– Нет, мой господин. Ничего.
– В честь его верности и мужества я дам всем трем его сыновьям звание самурая, – сказал Гэндзи. – Есть ли возможность получить его тело?
– Нет, мой господин, это невозможно.
Конечно, гибель доверенного вассала опечалила Гэндзи, но известие о том, что Годзиро не удалось выбраться из Эдо, не слишком его опечалило. Годзиро добровольно вызвался отнести это послание, зная, что его могут схватить и замучить. А Сэйки отправил одновременно с ним еще одного гонца, и он, возможно, уже добрался до Акаоки.
– Благодарю вас за эти ценные известия.
– Это еще не все. Второй ваш посланец тоже схвачен.
– Вы уверены? – поинтересовался Гэндзи, осторожно подбирая слова. Он не хотел давать Мукаи никаких подсказок. В конце концов, вполне возможно, что кажущееся предательство Мукаи задумано самим Въедливым Глазом.
– Во всех важнейших точках от Эдо до Акаоки расставлены охотники с обученными соколами. Господин Каваками знал о пристрастии вашего покойного дедушки к почтовым голубям и заподозрил, что вы тоже ими пользуетесь. Так что ваше войско не получило приказа перейти в боевую готовность.
– Тогда наше положение воистину мрачно.
Значит, никакой помощи не будет, пока Сэйки не доберется до Акаоки. Если он вообще сумеет туда добраться.
– А не может ли кто-либо из ваших военачальников по собственной инициативе отдать приказ о мобилизации?
– Мои военачальники – японцы, – сказал Гэндзи, – а не чужеземцы. Инициатива – это губительная иноземная привычка. Вы что, не знали? Они будут ожидать приказа, как им и было велено.
– И тем не менее, мой господин, вам необходимо покинуть Эдо. Даже если господин Каваками и не прикажет вас убить, весьма вероятно, что в дело захотят вмешаться ярые противники чужеземцев. Из-за обстрела общественные настроения опасно накалились. – Мукаи ненадолго умолк. Ему пришлось сделать глубокий вдох и набраться решимости, прежде чем он смог заговорить снова. – Хотя мое семейство – наследственные вассалы клана Каваками, наш замок расположен в довольно уединенном месте, в снежном краю, на высоком утесе, поднимающемся над Японским морем. Его никому еще не удавалось взять штурмом – даже сам Ода Нобунага вынужден был отступить. Никто не ожидает, что вы посмеете избрать это направление. Вот наилучший выход для вас. Вы получите отсрочку и сможете отправить в Акаоку других гонцов. В конце концов хотя бы один из них доберется. А до тех пор, думаю, я смогу обеспечить вашу безопасность.
– Вы поразительно великодушны, – сказал Гэндзи. Он и вправду был изумлен. – Ведь подобный шаг превратит вас в мятежника – и не только по отношению к клану Каваками, но и по отношению к самому сёгуну.
– Я готов к последствиям, мой господин.
– Я принимаю ваше предложение, – произнес Гэндзи, хотя на самом деле вовсе не собирался следовать совету Мукаи. – Однако же я должен посоветовать вам действовать осторожнее, чтобы вы могли при необходимости восстановить прежние вассальные связи.
– Никогда! – с необычайной для него живостью отозвался Мукаи. – Как мои предки стояли рядом с вашими предками под Сэкигахарой, так и я встану рядом с вами.
– Даже если исход окажется в точности таким же?
– Этого не будет, – возразил Мукаи. – Все предзнаменования свидетельствуют о том, что боги благоволят к вам.
Мукаи был человеком серьезным и не понимал шуток, и потому Гэндзи не засмеялся, хотя его так и подмывало расхохотаться. Люди, верившие в его пророческий дар, усматривали знамения во всем. И только он сам мучился от неопределенности.
Гэндзи вернул гарду Мукаи, чтобы тот снова использовал ее в качестве условного знака, если возникнет такая нужда.
– Так значит, цуба все эти годы тайно хранилась в вашей семье?
– Да, мой господин. – Мукаи низко поклонился и почтительно принял изукрашенную металлическую пластинку. – Еще со времени битвы. Чтобы мы не забывали, кому на самом деле принадлежит наша верность.
Удастся ли им хоть когда-нибудь избавиться от Сэки-гахары? Даже если свергнуть клан Токугава – не примутся ли их родичи и сторонники, затаившись, ожидать теперь уже своей очереди вновь вступить в «решающее сражение»? А через сто лет, когда чужеземцы захватят Японию наряду со всем прочим миром, – забудем ли мы наконец о Сэкигахаре?
Когда Мукаи удалился, Гэндзи небрежно задал этот вопрос Хэйко.
– Не знаю, мой господин. Я знаю лишь, что привязанность этого господина к вам не имеет никакого отношения к Сэкигахаре.
– То есть как – никакого отношения? – удивился Гэндзи. – А чем же еще он может руководствоваться?
– Любовью, – ответила Хэйко.
– Любовью? – Гэндзи был изумлен. Насколько он мог видеть, Мукаи и Хэйко не обменялись ни единым словом или жестом. – Ты хочешь сказать, что он тоже влюблен в тебя?
– Нет, мой господин. – Не сдержавшись, Хэйко улыбнулась. – Не в меня.
