гистр слушал их, не возражая, хотя в душе не раз должен был им удивляться.
Мать, беспокойная за будущее, казалось, главным образом, хочет вдохновить в детях жажду власти, величия, завоевания, что, согласно мнению Грегора, на молодые умы может опасно повлиять.
После возвращения из Италии, непосвящённый в то, что делалось при дворе и в окружении Соньки, Грегор видел какое-то движение, беспокойство, лихорадочную суету, цели которых понять не мог.
Особенно его поражали постоянные пересылки, послы и письма, которые бежали из Кракова в Вышенбург, Буду и Прагу. Оттуда также часто пребывали люди, которые, хотя пытались играть роль малозначительных, купцов, клехов, наёмных рыцарей, невольно выдавали себя фигурой и обхождением, как мужи большого значения и положения. Тех с самыми разнообразными предосторожностями, под разными предлогами обычно тайно приводили к королеве, которая проводила с ними совещания.
Поскольку епископ Збышек или вовсе о том не знал, или не хотел показывать по себе, что был в курсе, вся это секретная работа казалась делом королевы.
Сколько бы раз подобный пришелец не появлялся в Кракове, по королеве можно было узнать, что привёз какие-то важные новости. Она была занята, неспокойна, довольна или гневна.
Грегора из Санока до сих пор никогда не вызывали ни на совещания, ни для помощи, а, отправляя его с конфиденциальными письмами в Венгрию, королева не сказала ему ни что они содержали, ни даже кому были предназначены.
Так же как с Вышенградом и Будой, они постоянно сносились с ближайшей Прагой. Там бдительных глаз Збышка явно старались избежать, а Грегор легко понял причину. Епископ вовсе не хотел иметь дела с еретиками, каковыми считал даже тех гуситов, к которым Византийский собор склонял к терпимости.
Даже государственные выгоды, какие Польша могла получить, встав на сторону новаторов, не смогли епископа привлечь и примирить. Для него единство и согласие с Римом, повиновение апостольской столице было первым условием, обеспечивающим будущее Польше.
Те, кто приезжал из Чехии к королеве, к католическому лагерю не принадлежали, как легко можно было угадать по некоторым признакам.
Из разговоров с королевой, хотя осторожных, когда они касались религии, Грегор давно понял, что Сонька не придавала большого значения ереси и готова была подать ей руку, лишь бы она её сыновьям обеспечила влияние или обладание Чехией. Порой она выдавала ту мысль, что чешский трон подошёл бы младшему Казимиру.
Магистр вовсе не открывал своего мнения в этих делах, слушал и спрашивал, но оставался полностью в стороне. Не показывал он такой враждебности к гуситам в целом, как епископ Збышек, который при воспоминании о них возмущался, аргументируя, что из этих семян вырастет сорняк, который веками не смогут истребить.
Грегор был счастлив, что мог совсем не вмешиваться в эту борьбу, о которой сожалел.
Этот его внешний холод, равнодушие и доказанная верность привели к тому, что королева охотно пользовалась его услугами, где было нужно, не прося что-нибудь исполнить и сохранить тайну.
Однажды осенним вечером, когда молодой король, уставший после прогулки, пошёл спать, а Грегор собирался садиться за работу и зажигал свою итальянскую лампу, слуга из каморников королевы пришёл вызвать его к ней. Час был немного поздний, поэтому дело, должно быть, было срочным.
Когда магистр появился на пороге комнаты королевы, нашёл её сидящей у стола и спешно прячущей какую-то бумажку в платье.
Эта прославленная некогда красавица до сих пор была ещё женщиной, полной величественного очарования, глаза её сохранили весь былой блеск, но сегодня была это не та красивая Сонька, которая очаровывала всех, кто к ней приближался, была только матерью и королевой.
Она всегда наряжалась и любила, чтобы ей оказывали почтение, а впечатление, какое производила на людей, шопот удивления и восхищения не был ей равнодушен, но теперь эта власть, какую могла иметь над ними, была только инструментом для высших целей.
Какая-то горячка её донимала и не давала покоя.
Она явно боялась, чтобы епископ и сын не отстранили её от участия и влияния в правлении, не хотела выпускать из рук того, что однажды схватила. С епископом нужно было поступать осторожно, с сыном так, чтобы из-под её власти не освободился.
Эта постоянная необходимоть быть начеку, эти постоянные опасения не давали ей покоя.
Во внутреннем правлении Короной и Литвой королева едва могла очень осторожно проследить, чтобы её неприятели не заняли важных должностей, едва смела шепнуть епископу, либо через его приятелей сказать, кого хотела видеть, а кого боялась.
Зато вся её деятельность и усилия обращались к внешней политике… там желала показать весь свой опыт и умение, там на её сердце лежало совершить чудеса и удивить всех.
Не больше не меньше, дело шло об обладании Венгрией и Чехией, хотя жил ещё император Сигизмунд и дочка его, муж которой был естественным наследником прав Люксембурга.
В Праге и Венгрии завязывали отношения, приобретали друзей, и императрица Барбара, разгневанная на зятя и собственную дочку, при помощи брата, графа Целе, и племянника, казалась не чуждой смелым планам королевы Соньки.
