Епископ стоял и вовсе не казался этим убеждённым.
– Война с Альбрехтом не будет ни лёгкой, – сказал он, – ни короткой. Не даст он нам спокойствия.
– Он будет занят в Венгрии, – быстро добавила королева, – там ему турки угрожают, он должен защищаться.
– А мы будем пользоваться его войной с врагом христианства? – спросил епископ. – Что же на это скажут император и Палеолог, и христианские государства?
– Однако же нам приносят эту корону, мы не шли за ней, – сказала королева всё живей.
Епископ поглядел и этот взгляд вызвал на лице королевы румянец стыда, потому что она знала, что Збигнев догадался о её усилиях и стараниях, он был в них уверен.
Сонька медленно сложила перед ним руки.
– Опекун моих детей, благодетель, – шепнула она, – не отталкивайте ради этого мальчика то, что ему Бог даёт.
Это само навязывается. Его хотят чехи… требуют… просят…
Уже не сопротивляясь, епископ принял физиономию человека, который делается маленьким, чтобы сбросить с себя большое бремя.
– Не мне надлежит решать об этом, – сказал он, – я один из совета, но не весь совет короля, пусть другие паны вынесут своё решение, хотят ли войны, потому что этот выбор ничего другого не значит, чем долгая и упорная война.
Для королевы это было обнадёживающим, потому что хоть хорошо знала власть и большой приоритет епископа в Совете, но заранее уже старалась привлечь на свою сторону других панов.
Когда для неё дело шло об интересе детей, королева Сонька с женским умением вытворяла чудеса. Она умела одних приобрести обещаниями и подарками, других – милостью и улыбкой, иных – доверием, им оказанным.
Значительнейшая часть воевод и каштелян, заседающих в Совете, которая имела у епископа уважение и благосклонность, была заранее получена.
Та же прелесть увеличения могущества Польши и расширения её границ близким союзом с чехами, которая склонила к сближению с Литвой, тянула к чехам. Забыли, в каком состоянии волнения издавна была эта страна.
Королева ручалась, что сами чехи помогут успокоить и привлечь всех на сторону Казимира.
Там уже были её сторонники, готовые за неё вступиться в Совете, как то королева, Судзивой Остророг, воевода Познаньский и Ян из Тенчина Сандомирского. Те обещали ей обратить иных.
Можно было ожидать сопротивления, потому что Збигнев своим мнением мог его вызвать. Оглядывались на него, а многие при нём высказать своё мнение не смели.
Последующие дни королева провела в беспокойстве, посылая своих на разведку, пытаясь отгадать расположение. Как легко было предвидеть, мнения были разделены. Было даже сомнение, приедут ли чешские послы.
Гонец за гонцом о них уже объявляли, а ещё не вполне верили в такое смелое выступление чехов.
Наконец однажды с прекрасным отрядом появились те, о которых разглашали. Во главе их были Гертвиг из Русинова, Ян из Перштына, Бениаш Мокроус.
Королева от радости не усидела. Многих из паном преобразило только прибытие чехов и изложенное ими сильное решение поддержать на троне Казимира. Епископ держался в умеренном сопротивлении. Знали его неприязнь к заражённым гусизмом чехам, опасения, как бы ересь не угнездилась в Польше.
Разделённые во мнениях паны Совета не хотели ничего решать. Епископ настаивал на том, чтобы созвать съезд в новом городе Корчине, и то, что должно было втянуть в войну всю страну, сдастся приговору большинства. Съезд был назначен на день св. Флориана.
Незадолго перед этим, прежде чем наступил этот день, королева уговорила Грегора из Санока быть там.
Она уже слишком хорошо его знала, чтобы ожидать от него смелого выстепления. Он исполнял её приказы, не скрывая от неё, что душой был против этой охоты на королевства. Но в нём, несмотря на это, она имела верного и умного слугу. Он смотрел, слушал, советал, и хотя казался холодным, был зато верным.
– Вы моего дела к сердцу не принимаете, ни моего, ни детей, – говорила она перед его отправлением в Корчин.
– Милостивая пани, на это нужно, чтобы я ясно видел, что то, чего вы сегодня желаете, действительно к добру вашему и сына, – спокойно сказал Грегор. – Я слепой, или также неспособный, но не вижу…
– Корона не кажется вам желанной? – прервала королева.
Уже не разговаривая с ним, потому что не могла его убедить, королева сменила тему и дала ему только инструкции, что он должен был делать.
– Я почти уверена в победе, – сказала она, – хотя епископ будет против меня. Если бы, однако, мне не повезло, будьте настороже!! И тут же придите дать мне знать. Найду средства.
От Грегора, хоть такого равнодушного, Сонька ничего не скрывала. Лицо её горело.
– Если корону отклонят, да, найду средства, чтобы Казимир её не потерял! Войско, людей, добровольцев. Мне не могут запретить поддержать дело сына!
Противоречить королеве Грегор не смел… Назавтра с некоторым неприятным осадком он выехал в Корчин.
