Королю было хорошо в этом наряде, а из открытого шлема улыбалось молодое лицо, полное огня и жизни.
– Магистр, что скажете про мои доспехи? – воскликнул король.
– Что не разбираюсь в ним, и если бы их похвалил, – сказал Грегор, – моя похвала совсем бы ничего не стоила…
– Так же, как моя, если бы вы читали мне вашего любимого поэта, – ответил король.
– Ещё меньше, – сказал Грегор.
Из глаз магистра Владислав, наверное, вычитал, что он не напрасно пришёл, и что должен ему что-то сказать, а так как догадался о посольстве матери, обратился к нему с шёпотом:
– Имеете что-нибудь ко мне?
– Хочу попрощаться с вашей милостью, – сказал тихо Грегор.
Король, услышав это, быстро обеими руками освободил себя сначала от шлема, который он, смеясь, одел на голову рядом стоящего Амора, потом начал стягивал доспехи, в чём ему помогали другие, и пошёл с Гжесем в другой конец комнаты.
– Куда едете? – спросил он.
– Об этом путешествии или епископ Збышек, или королева лучше проинформируют ваше величество, – сказал Грегор. – Еду, потому что меня посылают.
Король нахмурился.
– А я этому не рад, – сказал он, – потому что мне будет вас не хватать. Вы – мой разум, и когда мне не хватает собственного, я обращаюсь к вам, как к кувшину, когда кубок пустой.
Обе руки молодой король положил на плечи любимому магистру и сердечно поглядел на него своими мягкими глазами.
– Езжайте, – сказал он, – езжайте, если нужно, но вскоре возвращайтесь ко мне.
Тут он понизил голос.
– Не хочу, чтобы мне тут вас кто-нибудь другой заменил, с которыми мне не было бы так хорошо, как с вами.
Владислав так привык слушаться приказов матери, что больше расспрашивать не хотел. Только в эти минуты ему пришла мысль…
– Не знаю, куда вас высылают, это может быть тайной, но если будете в каком-нибудь краю, где будет красивое оружие и доспехи, купите их для меня.
Грегор кивнул головой в знак согласия.
– Ежели сумею в них разобраться, – добавил он.
– Вы!! – вставил король. – Вы всё знаете!
Магистр вышел, и в этот же вечер его уже не было в Кракове.
Есть такие люди, с виду малозначительные, которые, когда их не хватает, оставляют после себя невосполнимую пустоту.
Он никогда не выступал вперёд, не думал навязываться людям, а, несмотря на это, трудно было без него обойтись. Каждый в нём чувствовал разум, быстрое мышление и уважал его мнение. Где появлялось сомнение, даже в делах на первый взгляд чуждых его призванию, звали его.
Не хватало его в Краковском замке, а уже о том, как не хватало ежедневного гостя в доме Бальцеров, говорить не нужно. Фрончкова ходила молчаливая и грустная, а старая Бальцерова, ничего не говоря, следила за её шагами и нежно ласкала под подбородком.
В коллегиях, хотя Грегор там уже не преподавал, по нему тоже скучали. Там обычно всякий спор, если и не был сдан на его решение, во всяком случае без его мнения не обходился…
По профессии не теолог, в схоластическую философию вовсе посвящён не был, потому что её дерзко высмеивал, хоть никогда не занимался исключительно ни наукой природы, ни лекарством, ни математикой, Грегор был достаточно сведущ во всём, чтобы разглядеть и отличить ложь от правды.
Для своего времени его суждения были удивительными и поразительными, они намного опережали принятые научные аксиомы. Его часто не понимали, порой возмущались, но более живые умы предвидели, что он проповедовал истину. Его боялись и уважали.
Поэтому в Академии скучали по магистру Грегору.
В этой тоске и ожидании прошёл почти целый год. Письма в то время так же медленно ходили, как люди. Доверяли их путникам, купцам, переходили из рук в руки, пропадали, а когда доходили до места назначения, часто тот, кто их писал, сам уже также возвращался.
Эта глухая тишина делала ожидание ещё тоскливее, можно было подумать о плохом и вбить себе в голову самые страшные катастрофы.
Поэтому легко понять радость тех, что после нескольких месяцев тревоги приветствовали вернувшегося путешественника.
Грегор из Санока сначала появился в замке, чтобы дорожные саквы сложить в старом жилище. Потом зашёл на двор епископа дать отчет с того, что видел, слышал и что ему поручили в Риме. Збышек задержал его на целый вечер и часть ночи. Кроме писем, наглядных свидетельств, он привёз папские пожелания и приказы. Положение святого отца по отношению к Собору и запутанным делам, которые решались, было трудным и даже грозным. Епископ Збышек сильно это чувствовал, потому что у него многое зависело от авторитета апостольской столицы, и боялся, как бы Собор его не поколебал.
Только поздно ночью Грегор мог вернуться в замок, где уже и королева, и молодой король, узнав о прибытии, спрашивали о нём.
Только на следующий день, после утренней мессы, он мог поклониться королеве. Она не спрашивала ни о чём, только рада была, что он вернулся.
Первые слова, какие она ему сказала, были:
– Готовьтесь к новому путешествию, оно будет скоро необходимо.
