Когда толпа крестьян, предводимая священником, приблизилась, то Андрей воскликнул:
– Да это отец Павел идет перед ними. Он, точно он. А это, видно, все крестьяне села Погорелова!
Андрей и Лаптев долго еще смотрели в окно. Со всех сторон беспрестанно спешили к монастырю стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, жильцы, дети боярские, копейщики, рейтары. Все бояре, преданные царю Петру Алексеевичу, также прибыли в монастырь. Вскоре в монастырских стенах сделалось от бесчисленного множества народа тесно, и многие из приезжавших останавливались под открытым небом, за оградою монастыря.
Лаптев, оставив с Бурмистровым Андрея, вышел из избы в намерении отыскать отца Павла и спросить его: не приехала ли с ним Варвара Ивановна? С трудом отыскал он его в бесчисленной толпе народа и узнал, что и Варвара Ивановна, и Мавра Савишна с Ольгою, и Наталья с матерью хотели непременно ехать к монастырю и что он с великим трудом отговорил их от этого намерения.
Они не успели еще кончить начатого разговора, как потешные, Бутырский полк, Налеты и все прибывшие в монастырь для защиты государя начали выходить один за другим на поле. Полки построились в ряд, и вмиг разнеслась везде весть, что царь скоро выедет к войску и народу. В самом деле, Петр на белом коне, в прапорщичьем мундире, вскоре выехал из ворот в сопровождении бояр, генерала Гордона и полковника Лефора. Земля задрожала от восклицаний восхищенного народа. Это изъявление любви подданных глубоко тронуло царя. Он снял шляпу, начал приветливо кланяться на все стороны, и на глаза его навернулись слезы.
Бурмистров, услышав крик народа, попросил Андрея узнать причину крика. Тот вышел из избы, вмешался в толпу, увидел вдали царя и вместе со всеми начал кричать во всю голову «ура!».
В это самое время прошла поспешно мимо его женщина в крестьянском кафтане и с косою на плече. За нею следовало человек семь крестьян, вооруженных ружьями.
– Здорово, Андрей Петрович! – сказал один из них.
– Ба! Сидоров! Как ты здесь очутился?
– Мавра Савишна изволила сюда приехать с твоею сестрицею, с матушкою, хозяюшкою Андрея Матвеевича и с Ольгой Андреевной. Они остались вон там, вон в той избушке.
– Куда же вы идете?
– Не знаю. Госпожа приказала нам идти за нею.
Андрей, нагнав Семирамиду Ласточкина Гнезда, которая ушла довольно далеко вперед с прочими ее крестьянами, спросил ее:
– Куда это ты спешишь, Мавра Савишна?
– Хочу голову свою положить за царя-батюшку! Жив ли он, наше солнышко? Не уходили ли его разбойники стрельцы? Впору ли я поспела?
– Вон он, на белой лошади.
– Слава богу! – воскликнула Мавра Савишна и, оборотясь лицом к монастырю, несколько раз перекрестилась. – А матушка-то его, царица Наталья Кирилловна, жива ли, супруга-то его, нашего батюшки? Сохранил ли их Господь?
– Они в монастыре.
– А где же стрельцы-то разбойники? Да мне только до них добраться, я их, окаянных!
– Нет, здесь стрельцам уже не место, Мавра Савишна.
– Кажись, что не место. Да нет ли где хоть одного какого забеглого? Я бы ему косой голову снесла! Да вот, кажется, идут разбойники. Погляди-ка, Андрей Петрович, глаза-то у тебя помоложе. Вон, вон! Видишь ли? Да их никак много, проклятых!
Андрей, посмотрев в ту сторону, куда Мавра Савишна ему указывала, увидел в самом деле вдали приближавшийся отряд стрельцов.
– Что это значит? – сказал Андрей. – Они, видно, с ума сошли: да их здесь шапками закидают.
– Ванюха! – закричала Мавра Савишна Сидорову. – Ступай к ним навстречу. Ступайте и вы все с Ванюхой! – сказала она прочим крестьянам. – Всех этих мошенников перестреляйте.
– Народу-то у нас маловато, матушка Мавра Савишна, – возразил Сидоров, почесывая затылок. – Стрельцов-то сотни две сюда идут; а нас всего семеро: нам с ними не сладить!
– Не робей, Ванюха, сладим с мошенниками. Коли станут они, злодеи, вас одолевать, так я сама к вам кинусь на подмогу.
– Нет, матушка Мавра Савишна, побереги ты себя. Уж лучше мы одни пойдем на драку. Скличу я побольше добрых людей, да и кинемся все гурьбой на злодеев.
Сказав это, Сидоров вмешался в толпу и закричал:
– Братцы! Разбойники стрельцы сюда идут, – проводим незваных гостей!
Толпа зашумела и заволновалась; несколько сот вооруженных людей побежало навстречу приближавшемуся отряду стрельцов! Начальник их, ехавший верхом впереди, не вынимая сабли, поскакал к толпе и закричал:
– Бог помощь, добрые люди! Мы стрельцы Сухаревского полка и спешим в монастырь для защиты царя Петра Алексеевича!
– Обманываешь, разбойник! – закричало множество голосов. – Тащи его с лошади! Стреляй в него!
– Господи боже мой! – воскликнул купец Лаптев, рассмотрев лицо начальника отряда. – Да это никак ты, Иван Борисович!
– Андрей Матвеевич! – сказал стрелец, спрыгнув с лошади и бросясь на шею Лаптеву. – Господь привел меня опять с тобою увидеться!
