– Не знаю, государь. Я вышел давно уже в отставку.
– А зачем?
Бурмистров рассказал все, что с ним было. Царь несколько раз не мог удерживать своего негодования, топал ногою и нахмуривал брови, внимательно слушая Василия.
– Отчего Милославский так притеснял тебя? Что-нибудь да произошло между вами?
Бурмистров, зная, что Петр столько же любил правду и откровенность, сколько ненавидел ложь и скрытность, объяснил государю, чем навлек он на себя гонения.
– Так вот дело в чем!.. А где теперь твоя невеста?
– Неподалеку от Москвы, в селе Погорелове. Тамошний священник приютил ее вместе с ее матерью и моею теткою, которая лишена противозаконно своего небольшого поместья. Ее челобитная и головы наши в твоих руках, государь! Заступись за нас! Без твоей защиты мы все погибнем!
Бурмистров снова стал на колени перед Петром.
– Встань, встань, говорю я тебе!
Прочитав челобитную, Петр воскликнул:
– Так этот Лысков отнял имение у твоей тетки да еще и невесту у тебя отнять хочет! Не бывать этому!
– Он поехал в Москву на меня жаловаться.
– Кому жаловаться?
Бурмистров смутился, не смея произнести имя царевны Софии.
– Что ж ты не отвечаешь? Кому хотел он жаловаться? Сестре моей, что ли?
– Он угрожал, что надо мной исполнится приговор по старому докладу покойного боярина Милославского.
– То есть что сестра моя велит этот приговор исполнить? Говори прямо, смелее! Я люблю правду!
– Он надеется на помощь главного стрелецкого начальника, окольничего Шакловитого.
– Пускай надеется! – воскликнул Петр, топнув ногою. – Будь покоен: я твой защитник! Иди за мною.
Бурмистров, взяв свою лошадь за повода, последовал за царем и Лефором. Вскоре вышли они из села на поле, где Преображенские и Семеновские потешные в ожидании прибытия царя стояли уже под ружьем.
– Начни, полковник, ученье, и где стать мне прикажешь? – спросил Петр Лефора.
– У первой Преображенской роты.
– А ты, пятисотенный, – сказал Петр Бурмистрову, – останься на этом месте да посмотри на ученье моих преображенцев и семеновцев. Это не то что стрельцы.
Царь, положив в карман челобитную, которую держал в руке, вынул шпагу и стал на указанное место.
По окончании ученья Петр подошел к Лефору и пожал ему руку.
– Ну что? – сказал государь, обратись к Бурмистрову. – Каково мои потешные маршируют и стреляют? Они успеют три раза залпом выстрелить, покуда стрельцы ружья заряжают. А за все спасибо тебе, любезный Франц! Обними меня!
После этого царь вдруг спросил Бурмистрова:
– Где же была до сих пор твоя невеста? Ты ведь говорил, что Милославский завещал ее Лыскову. Почему ж этот плут только теперь вздумал ее у тебя отнимать?
Бурмистров рассказал, как он освободил ее из рук раскольников.
– Что ж ты мне давеча этого не сказал?
– Я думал, что это не стоит внимания твоего царского величества.
– Нехорошо, пятисотенный, от меня не должно ничего скрывать. Царю все знать нужно.
По коротком размышлении Петр продолжал:
– Я велю дать тебе опасную грамоту[157]. Посмотрим, кто осмелится тронуть тебя и твою невесту. Лыскову прикажу я возвратить немедленно поместье твоей тетке и заплатить ей сто рублей проторей и убытков, чтобы он вперед не осмеливался обижать честных людей… Справедливо ли написана челобитная твоей тетки?
– За справедливость челобитной ручаюсь я моею головою, государь.
– Не забудь слов твоих и помни, кому они сказаны… Полагаясь на жалобу одной стороны, я никогда не действую, но для тебя отступаю от своего правила и потому, что тебе верю, и потому, что дела поправить уже будет нельзя, когда отрубят тебе голову… Ну слушай же еще: я дам тебе роту моих потешных. Исполни прежде все то, что будет написано в грамоте, а потом поди с ротой, схвати всех раскольников, у которых была твоя невеста, и приведи всех в Москву, на Патриарший двор. Я напишу об них святейшему патриарху. Которую роту, полковник, можно будет с ним послать? – спросил Петр Лефора.
– Я думаю, что лучше выбрать охотников.
– Хорошо! Объяви, в чем состоит поручение, и вызови охотников.
Лефор, подозвав к себе всех офицеров, передал им приказание царя. Офицеры, возвратясь на места свои, объявили приказ полковника солдатам.
– Ну кто ж охотники? – закричал Лефор. – Выступите из ряда!
Весь длинный строй потешных двинулся вперед.
– Ого! – воскликнул государь. – Все охотники! Хорошо, похвально, ребята! Но всех вас много для этого похода; пусть идет третья рота. Смотри ж, пятисотенный, я поручаю эту роту тебе. Да не переучи ее по-своему. Не отправить ли с тобой офицера? Или нет: двое только будете мешать друг другу, да и солдат с толку собьете. Следуй за мною: я дам тебе грамоту, а потом ступай в поход. Я надеюсь, что ты не ударишь себя лицом в грязь.
Петр, сопровождаемый Лефором и Бурмистровым, при громком звуке барабанов пошел к селу. Через несколько часов Бурмистров с ротою потешных поспешал уже к селу Погорелову.
В опасной грамоте, данной ему государем, было сказано, что тот, кто убьет Бурмистрова, будет наказан смертию и заплатит семь тысяч рублей заповеди. В конце было прибавлено, что кабала, написанная на Наталью, уничтожается, что Ласточкино Гнездо возвращается прежней помещице и что завладевший этою деревнею подьячий Лысков обязан ей заплатить убытков и проторей сто рублей; если же считает себя правым, то явился бы немедленно в Преображенское с доказательствами.