Король Владислав радостно бросился ему на шею, Грегор после нескольких месяцев отсутствия с удивлением заметил, что он значительно вырос.
– Вы привезли мне доспехи? Меч? Кинжал?
– Милостивый пане! – сказал магистр весело. – Известная вещь, что тем, кого любят, не дарят ни железа, ни острого. Едва один щит и шишак добыл, но мне не стыдно за них.
Нетерпеливый король немедленно послал слуг за обещанным гостинцем. Шлем был предивной работы, но круглый щит ещё прекраснее. Первый был итальянским изделием, очень дорогим, но его затмевал круглый щит, привезённый с востока, украшенный золотом, обсаженный позолоченными шипами, по кругу которого как венец вилась таинственная непонятная надпись.
Король забавлялся им как ребёнок.
Теперь Грегор мог пойти уже туда, куда ему было срочнее, в дом Бальцеров, неся под одеждой освящённые чётки и нити с кораллами для обеих женщин.
Туда ещё не дошла весть о его возвращении. Фрончкова около месяца лежала больная в кровати.
Она сама не знала, что с ней было, не понимала болезни и мать Бальцерова, но не хватало сил и охоты к жизни. Побледнела и похудела, бедная, а муж напрасно лекарей и самую лучшую еду приносил для неё.
Когда в первой комнате появился Грегор, а Бальцерова радостно воскликнула, так что аж в спальне был слышен её голос, случилось почти чудо: Фрончкова, которая вчера не могла подняться с кровати, набросила на себя платье и платок и, прежде чем прибывший поговорил с матерью, выбежала с радостным криком, обеими руками обхватывая вернувшегося. Но затем, словно это усилие её исчерпало, она, наполовину бессознательная, повисла на руках матери.
Этот обморок продолжался недолго, она открыла ясные и новым блеском оживлённые глаза, а Грегор, посадив её в кресло, начал рассказывать о своём путешествии, доставая подарки.
Затем появились старый Бальцер и Фрончек, чтобы поздороваться с путником. Они нашли его загорелым, похудевшим, но как бы ободрённым этим путешествием.
– Теперь уже не желаю ничего, – промолвил он, – только ещё, пожалуй, о гробе Господнем мог бы тосковать. Я видел Рим и посетил эти старые гнёзда, в которых развивается наука. И вернулся не без добычи и плодов. Чего купить не мог, то ночами переписывал, а чего не сумел скопировать, хорошие люди мне доверили или для меня переписывать велели. Поэтому на всю жизнь у меня есть, над чем корпеть, а чего мне ещё нужно?
– И достаточно уже этих путешествий! – воскликнула Фрончкова.
Магистр вздохнул.
– Для меня их было бы уже достаточно, – сказал он, – но я слуга, и поэтому невольник.
Все начали его забрасывать вопросами, а было о чём рассказать, начиная со страны, небо и солнце которой, травы и звери жителям севера казались как бы изъятыми из волшебной сказки, вплоть до зданий, о каких тут не имели понятия… людях и особенных обычаях. Грегор с юношеской живостью говорил обо всём, слушали его с уважением.
В этот же день он в малой коллегии приветствовал бывших товарищей, призывая на них апостольское благословение.
Там расспрашивали его ещё более жадно, но именно на те вопросы, ответы на которые были наиболее желанны, Грегор закрывал уста. Зато с запалом рассказывал о рукописях, писателях, комментаторах, обо всём, что осматривал в Болоньи и Падуе, и чему там научился. Его лицо сияло, когда он о том рассказывал, а старшие учителя вторили ему, сложив руки.
Одних костёл, других наука привлекали в ту Италию, которая, перестав господствовать над миром мечом, правила духом и представляла как бы завязанный узел, который должен был объединить всё человечество.
IX
Наступала осень и магистр Грегор радовался более долгим вечерам, которые позволяли пораньше закрыться с лампой над книгами. В замке и в городе день, заканчивающийся раньше, гнал на отдых, прерывал занятия, а ему давал свободу удалиться в комнату, в которой общался с духами прошлого.
Епископ Збышек, хотя дружелюбный и показывающий доброжелательность товарищу короля, ни в коем случае не отрывал его ни от его наблюдательных обязанностей, ни от корпения над любимым Плавтом и Вергилием.
Он иногда пользовался лёгкой и красивой латынью Грегора, но к тайнам своей канцелярии его не подпускал. Знаток людей, он более охотно окружал себя такими, которые, будучи слепо ему послушны, не могли быть опасны. В Грегоре из Санока, если бы он был использован для государственных дел, епископ справедливо опасался независимости, с которой должен был бы бороться.
Также наш учёный никогда не показывал ни малейшей охоты вмешиваться в те тяжёлые задачи, какие лежали на плечах епископа. Он стоял в стороне, сдерживая слишком оживлённые порывы молодого короля, служа королеве, когда ей нужен был его совет и помощь.
Может, именно эта сдержанность и умеренность Грегора приобрели ему милость королевы Соньки. Не было дня, чтобы его не звали, давая указания насчёт того, как поступить с Владиславом. Ма