Они крепко обнялись. Между тем несколько человек окружило их, и многие прицелились в стрельца из ружей.
– Не троньте его, добрые люди! – закричал Лаптев. – Это пятидесятник Иван Борисович Борисов. За него и за всех стрельцов Сухаревского полка я вам порука! Этим полком правил пятисотенный Василий Петрович Бурмистров.
– Коли так, пусть их идут сюда! – закричала толпа.
– А где второй отец мой, Василий Петрович? – спросил Борисов Лаптева.
– Он лежит раненый, вон в той избушке.
– Раненый? Пойдем, ради бога, к нему скорее!
Дорогою Лаптев узнал от Борисова, что Сухаревский полк шел к Москве по приказу Шакловитого; что на дороге встретился гонец с царским повелением, чтобы всякий, кто любит царя, спешил защищать его против мятежников, и что весь полк пошел тотчас же к монастырю.
– Я с своею полсотнею опередил всех прочих моих товарищей, – прибавил Борисов. – Скоро и весь полк наш придет сюда.
– Доброе дело, Иван Борисович, доброе дело! Ну вот мы уж и к избушке подходим. То-то Василий Петрович обрадуется, как тебя увидит. Он часто поминал тебя, Иван Борисович!
Они вошли в хижину. Бурмистров сидел в задумчивости на скамье, с подвязанною рукою.
– Вот я к тебе нежданного гостя привел, Василий Петрович, – сказал Лаптев.
Бурмистров, при всей своей слабости, вскочил со скамьи, увидев Борисова, а этот со слезами радости бросился в объятия Василья. Долго обнимались они, не говоря ни слова. Наконец Лаптев, приметив, что перевязка на руке Бурмистрова развязалась, посадил его на скамью и вместе с Борисовым насилу уговорил его, чтоб он лег успокоиться. Лаптев только что успел перевязать ему снова рану, как отворилась дверь, и вошли неожиданно Наталья с ее матерью и братом, отец Павел, Мавра Савишна с Ольгою, Варвара Ивановна и капитан Лыков.
– Здравия желаю, пятисотенный! – воскликнул Лыков. – Я слышал, что тебя один из этих мошенников стрельцов царапнул саблею. Ну что рука твоя?
– Кровь унялась; теперь мне лучше.
– Признаюсь, мне на тебя завидно: приятно пролить кровь свою за царя!.. Поди-ка поздравь жениха, любезная моя дочка! – продолжал он, взяв за руку Наталью и подведя ее к Бурмистрову. – Не стыдись, Наталья Петровна, не красней! Ведь я твой посаженый отец: ты должна меня слушаться. Поцелуй-ка жениха до пожелай ему здоровья. Ой вы, девушки! Ведь хочется смерть самой подойти, а нет, при людях, видишь, стыдно.
– Что это, господин капитан, – сказала старушка Смирнова, – как можно девушке до свадьбы с мужчиной поцеловаться!
– Не слушай господина капитана, Наталья Петровна, – прибавила Мавра Савишна. – Этакой греховодник, прости господи! Ведь голову срезал девушке, да и нас всех пристыдил.
– Велик стыд с женихом поцеловаться! Это у нас, на Руси, грехом почитается, а в иностранных землях так все походя целуются! – возразил капитан и принудил закрасневшуюся Наталью поцеловаться с женихом своим.
– Ну посмотри, что он завтра же выздоровеет! – примолвил Лыков. – Что, пятисотенный? Ты, я чаю, и рану свою забыл?
– Желательно, чтобы Россия сравнялась скорее в просвещении с иностранными землями, – сказал Андрей, взглянув украдкою на Ольгу. С первого на нее взгляда, еще в селе Погорелове, она ему так понравилась, что он твердо решился к ней свататься.
Наступил вечер. Около монастыря запылали в разных местах костры, и пустынные окрестности огласились шумным говором бесчисленной толпы и веселыми песнями. По просьбе Бурмистрова Лыков растворил окно, и все бывшие в хижине внимательно начали слушать песню, которую пел хор песенников, собравшихся в кружок неподалеку от хижины. Запевало затягивал, а прочие певцы подхватывали. Они пели:
Запевало
Волга, матушка-река,
Ты быстра и глубока,
Хор
Ты куда струи катишь,
К морю ль синему бежишь?
Запевало
Как по той ли по реке
Лебедь белая плывет.
Хор
На крутом на бережке
Лебедь коршун стережет.
Запевало
Поднимался он, злодей.
Закружился он над ней,
Хор
Остры когти распускал,
На лебедушку напал,
Запевало
Остры когти вор навел,
Грудь лебяжью вор пронзил.
Хор
Где ни взялся млад орел!
По поднебесью летит.
Запевало
Не каленая стрела
Кровь злодейску пролила:
Хор
Вора млад-орел убил
И лебедку защитил.
Запевало
Не лебедка то плыла,
Не она беды ждала;
Хор
То не коршун нападал;
То не млад-орел спасал.
Запевало
А сторонушке родной
Зла хотел злодей лихой,
Хор
А спасал ее наш царь,
Млад надежа-государь!
– Лихо пропели! – сказал Лыков стоявшему подле него Лаптеву. – Ба! да у тебя никак слезы на глазах, Андрей Матвеевич! Что это с тобой сделалось?
– Смерть люблю слушать, коли хорошо поют, господин капитан, – отвечал Лаптев, утирая слезы. – Запевало-то знатный, этакой голос, – ну так, слышь ты, за ретивое и задевает.
XI
На зорки они прозорливых