VI
Все готовились к смерти; никто не
смел упомянуть о сдаче.
Через несколько дней Бурмистров был уже в Погорелове. Назначив одни сутки солдатам для роздыха и разместив их по крестьянским избам, он пошел к дому отца Павла.
– Ну что, племянник, – воскликнула Мавра Савишна при входе Василия в горницу, – подал ли ты мою челобитную батюшке-царю Петру Алексеевичу?
– Подал, но еще не знаю, чем дело кончится, – отвечал Василий. Он хотел не вдруг объявить тетке о царском повелении, чтобы более ее обрадовать.
Мавра Савишна тяжело вздохнула. Отец Павел, бывший также в горнице, начал ее утешать и советовать, чтобы она, возложив надежду на Бога и царя, не предавалась преждевременно унынию. Вскоре потом вошла в горницу Наталья со своей матерью. Обе начали расспрашивать Василия о последствиях его поездки в Преображенское, но он не успел еще им ответить, как под окнами дома раздался конский топот, и Мавра Савишна, взглянув в окно, закричала:
– Ну! пропали мы!
– Что такое, тетушка? – спросил Бурмистров.
– Мошенник Лысков приехал и с ним ратной силы на конях видимо-невидимо! Ох мои батюшки, пропали наши головушки!
– Ничего, тетушка, будь спокойна!
– Желаю здравия! – сказал Лысков, входя в горницу с злобною радостию на лице. – Я говорил вам в прошлый раз, что мы скоро опять увидимся. Вот я и приехал, да еще и не один – со мною тридцать конных стрельцов. Эй, войдите сюда! – закричал он, оборотясь к двери.
Вошли шесть стрельцов с обнаженными саблями.
– Схватите этого молодца, – сказал он им, указывая на Бурмистрова, – свяжите и отвезите в Москву к благодетелю моему, а вашему главному начальнику.
– Постойте, ребята! – сказал спокойно Василий подошедшим к нему стрельцам. – Еще успеете взять и связать меня, я никуда не уйду. По чьему приказу, – спросил он Лыскова, – хочешь ты отослать меня в Москву?
– Да вот прочти, приятель, эту бумагу – увидишь, кто приказал схватить тебя. Делать-то нечего! Уж лучше покориться, а станешь упрямиться, так худо будет!
Василий, взяв поданную ему бумагу, начал читать ее, а Лысков между тем сказал Наталье:
– А ты, моя холопочка, сбирайся проворнее ехать со мною.
Наталья посмотрела на него с презрением и, обняв мать свою, заплакала. В это время вошел в горницу Сидоров с вязанкою дров, чтобы затопить печь по приказанию Мавры Савишны. Увидев Лыскова со стрельцами, он от страха уронил дрова на пол и, сплеснув руками, остановился у двери как истукан.
– Не плачь, милая Наталья, успокойся! – сказал Бурмистров. – Тебя Лысков не увезет отсюда и меня не отправит в Москву, эта бумага ничего не значит!
– Как ничего не значит! – воскликнул Лысков. – Да ты бунтовать, что ли, вздумал? Разве не прочитал ты повеления царевны Софьи Алексеевны, объявленного мне главным стрелецким начальником? Знать, у тебя от страха в глазах зарябило!
– Нет, вовсе не зарябило. В доказательство я прочту тебе еще другую бумагу. Слушай.
Вынув из кармана грамоту царя Петра, начал он читать ее вслух.
Отец Павел был тронут до слез правосудием государя. Наталья в восторге обнимала мать свою и плакала от радости. Стрельцы вложили в ножны свои сабли и сняли шапки. Лысков то краснел, то бледнел, дрожа от досады, а Мавра Савишна восклицала:
– Что, взял, мошенник? Недолго нажил в моем домике, царь-то батюшка защитил меня, бедную!
Обрадованный Сидоров подбежал к ней и, поцеловав у нее руку, спросил:
– Не прикажешь ли матушка, Мавра Савишна, опять проводить отсюда его милость, Сидора Терентьича?
– Не тронь его, Ванюха! Лежачего не бьют.
– Да он, матушка, не лежит еще, а стоит словно пень какой. Взглянь-ка на него: ведь совсем парень-то ошалел. Позволь проводить.
– Дай срок, и сам уйдет!
В самом деле Лысков, видя, что делать нечего, и не смея ехать в Преображенское, поглядел на всех, как рассерженная ехидна, поспешно вышел из горницы, сел на свою лошадь и поскакал с сопровождавшими его стрельцами в Москву.
На другой день Бурмистров, простясь с отцом Павлом, с Натальею, ее матерью и своею теткою, повел роту потешных в Ласточкино Гнездо. Прибыв туда и остановясь там для отдыха, пошел он потом в Чертово Раздолье и еще прежде солнечного заката достиг горы, на которой находилось жилище Андреева и его сообщников. Он приказал солдатам зарядить ружья и начал подниматься на гору. На площадке, расчищенной перед насыпью в том месте, где были ворота, Василий поставил роту и сам влез на дерево, чтобы взглянуть на насыпь. На дворе не было ни одного человека. Вдруг послышалось в здании, которое стояло посреди двора, пение, и вскоре опять все утихло. Бурмистров приказал одному из солдат выстрелить, чтобы вызвать раскольников из дома и объявить им царское повеление. Гул повторил раздавшийся выстрел, и Бурмистров через несколько времени увидел Андреева и его сообщников, поспешно выходивших из дома. Все они были вооружены саблями и ружьями. Один из них нес стрелецкое знамя: Андреев взошел на насыпь по приставленной к ней лестнице и, увидев роту, закричал: