– Все сюда, за мной!
Бурмистров, спустясь с дерева, встал перед ротою. Все раскольники вслед за своим главою, один за другим, поспешно взобрались на насыпь.
Василий объявил Андрееву цель своего прихода и прибавил:
– Ты видишь, что со мною целая рота храбрых солдат, если станешь нам противиться, мы начнем приступ. Не принудь нас к кровопролитию, лучше сдайся и покорись царской воле.
Вместо ответа Андреев выстрелил в Бурмистрова; пуля, свистнув, ушла в землю подле самого Василия, означив место, куда она попала, взлетевшею пылью и песком.
– Прикладывайся, стреляй! – закричал Василий.
Залп ружей грянул, и несколько убитых и раненых полетело с насыпи.
– Стреляйте! – воскликнул в бешенстве Андреев, махая саблею. Два или три выстрела один за другим раздались с насыпи, но никого не ранили из потешных, которые снова выстрелили в их противников залпом и привели их в совершенное расстройство.
Не слушая крика Андреева, раскольники побежали к лестнице, тесня друг друга.
– На деревья, ребята! – закричал Бурмистров потешным. – Стреляй беглым огнем!
Солдаты проворно взобрались на густые деревья, окружавшие со всех сторон насыпь, и начали стрелять в бежавших к главному зданию раскольников. В густой зелени дерев беспрестанно в разных местах мелькали с треском струи огня. Белый дым клубами пробирался между ветвями к вершинам и рассеивался в воздухе.
Андреев, оставшийся на насыпи, в ярости рубил саблею землю. Когда пальба прекратилась, Василий, стоявший близ ворот, закричал ему:
– Сдайся! Ты видишь, что не можешь нам противиться!
Андреев, заскрежетав зубами, бросил в Бурмистрова свою саблю. Тот отскочил, и сабля, повернувшись на лету, рукояткою ударилась в землю с такою силой, что ушла в нее до половины. Бросясь потом на колени и подняв руки к небу, Андреев вполголоса произнес какую-то молитву и спустился по лестнице с насыпи.
Бурмистров, приказав нескольким потешным остаться на деревьях для наблюдений за действиями раскольников, собрал всех прочих пред воротами, велел устроить перекладину, срубить дерево и вытесать тяжелое бревно, с одного конца заостренное. Повесив на перекладину это бревно на веревочной лестнице, взятой им из Преображенского, приказал он солдатам как можно сильнее бить заостренным концом в ворота. Вскоре они в нескольких местах от сильных ударов раскололись.
– Кто-то вышел из дома и идет к насыпи! – закричал один из потешных, бывший на дереве неподалеку от Василия. – Он восходит на лестницу.
– Бейте сильнее, ребята, в правую половину ворот! – воскликнул Бурмистров, – она больше раскололась.
– Остановитесь! – закричал пятидесятник Горохов, появившийся на насыпи, – не трудитесь понапрасну. Глава наш требует одного получаса на молитву и размышление. Он видит, что вы сильнее, и намеревается без сопротивления сдаться. Не смущайте нас шумом в последней молитве по нашей вере истинной.
– Скажи главе, – сказал Бурмистров, – что я согласен исполнить его требование. Если же чрез полчаса вы не сдадитесь, мы вышибем ворота и возьмем всех вас силою.
Горохов, спустясь с насыпи, возвратился в дом.
Бурмистров велел солдатам отдохнуть. Чрез несколько времени один из потешных закричал с дерева:
– Несколько человек вышли из слухового окна на кровлю дома. Все без оружия, и на всех, кажется, саваны.
– Верно, они хотят молиться, – сказал Бурмистров.
– Что это? – воскликнул потешный. – Двое тащат на кровлю какую-то девушку, и она также вся одета в белом.
– Это их священник, – продолжал Василий.
– Из нижних окон дома появился дым. Господи боже мой! кажется, дом загорается снизу, вот уж и огонь пышет из одного окошка.
– Ломайте скорее ворота, ребята! – закричал Василий.
Между тем все раскольники и глава их в саванах вышли на кровлю дома и запели свою предсмертную молитву. Они решились лучше сжечь себя, нежели сообщиться с нечестивым миром. Жертва их изуверства, несчастная девушка, где-нибудь ими похищенная после освобождения Натальи, громко кричала и вырывалась из рук двух державших ее изуверов, которые, не обращая на жалобный вопль ее внимания, продолжали петь вместе с прочими унылую предсмертную песнь. При шуме пожара Василий расслушал только следующие слова:
Мире нечестивый, мире оскверненный,
Сетию антихриста, яко мрежею, уловленный!
Несть дано тебе власти над нами,
И се стоим пред небесными вратами.
Расколотые ворота слетели с петлей, и Бурмистров с потешными вбежал на двор. Из всех нижних окон дома клубился густой дым и лилось яркое пламя. Вбежать в дом для спасения девушки было уже невозможно, приставить к дому лестницу и взобраться на кровлю также было нельзя. Вопль несчастной жертвы, заглушаемый унылым пением ее палачей, которые стояли неподвижно с поднятыми к небу глазами, раздирал сердце Бурмистрова.
– Кто из вас лучший стрелок? – спросил он потешных.
– Мы и все-таки в стрельбе понаторели, – отвечал один из преображенцев, – однако ж всех чаще попадает в цель капрал наш, Иван Григорьевич.