Двадцать пять самураев двигались от старого, заброшенного охотничьего домика в холмах Канто в направлении Эдо. Ни один из них не был снаряжен для охоты. Один из двух мужчин, шагавших впереди, повернулся к своему спутнику:
– Встреча ничего не решила.
– Вы ожидали иного?
– Нет. Но надеялся на лучшее.
– Уже само то, что встреча состоялась, можно считать победой. – Обернувшись, он жестом указал на прочих. – Взгляните на нас. Двадцать пять человек с гербами доброго десятка князей. Не так давно немыслимо было даже представить, чтобы они вообще сошлись вместе. Мы перешагнули древние границы, друг мой. Наше поколение создаст новые идеалы. Благодаря нашей искренней решимости мы принесем японской нации возрождение добродетелей.
Первый самурай взглянул на своего товарища с нескрываемым восхищением. Праведность их дела наполняла его душу восторгом. Воистину, они – Люди Добродетели!
Тем временем прочие спутники лениво переговаривались между собой.
– Вы слыхали, какое кимоно надела Хэйко две недели назад?
– Я не просто слыхал – я его видел!
– Нет!
– Да. Ее наряд был расшит нелепыми и безвкусными изображениями чужеземных роз. Хуже того, это были розы того сорта, который некоторые глупцы именуют «Американской красавицей». Как будто такое возможно – ставить рядом понятия «американский» и «красота».
– Неужто мы выродились настолько, что даже в царстве роз должны восхищаться чужеземными цветами?
– Для этих предателей, поклоняющихся всему чужеземному, наши розы слишком ничтожны, чтобы обращать на них внимание.
– Все розы – чужеземные, – вмешался в беседу еще один самурай. – Их завезли в древние времена из Китая и Кореи.
– Когда у нас появится собственная наука, мы узнаем, какие цветы являются исконно японскими, и будем восхищаться только ими.
– Наука – это чужеземная гнусность.
– Не обязательно. Пушка может стрелять в разные стороны. Наука станет орудием в наших руках, равно как и в руках чужеземцев. Ее можно использовать для усиления Японии, и потому я считаю своим долгом постигнуть науку. В этом нет ничего непатриотичного.
– Воистину, ваши намерения достойны хвалы. Вы готовы пожертвовать собой и даже рискнуть подвергнуть себя осквернению, лишь бы поддержать наше дело. Я с благодарностью склоняюсь перед вами.
– Но хризантема – уж точно японский цветок.
– Конечно! Сомнений быть не может!
Хризантема служила священным символом императорского рода. И сомневаться в ней было бы недобродетельно.
– Когда у нас будет наука, мы сможем доказать, что хризантема – истинно японский цветок.
Спустя несколько мгновений на тропе появился всадник. За ним показались еще пять человек – трое мужчин и две особы слабого пола.
Сигеру нахмурился.
– Разумно ли это – вести себя столь легкомысленно?
– Легкомыслие – наша единственная возможность бежать из Эдо, – возразил Гэндзи. – Стоит нам выказать хоть малейшее беспокойство, и нас тут же заподозрят. Мы ведь уже успели благополучно полюбоваться журавлями в зимнем оперении и спокойно добрались до холмов. И все благодаря легкомыслию.
Сигеру не понимал, зачем непременно нужно проехать через группу неизвестных самураев, явно старающихся остаться незамеченными, и при этом даже не приготовиться к схватке. Однако он знал, что с племянником спорить бессмысленно. Несмотря на всю его молодость, кажущиеся мягкость и податливость Гэндзи были сплошной видимостью. Гэндзи не менее упрям и неуступчив, чем покойный князь Киёри, хотя и на свой лад. Сигеру передвинулся в хвост отряда – самое опасное место. Он надеялся, что нападение, если оно все-таки произойдет, начнется именно отсюда.
– Прошу прощения, господин, – сказал Хидё, – но я вынужден согласиться с господином Сигеру. Я вижу два десятка человек, но их там может быть куда больше. А вдруг это посланные за вами убийцы?
– С тем же успехом это могут быть друзья, возвращающиеся с невинной вечерней прогулки. Едем. И, пожалуйста, не предпринимайте никаких действий, пока я не прикажу.
– Слушаюсь, господин.
И Хидё, так и не избавившийся от беспокойства, пришпорил коня и выехал вперед: Если это и вправду убийцы, возможно, они нападут сперва на него, а князь тем временем успеет отступить.
Эмилия вопросительно взглянула на князя Гэндзи. Князь улыбнулся:
– На тропе появились несколько человек. Но никаких причин для беспокойства нет.
И он послал коня вперед.
– Я уверена, что вы правы, господин, – проговорила Эмилия, стараясь держаться рядом с Гэндзи, – ибо мы едем с миром, без всяких дурных намерений, и, конечно, к нам никто не должен испытывать недобрьгх чувств.
– Это часть христианской веры? – поинтересовался Гэндзи. – Нечто вроде равновесия намерений?
– «Что посеешь, то и пожнешь». Думаю, да.
– А вы тоже так считаете? – спросила Хэйко у Старка.
– Опыт приучил меня думать иначе, – отозвался Старк и осторожно нащупал пистолет тридцать второго калибра, спрятанный под курткой.
Когда путники доехали до места, где тропа немного расширялась, самураи внезапно окружили их со всех сторон. Они не обнажили мечей, но чувствовалось, что они готовы перейти к действиям.