Хлопоты королевы, несмотря на сопротивление Олесницкого и мазовецких князей, вызванных на съезд, а кроме того многих более умеренных и тех, кто не дал ввести себя в заблуждение блеском короны, в конце концов победили.
Большинство было за то, чтобы принять предложение чехов, а Олесницкий, объявив противоположное мнение, в конце концов сдался и согласился на то, что решило большинство.
С этой радостной новостью, опережая всех, вернулся Грегор из Санока в Краков и принёс её сияющей королеве.
Она победила! Поэтому Казимир должен был надеть на голову корону! Послы были как бы предназначены для Чехии.
Ими были те, что держались вместе с королевой и желали чешской короны.
Судзивой Остророг и Ян из Тенчина двинулись в Прагу.
Не отдыхающая ни минуты королева теперь уже днём и ночью собирала людей, армию для сына. Без неё он не мог ни удержаться, ни даже войти в своё новое королевство.
На что способна материнская любовь и желание добыть могущество, показала королева, вынужденная сама стараться обо всём, выбирать и объединять людей, и наконец, всё, что имела, отдавать, сыпать, платя наёмникам, за вооружение и полки.
Никогда в Польше надежду на войну и на битву не отталкивали, напротив, как всегда, так и теперь, она была для многих заманчива, очаровательна, притягивала их.
У избранных королевой предводителей были трудности только в выборе. Огромными группами прибывала шляхта из разных земель, просясь под хоругви, но среди неё нужно было производить строгий отбор. И хоть половина этих рекомендующихся рыцарей без шлема и брони, или даже без коней и оружия, должны были возвращаться домой, не принятые, несмотря на это, нашлись тысячи для экспедиции в Чехию.
Зародилось сомнение относительно того, должен ли тринадцатилетний королевич своей персоной идти и завоёвывать себе сердца молодостью и любовью, какую она пробуждает?
Тут даже королева заколебалась… Казимир был готов, Владислав рвался, но его решительно не пускали, паны Совета не хотели даже позволить ехать королевичу. Только командиры того отряда, который был предназначен для Чехии, хотели иметь своего избранного короля в качестве знамени.
Не было ни малейшего сомнения, что дойдёт до битвы.
Можно ли было подвергнуть подростка её неопределённому жребию?
Были дни, когда королева становилась матерью, прижимала Казимира к груди и отдать его не хотела. Приходили потом иные дни, когда блеск короны делал её бесчувственной и ослеплял, готова была отпустить сына.
В конце концов мать победила королеву и Казимир в Чехию не пошёл…
Вместо него кипящий желанием боя Владислав, когда уже достиг совершеннолетия, хотел сам идти воевать. Все были единодушно против…
В Краковском замке было беспокойство и ожидание, когда по прошествии нескольких месяцев Грегор из Санока однажды увидел совершенно незнакомого ему человека, входящего в его каморку, в которой он работал над любимым поэтом.
Был это мужчина лет уже сорока с небольшим, делая вывод из фигуры, придворный и человек достойный. Скромная одежда была со вкусом и некоторой изысканностью подобрана к лицу и фигуре. Совсем незнакомое лицо, голос, когда заговорил, так же ни о чём ему не напоминающий, первое приветствие сделали холодным. Незнакомец не говорил своего имени и дивно улыбался.
– Магистр Грегор, – сказал он ему, – помните ли ещё молодые ваши годы и путешествие в Германию? Ведь я не ошибаюсь, вы много путешествовали?
– Да, – ответил Грегор, которому было приятно воспоминание о молодых годах, – я странствовал как один из вагантов, per pedes apostolorum.
– Значит, вы вспомните, может, ваше пребывание в Гедельберге? – добавил незнакомец.
Магистр с великим вниманием посмотрел на говорившего.
– Лауен? – воскликнул он, подавая руку. – Не правда ли?
Незнакомец вытянул к нему обе руки.
– Да, Лауен, – сказал он с некоторым волнением. – Вы сразу меня не узнали, да и я, если бы не знал, кто передо мной, не отгадал бы в серьёзном духовном муже того весёлого юношу, который таким чудесным голосом песни студентов пел.
– Прошли эти времена! – вздохнул магистр. – Песни забылись, печаль охватила душу.
Они сидели рядом.
– Но откуда вы здесь? – спросил хозяин. – Вижу, вы остались жить в миру. Что вас сюда в Польшу пригнало?
Этот вопрос, казалось, немного обеспокоил гостя, хотя должен был быть к нему приготовленным.
– Я… по дороге в Силезию, куда меня вызывают мои фамильные дела. Там у моей матери есть собственность. Я узнал о вас в Кракове и специально задержался, чтобы вспомнить с вами старые добрые времена.
– Какую профессию вы себе выбрали? – вставил Грегор.
– Я служил при дворе императора Сигизмунда, – говорил Лауен, а теперь числюсь уже только в свите короля Альбрехта, хотя никаких обязанностей не выполняю.
Говоря это, он немного опускал глаза и краснел, покручивал усы, говорил как-то робко.
– Мне говорили, – прибавил он, – что вы занимаете достойное положение при молодом короле. До этой поры, по правде говоря, вы уже должны были бы добиться очень высокой должности.