– Эй, капрал, – закричал Василий, – убей этих двух, которые держат бедную девушку за руки.
– Боюсь, чтоб в нее не попасть, пожалуй, рука дрогнет.
– Стреляй только смелее, авось как-нибудь спасем эту несчастную. Если же ее застрелишь, то все легче ей умереть от пули, нежели сгореть.
– Как твоей милости угодно, – отвечал капрал и начал целиться из ружья. Несколько раз дым скрывал от глаз его девушку и державших ее изуверов. – Помоги, Господи! – сказал шепотом капрал и, выждав миг, когда дым пронесся несколько, спустил курок. Один из раскольников опустил руку девушки, схватился за грудь свою обеими руками и упал.
– Славно! молодец! – воскликнул Бурмистров. – Теперь постарайся попасть в другого.
Один из потешных подал ружье свое капралу.
– Ох, батюшки! – сказал он, вздохнув. – Душа не на месте! Рука-то проклятая дрожит.
– Стреляй, брат, скорее, не робей! – закричал Бурмистров.
Капрал, перекрестясь, начал целиться. Сердце Бурмистрова сильно билось, и все потешные смотрели с беспокойным ожиданием на первого своего стрелка.
Раздался выстрел, и другой раскольник, державший девушку, смертельно раненный, упал.
– Слава богу! – воскликнули в один голос потешные.
Девушка, бывшая почти в беспамятстве, побежала и остановилась на краю кровли той стороны дома, которая еще не была объята пламенем. Раскольники, смотревшие на небо и продолжавшие свое погребальное пение, не заметили движения девушки. Продолжая жалобно кричать, она глядела с кровли вниз. Горевшее здание было в два яруса и довольно высоко.
– Ребята! – закричал Бурмистров. – Поищите какого-нибудь широкого холста, на который ей можно было бы броситься. Скорее! Она без тогр убьется!
Потешные рассыпались по двору; некоторые побежали в избу привратника. Один из них увидел стрелецкое знамя, брошенное раскольниками подле насыпи, схватил его и закричал:
– Товарищи, нашел; за мной, скорее!
Подбежав к горевшему дому, потешные сорвали с древка и натянули стрелецкое знамя, которое было вдесятеро более нынешних.
– Бросься на знамя! – закричал Василий девушке.
Страх убиться несколько времени ее останавливал. В это время Андреев побежал к девушке и хотел ее остановить.
– Оглянись, оглянись, он тебя схватит! – воскликнул Бурмистров, и девушка, перекрестясь, бросилась на знамя.
Радостный крик потешных потряс воздух. Девушка после нескольких судорожных движений впала в глубокий обморок, и ее вынесли на знамени за ворота. Бурмистров с трудом привел ее в чувство. Посмотрев на себя и с ужасом увидев, что она еще в саване, девушка вскочила и сбросила с себя свою гробовую одежду.
– Посмотри-ка, красавица какая! – шепнул один из потешных другому. – Какой сарафан-то на ней знатный, никак шелковый.
– Нечего сказать, – отвечал другой, – умели же еретики ее нарядить. На этакую красоточку надели саван, словно на мертвеца!
Девушка была так слаба, что идти была не в силах. Ее опять положили на знамя и понесли с горы. Между тем яркое пламя обхватило уже все здание, и унылое пение раскольников, прерываемое по временам невнятными воплями и заглушаемое треском пылающих бревен, начало постепенно умолкать. Вскоре Василий с ротою достиг просеки и, пройдя ее, остановился для отдыха у известной читателям тропинки. Солнце уже закатилось, и вечерняя темнота покрыла небо. Отдаленное яркое зарево освещало красным сиянием верхи мрачных сосен. Вскоре после полуночи Бурмистров пришел в Ласточкино Гнездо и приказал потешным провести ночь в крестьянских избах. Потом, выслав из дома своей тетки холопов Лыскова, поместил он в верхней светлице спасенную им девушку, а сам решился ночевать в спальне, которую Мавра Савишна приготовила для его свадьбы. Долго еще сидел он у окна и смотрел с грустным чувством на зарево, расстилавшееся в отдалении над Чертовым Раздольем. Наконец зарево начало гаснуть и совершенно исчезло при сребристом сиянии месяца, который, выглянув из-за облака, отразился в зеркальной поверхности озера. Повсюду царствовала глубокая тишина, прерываемая по временам раздававшимся в лесу пением соловья.
«Боже мой, боже мой! – подумал Бурмистров, приведенный в умиление прелестною картиною природы и безмятежным спокойствием ночи. – До чего могут доводить людей суеверие и предрассудки!»
Наконец сон начал склонять Василия; он лег на постель и скоро заснул, с невольным ужасом и состраданием припоминая унылое пение раскольников, прощавшихся посреди огня с жизнию.
На другой день Василий узнал от спасенной им девушки, что она ехала с своим дядею, бедным городовым дворянином Сытиным, из Ярославля в Москву; что ночью раскольники на них напали на дороге, дядю ее убили, а ее увлекли в их жилище и что Андреев долго морил ее голодом и принудил наконец исполнить его волю и принять на себя звание священника устроенной им церкви.
– Господи боже мой! Что будет со мною? – говорила девушка, заливаясь слезами. – После смерти моих родителей дядюшка призрел меня. Злодеи убили второго отца моего! Теперь я сирота беспомощная! Где приклоню я голову?