегодня с мужем шептался, как мы шли от обедни. Я и пристала к нему: скажи, о чем вы шептались? Он долго не говорил. Однако ж я на своем поставила. Он, вишь ты, без вишневки обедать не может. Мне в голову и приди: не дам ему вишневки, пока всего не перескажет. Он крепился, крепился, да наконец мне все и рассказал; не велел только говорить Наталье Петровне.
– А ты, верно, не утерпела, Варвара Ивановна? Так ли?
– Согрешила, грешная! Хотела было ее утешить и сказала только, что матушка ее жива и здорова; а она и привязалась ко мне. Я ей больше ничего не открыла. Пусть провалюсь сквозь землю, если я лгу! Она сама догадалась. Побледнела, задрожала да и кинулась вон из горницы. Я за ней. Куда тебе! И след простыл! Выручи меня из беды, Василий Петрович, помоги как-нибудь, отец родной!
– Встань, Варвара Ивановна, встань! Как тебе не стыдно в ноги кланяться!
– Батюшка ты мой! Не встану! Мне совестно даже глядеть на тебя.
– Не заметила ли ты, по какой улице и в которую сторону ушла Наталья Петровна?
– Невдомек, отец мой.
– Она, верно, пошла к Милославскому! Дай Бог, чтоб я успел остановить ее.
Бурмистров сбежал с лестницы и, вскочив на свою лошадь, пустился во весь опор по берегу Яузы к мосту. Он вскоре скрылся из глаз Варвары Ивановны, смотревшей из окна ему вслед.
Опять раздался стук у калитки. Вошел в горницу брат Натальи. Бедная Лаптева принуждена была и ему покаяться в своем согрешении. И тот бросился опрометью в погоню за сестрою.
Наконец еще стучат в ворота. «Ну, это муж, сердце чувствует!» – шепнула Варвара Ивановна, вскочив со скамьи и отирая платком пот с лица.
– Куда ушел хозяин? – спросил решеточный приказчик, войдя в горницу. – У ворот сказали мне, что его дома нет.
– Не приходил еще домой! – отвечала Варвара Ивановна.
– Да где ж это он до сих пор шатается? Уж солнышко давно закатилось, пора бы, кажется, и домой прийти. А ты хозяйка, что ли?
– Хозяйка, батюшка.
– Кто еще у вас в доме живет?
– Приказчик Ванька Кубышкин да работница, Лукерья.
– А еще кто? Чай, дети есть?
– Были – мальчик и девушка, да от родимца еще маленькие скончались.
– А нет ли еще кого в доме?
– Жила у нас крестница моего сожителя, Ольга Васильевна Иванова.
– Где ж она?
– Пропала, батюшка.
– Пропала? Как так? Давно ли?
– В стрелецкие бунты, отец мой.
– В бунты? Да кто тебе сказал, что были бунты?
– Слухом земля полнится! Да вот и соседа нашего стрельцы ограбили.
– Врешь ты! Не смей этого болтать. Бунта никакого не было. Не только говорить, и думать об этом не велено, а не то в Тайном приказе язык отрежут.
– Виновата, батюшка! Мне и невдомек, что бунтов не было. Мое дело женское.
– То-то женское. У бабы волос длинен, да ум короток, а язык и волосов длиннее!
– Длиннее, батюшка, длиннее! Как твоей милости угодно.
– А подана ли челобитная о пропаже?
– Не знаю, отец мой. Об этом у мужа спроси.
– Чего ты указываешь! Без тебя знаем, у кого спросить! А какова приметами крестница?
– Невдомек, батюшка. Волосы, кажись, рыжеватые, глаза иссера карие, рот как быть водится и нос как быть водится.
– Ну, ну, хорошо! Засвети-ка фонарь да ступай за мной.
– Куда? Зачем, отец мой!
– А тебе что за дело? Скорей поворачивайся!
Варвара Ивановна, дрожа, как в лихорадке, пошла в находившуюся на конце двора, подле огорода, поварню, достала огня и засветила фонарь. Лукерья, спавшая на полу, приподняла голову, поправила впросонках лежавшее у нее в головах толстое полено и снова заснула.
– Где лестница на чердак? – спросил приказчик. – Что глаза-то на меня уставила? Показывай лестницу!
Лаптева, едва передвигая ноги от ужаса, вошла с двора в сени и отперла дверь на чердак. Подходя по двору, приказчик закричал:
– Эй, вы! Не зевать! Двое встаньте у ворот. Никого не выпускайте и не впускайте! Ты, Сенька, встань у погреба, ты, Федька, у конюшни, а ты, Антипка, гляди, чтоб кто с двора через забор не перелез.
Войдя в сени вслед за Лаптевой и приблизясь к двери на чердак, приказчик продолжал:
– Ну, что ж стала? Ступай вперед да свети.
Лаптева, ни жива ни мертва, взошла на чердак. Приказчик, осмотрев все углы, сказал:
– Веди теперь на сеновал. Да нет ли еще у тебя горницы какой или чулана? Во всех ли я был?
– Во всех, батюшка!
Осмотрев сеновал, конюшню, сарай, погреб и кладовую, приказчик возвратился с Варварой Ивановной в ее светлицу. В погребе взял он мимоходом фляжку.
– Ну, прощай, хозяйка! За твое здоровье мы выпьем. Что в этой фляжке?
– Вишневка, отец мой!
– Ладно! Не поминай нас лихом! Да смотри, вперед не болтай пустого про бунты. Бунтов не было!
– Знаю теперь, батюшка, знаю! Какие бунты! Правда, не одна я про них болтаю, да все пустое, кормилец! Знать, кому-нибудь во сне нагрезилось.
– А зачем печь у вас сегодня топлена? – спросил приказчик, приложив руку к печи.
– Сегодня не топили, отец мой, а в воскресенье, по приказу его милости, объезжего. Погода была больно холодна.
– Знать, хорошо натопили. Тепла в избе на месяц будет. И теперь дотронуться нельзя до печки: словно накаленный утюг! В другой раз топи меньше. Прощай!
Приказчик ушел. Варвара Ивановна, проводив его, перекрестилась. Не успела она сесть на скамью и поставить фонарь на стол, как шум шагов послышался на лестнице и заставил ее опять вскочить. Вошел Лаптев.
– Что ты, жена? – воскликнул он, взглянув на Варвару Ивановну, – здорова ли? А фонарь на столе зачем? Разве нет свеч? Да уж пора и огонь гасить, а то, пожалуй, нагрянет решеточный, как снег на голову!