Это таинственное предприятие не было ещё обнаружено.
Как раз в этом году короновали в Праге Барбару, но император, муж её, болел. Поговаривали, что долгой жизни ему нельзя было обещать. Императрица уже рассчитывала на это и тайно сосредотачивала около себя сторонников.
Когда пришёл Грегор из Санока, королева живо обратилась к нему.
– Вы нужны мне, – сказала она. – Не спрашивайте меня о цели путешествия, исполните только то, что вам поручу. Не правда ли, что на вашу верность могу рассчитывать? Есть тут чех, который вас проводит. Поедете с ним в Прагу; не знаю, впрочем, куда выпадет. Отдайте письма графу Фредерику Целе, брату императрицы, нельзя, чтобы вас там видели и узнали, как моего посла!
Королева говорила поспешно, живо, словно, долго раньше собирая то, что должна была поведать, теперь невольно лихорадочно старалась сразу высказать всю свою мысль и уловить её впечатление. Она уставила глаза в слушающего серьёзно и холодно Грегора.
Тот молчал ещё. Сонька встала со стула и приблизилась к нему.
– Вы поедете в Прагу, дадите мне отчёт с того, что там увидите и услышите. Быть может, что Целе позовёт вас тайно к императрице, что она будет вас спрашивать обо мне, о сыне…
Тут королева зарумянилась, её охватил какой-то стыд. Не хотела признаться, что ей пришло на ум.
– Милостивая пани, – сказал Грегор, – я верно исполню то, что вы мне поручили, но так как я не очень знаком со страной и людьми, нужен бы проводник, чтобы я за его неловкость не отвечал, если в этом нужна тайна.
– Тайна! – горячо прервала королева. – Тайна для всех! Никто из окружения императрицы ни знать о вас, ни догадываться не должен.
– Милостивая пани! – отпарировал магистр. – Мне кажется это очень трудным, потому что император, как разглашают, болен и императрица Барбара, должно быть, при нём…
Сонька пожала плечами, глаза её блестели.
– Целе и императрица, – сказала она, – представляют одно, Сигизмунд – другое. Это предприятие императора не касается и он не должен знать о нём. Не спрашивайте больше, узнаете, когда придёт время.
Магистр склонил голову.
– Я выполню волю вашей милости, – сказал он покорно.
– Чех Бедрик, которого вам даю, – доложила королева, – в курсе всего там, ловкий и хитрый, можете ему доверять, потому что он устроит вам доступ к Целе.
Она прошлась, приложив ладонь к горячему лбу, и продолжала дальше:
– Если бы император заболел более серьёзно, или можно было ожидать чего похуже, тогда поспешно дайте мне знать.
Сказав это, Сонька достала уже готовое запечатанное письмо и вручила его Грегору. Рука её дрожала.
– Не ошибайтесь, – говорила она, – письмо к Фредерику Целе, а двоих их там найдёте. Если императрица вызовет вас к себе и будет спрашивать о короле…
Тут голос её задрожал.
– Вы скажете, что он очаровательный юноша, что все рыцарские качества у него присутствуют.
Грегор слушал и ему в голову пришло только, что молодого Владислава хотели сватать на какой-нибудь родственнице королевы.
– Милостивая пани, – отважился он вставить, – легко догадаться, что интересы будущего нашего возлюбленного короля велят его сватать, но в сто раз было бы лучше эту преждевременную мысль о браке отдолить. Он молод ещё…
Сонька нетерпеливо передёрнула плечами.
– Королеве, – сказал он живо, – нужно руководствоваться иными соображениями, и пожертвовать себя им… Когда идёт речь о завоевании власти, что значит какой-то брак, рано или поздно, на женщине старше или младше?
Несмотря на всё своё послушание королеве, Грегор не мог подавить в себе негодование, какое его охватило… он любил короля.
– Милостивая пани, – сказал он, – зачем королю стараться о расширении королевства и забот? Неужели ему не достаточно людей и земель?
– Ни одному королю никогда этого достаточно быть не должно! – воскликнула категорично и почти гневно королева.
Взгляд её договорил остальное. Грегор из Санока замолчал, королева начала прохаживаться.
– Завтра утром придёт забрать вас Бедрик, – сказала она, – но не нужно, чтобы вас видели друг с другом, не говорили о том, с кем и куда едете.
Выслушав обрывистые предостережения и поручения королевы, Грегор наконец покинул её комнаты, задумчивый и грустный. Он уже знал и предчувствовал, что его любимый молодой господин, едва начинающий жить, будет пожертвован каким-то политическим расчётам. Его это угнетало, хотя он не предполагал всей чудовищности плана, который затеяли.
Вместо того чтобы сидеть у лампы за книжкой, он должен был думать о том, как приготовиться к тайному путешествию. Ему было жаль спокойной комнаты и жизни…
Он ещё оглядывался вокруг, когда в дверь постучали, и вошёл с поклоном совсем незнакомый человек, с любопытством устремляя глаза на магистра. Легко было догадаться, что это обещанный на завтрашний день Бедрик, и он потихоньку представился хозяину как посланец королевы.